Глава 15
Я стал приближаться к ней, прыгая на костылях. Когда я был уже недалеко от стула, миссис Крэнфилд громко простонала и упала в обморок на ковер, задев каминную решетку, которая с жутким грохотом рухнула на пол.
Грейс дернулась. Нож впился в кожу Роберты. Та вскрикнула. Я застыл на месте, пытаясь телепатически внушить Грейс не ударяться в панику, не бросаться в пропасть, сохранить остатки здравого смысла.
Еще немного, и она начнет колоть и резать все, что ни попадется под руку.
— Сидите и не двигайтесь, — сказал я Роберте прерывающимся голосом. Она посмотрела на меня глазами, в которых застыл ужас, и сделала все, чтобы выполнить мою просьбу.
Грейс по птичьи дергала головой. Острие ножа касалось шеи Роберты. Другой рукой Грейс держала ее за плечо. По шее Роберты стекала струйка крови и расплывалась пятном по белому свитеру.
Никто не поспешил на помощь матери Роберты. Я не смел даже взглянуть на нее, потому что это означало отвести взгляд от Грейс.
— Подойдите сюда, — приказала мне Грейс. — Ближе!
Голос у нее был хриплый — она говорила скорее громким шепотом. И хотя она смотрела на мое приближение взглядом, в котором отчетливо проступало желание убивать, я был благодарен ей за то, что она все еще могла говорить, думать, помнить о намеченной цели.
Уже почти совсем приблизившись, я стал думать, как увернуться от ножа: я не мог ни отскочить, ни даже согнуть колени, да и руки у меня были заняты костылями. Впрочем, не поздно ли я забеспокоился? Последний шаг я сделал чуть короче, чтобы ей нужно было самой двинуться в мою сторону, и в то же время стал потихоньку высвобождать правую руку из костыля.
Грейс слегка поторопилась. Она ударила, целясь мне в горло, и хотя мне удалось увернуться на необходимые два дюйма, лезвие задело воротник пиджака. Я взметнул правую руку с костылем, ударив ее как раз тогда, когда она пыталась начать второй заход.
Краем глаза я видел, как Роберта вырвалась из объятий и стала отползать от стула.
— Убью! — пробормотала Грейс сквозь зубы. Слова пробивались неотчетливо, но насчет их смысла сомнений быть не могло. Грейс не думала о самозащите. Она вообще больше ни о чем не думала. Ее сжигало одно всепоглощающее желание.
Я выставил левый костыль наподобие шеста, чтобы отпихнуть ее. Она обогнула его и зашла сбоку, намереваясь всадить нож мне под ребра. Пытаясь уйти от удара, я потерял равновесие и споткнулся, опустившись на одно колено, а она оказалась надо мной с ножом в занесенной руке — точъ в точь жрец, собирающийся совершить жертвоприношение.
Один костыль я отбросил. Против ножа голыми руками не пойдешь. Я подумал, не заехать ли ей в физиономию вторым костылем, но тот запутался в ножках кресла.
Грейс опустила руку. В этот же момент я упал на пол, и нож, догоняя меня, потерял свою стремительность, сделал мне еще одну дырку в пиджаке.
Грейс опустилась возле меня на колени и снова занесла нож. Откуда ни возьмись возник мой первый костыль и, просвистев в воздухе, ударил ее по руке, в которой она держала нож. Грейс зашипела как змея. Нож упал, задев острием мой гипс. Грейс обернулась посмотреть, кто ее ударил, и выставила обе руки перед собой, чтобы отбить новую атаку Роберты.
Она ухватилась за костыль, которым орудовала Роберта, и потянула его к себе. Я изо всех сил изловчился перевернуться на полу и, ухватив нож за рукоятку, отшвырнул его через открытую дверь в холл.
Грейс оказалась посильнее Роберты. И даже посильней меня. В ней бушевала неистовая сила безумия. Я приподнялся на левое колено и обхватил ее сзади за грудь, пытаясь прижать ее руки к бокам. Она стала трясти меня, как мешок с пухом, силясь встать на ноги.
Ей это удалось, но заодно она подняла и меня с гипсовым довеском. Грейс видела, куда упал нож. Она двинулась в том направлении, волоча меня, присосавшегося к ней, словно гигантская пиявка.
— Возьмите нож и бегите на конюшню, — удалось прокричать мне Роберте.
Ну что за девушка! Она кинулась к ножу, подобрала его и бросилась из дома.
Грейс кричала что то нечленораздельное, пытаясь разжать мои пальцы, впившиеся в ее тощие ребра. Я вцепился в нее мертвой хваткой, и когда она поняла, что пальцы ей не разжать, стала щипать мне запястья с дикой зверской злобой.
Волосы, которые она обычно носила в пучке на затылке, теперь рассыпались и лезли мне в лицо, все больше и больше заслоняя от меня происходящее. Я только понимал, что она по прежнему рвется к двери, находясь в жутком неистовстве, бормоча какие то бессвязные слова, перемежаемые дикими вскриками.
Она дотащила меня до дверей, где попыталась избавиться от ноши, принявшись колотить мною о косяк. Она трудилась не за страх, а за совесть, и наконец ей удалось свалить меня. Когда я сполз на пол, она быстро обернулась ко мне, протянув к моей шее руки с растопыренными пальцами. Ее лицо было багровым, зрачки неистово расширены, рот оскален. В жизни не видел более жуткого лица. Я и не подозревал, что человек может выглядеть таким чудовищем. Я впервые видел человека, одержимого манией убивать.
Если бы не подоспевший Тони, Грейс непременно расправилась бы со мной, потому что мои силенки не шли ни в какое сравнение с ее мощью. Тони ворвался в холл через кухню и сбил ее с ног ловкой подсечкой. Она упала, увлекая меня за собой, потому что, вцепившись в меня мертвой хваткой, она так и не разжала рук.
Понадобились усилия не только Тони, не только Арчи, но еще троих ребят с конюшни, чтобы наконец отодрать Грейс от меня и прижать к полу. Они сели ей на руки, на ноги, на грудь и голову, и она все еще извивалась в конвульсиях.
По щекам Роберты текли слезы, но у меня уже не было сил как то ободрить ее, сказать, что опасность позади. Я с трудом прислонился к стене, думая, что было бы глупо сейчас грохнуться в обморок. Сделал три глубоких вдоха. Окружающий мир стал потихоньку, весьма неохотно приходить в порядок.
Тони сказал:
— Доктор вот вот здесь появится. Вряд ли он, впрочем, ожидает увидеть такое.
— Мама! — вдруг воскликнула Роберта. — Я же о ней совсем забыла. — Она бросилась мимо меня в гостиную, и я услышал вопрошающий голос сбитой с толку миссис Крэнфилд.
Грейс продолжала что то выкрикивать, но это скорее походило на крики чайки, и слова разобрать было невозможно. Кто то из конюхов сказал: «Бедняжка, может, отпустить ее?» На что Тони свирепо возразил: «Только сперва накроем ее сетью, которой ловят тигров».
Если не считать гиганта Тони, все остальные сидели на ней без должного усердия, и дважды она чуть было всех их не расшвыряла. Наконец — как долго пришлось этого ждать — зазвонил дверной звонок, и я запрыгал через холл открывать.
У местного доктора был настороженный вид, он явно опасался, не розыгрыш ли это, но, лишь мельком взглянув на Грейс, стал на ходу открывать свой чемоданчик. Он вогнал ей в руку шприц, и вскоре конвульсии стали слабеть, пронзительные крики перешли в бормотание, а затем и вовсе наступила тишина.
Конюхи медленно поднялись с Грейс и отошли в сторону. Она лежала съежившись, пряди сероватых волос разметались по полу. Глядя на ее бледное лицо, тощее тело, худые руки и ноги, невозможно было и предположить, что еще недавно она так неистовствовала. Мы все смотрели на нее не столько с жалостью, сколько с испугом, пока не прекратились последние судорожные подергивания рук и ног и она не впала в забытье.
Прошло еще полчаса. Грейс по прежнему лежала на полу, но под головой у нее была подушка, а сама она была покрыта ковриком.
Закончив работать с лошадьми, Декстер Крэнфилд прибыл, когда развязка драмы была уже позади. Полуистерические объяснения жены так и не помогли ему понять, что случилось.
Роберта рассказала, что Грейс приехала убить его за то, что он должен был снова получить назад свою лицензию, которой его лишили во многом по ее инициативе. Услышав это, он пришел в неистовство, судя по всему, прежде всего потому, что причиной всех наших несчастий оказалась женщина. Крэнфилд вообще недолюбливал женщин. Он сказал, что ее давно следовало отправить в сумасшедший дом. «Мелочная, злобная, завистливая интриганка, — кричал он, — короче, типичная женщина!..» Выслушав с самым серьезным видом все его крики, я пришел к выводу, что в детстве он порядком настрадался от властной гувернантки.
Доктор закончил долгие и интенсивные переговоры по телефону, и вскоре приехала «Скорая помощь» с двумя участливого вида мужчинами и каким то сложным оборудованием. Парадная дверь была распахнута настежь, и перспектива расставания с Грейс вызвала у всех собравшихся чувство невыразимого облегчения.
В разгар всей этой суеты приехал Джек Роксфорд.
Он кое как вылез из машины, испуганно покосился на «Скорую помощь» и заковылял к дому. Войдя в дверь и увидев распростертую Грейс, которую как раз собирались перекладывать на носилки, он подошел к ней и опустился на колени.
— Грейс, дорогая... — Он пристально глядел на нее. Она по прежнему была без сознания. Бледная, съежившаяся, постаревшая. Она выглядела лет на шестьдесят. — Грейс, дорогая, — еще раз повторил он с болью в голосе. — Что с ней?
Доктор начал объяснять. Но Крэнфилд перебил осторожные фразы доктора бесцеремонным:
— Это настоящая маньячка. Она пришла сюда, чтобы убить меня, и вполне могла убить мою жену и дочь. Форменное безобразие, что ей позволено преспокойно разгуливать на свободе в таком состоянии. Я немедленно свяжусь со своими адвокатами.
Джек Роксфорд услышал только начало. Он взглянул на порез на шее Роберты, на кровь на ее свитере и прижал руку ко рту. Вид у него был совершенно подавленный.
— Грейс, — пробормотал он. — О Грейс!
Он ее очень любил, в этом не было никакого сомнения. Он нагнулся над ней, убрал прядь волос со лба и стал что то бормотать. Когда он выпрямился, у него в глазах были слезы.
— С ней все будет в порядке? — спросил он.
После некоторого замешательства доктор стал бубнить, что время покажет, что теперь медицина делает чудеса, и так далее.
Люди из «Скорой помощи» бережно уложили Грейс на носилки и подняли их.
— Я поеду с ней, — сказал Джек Роксфорд. — Куда вы ее везете? Разрешите мне поехать с вами.
Один из врачей назвал ему больницу, но посоветовал остаться.
— Лучше попробуйте сделать это вечером, сэр. Зачем вам сидеть там и ждать целый день.
Доктор же от себя добавил, что Грейс еще некоторое время проведет в бессознательном состоянии, да и потом будет находиться под действием сильных успокоительных средств, так что действительно лучше повременить.
Люди в форме вынесли Грейс на улицу, где сияло солнце, и погрузили носилки в машину. Мы вышли за ними. Джек Роксфорд стоял и оцепенело смотрел, как они захлопнули дверцы, перекинулись напоследок парой фраз с доктором и укатили.
Роберта дотронулась до его рукава:
— Не желаете ли что нибудь выпить, мистер Роксфорд?
Он окинул ее туманным взглядом, потом его лицо сморщилось, и он не смог произнести ни слова в ответ.
— Не надо, мистер Роксфорд, — участливо сказала Роберта. — Ей сейчас не больно, она не страдает.
Он покачал головой. Роберта обняла его за плечи и повела в дом.
— Ну а что теперь? — спросил меня Тони, глядя на часы. — Мне действительно надо лететь в Рединг, дружище. Не опоздать бы заявить лошадей на вторую скачку.
Я посмотрел на свои часы.
— В твоем распоряжении еще четверть часа. Пожалуй, нам надо захватить с собой и Роксфорда. У него там тоже, между прочим, выступает лошадь, хотя ему сейчас не до этого. Правда, лошадь принадлежит Эдвину Байлеру. Он вряд ли в состоянии сам вести машину, да и скачки немного отвлекут его от мыслей о Грейс.
— Пожалуй, — усмехнулся Тони.
— Сходи в дом, вдруг тебе удастся уговорить его поехать.
— Ладно. — Он послушно двинулся к дому, а я стал коротать время, прыгая по аллее на костылях и заглядывая в стоящие там машины. Мне, кстати, придется покупать себе новую... Может, выберу такую же модель...
Облокотившись на машину Тони, я стал думать о Грейс. Она оставила мне щедрое наследство в виде синяков от щипков, что в сочетании с увечьями, полученными от Оукли, составляло неплохую коллекцию. Починка пиджака с художественной штопкой обойдется в целое состояние, а горло болело так, словно у меня была ангина. Я мрачно посмотрел на ногу в гипсе. Детективом оказалось работать куда опаснее, чем участвовать в стипль чезах, подумал я со вздохом, я теперь вернусь к более спокойному ремеслу.
Из дома вышел Тони с Робертой и Роксфордом. Джек был в полуобморочном состоянии, и Тони пришлось помогать ему сесть в машину. Его мысли были далеко далеко.
Я запрыгал по гравию к Роберте.
— Шея в порядке? — спросил я.
— Моя да, а ваша?
Я внимательно осмотрел порез. Ничего серьезного. Неглубокий и длиной в какой нибудь дюйм.
— Шрама не будет, — сказал я.
— Не будет, — согласилась Роберта.
Ее лицо оказалось совсем рядом. Янтарные в крапинку глаза.
— Оставайтесь, — коротко сказала она. — Вам ведь не обязательно быть на скачках.
— У меня встреча с лордом Фертом. Лучше уж довести дело до конца.
— Наверное. — Внезапно у нее сделался усталый вид. Субботнее утро оказалось нелегким.
— Если у вас завтра нет никаких дел, — сказал я, — не могли бы вы приехать ко мне... и приготовить ленч?
Лицо ее озарила легкая улыбка, и от глаз побежали лучики.
— Я безумно влюбилась в вас, — сказала она, — когда мне было двенадцать.
— Потом прошло?
— Вроде бы.
— Жаль, — вздохнул я.
Она улыбнулась шире.
— А кто такой Бобби?
— Бобби? О... сын лорда Айсленда.
— Понятно.
— Отец хочет, чтобы я вышла за него замуж.
— Дело хорошее...
— Но его ожидает большое разочарование.
— Рад слышать, — отозвался я.
— Кел! — завопил Тони. — Пошевеливайся, черт возьми, а то я опоздаю.
— До свидания, — спокойно проговорила Роберта. — До завтра.
* * *
Тони вез нас в Рединг на скачки без признаков лихачества. Джек Роксфорд всю дорогу провел в угрюмом молчании. Когда Тони поставил машину на стоянке, он просто вышел из машины и оцепенело побрел к входу на ипподром, не сказав ни слова благодарности или извинения.
Тони посмотрел ему вслед и прищелкнул языком:
— Эта баба не стоит такого отношения!
— Он думает иначе, — сказал я.
Тони умчался заявлять своих лошадей, а я в более медленном темпе двинулся разыскивать лорда Ферта.
Я испытывал удивительно радостное чувство возвращения. Явно вышел на волю из тюрьмы. Те самые люди, что подозрительно косились мне вслед на балу теперь фамильярно хлопали меня по спине и говорили, что рады снова видеть меня в строю. Конечно, злился я про себя, не надо бить того, кто упал, — если он снова встал на ноги.
Лорд Ферт стоял возле весовой в группе, от которой он отделился, как только меня увидел.
— Пойдемте в столовую для стюардов, — сказал он мне. — Там будет поспокойнее.
— Мы не могли бы отложить это до третьей скачки? — попросил я. — Я хочу, чтобы при нашем разговоре присутствовал мой кузен Тони, а у него лошади выступают во второй скачке...
— Конечно конечно, — согласился он. — Чем позже, тем лучше для меня. Значит, после третьей.
Я просмотрел первые три скачки с чувством человека, вернувшегося из долгого изгнания. Лошадь Тони, на которой в свое время выступал я, бурно финишировав, выиграла четвертый приз, что говорило о ее хороших перспективах. Лошадь Байлера победила в третьей скачке. Когда я стал пробираться к паддоку, чтобы взглянуть на Роксфорда, я чуть было не врезался в Джессела. Он осмотрел меня, взглянул на гипс и костыли и не сказал ни слова. На его холодный безучастный взгляд я ответил таким же холодом. Доведя до моего сознания то, что он не намерен извиняться, Джессел круто повернулся на каблуках и ушел.
— Ты только полюбуйся на него, — прошептал мне в ухо Тони. — Кстати, ты можешь подать на него в суд за диффамацию.
— Не стоит мараться.
Примерно так же отреагировал на меня Чарли Уэст. В его глазах наглость сочеталась с легким испугом. Я только пожал плечами.
В сопровождении Тони я пробился к победителям. В паддоке был и сияющий Байлер. У Джека Роксфорда все еще был отсутствующий вид. Байлер предложил выпить в честь победы, но Джек покачал головой, словно не понял, о чем речь.
— Пойди забери Джека, — сказал я Тони. — Скажи ему, что ты все еще опекаешь его.
— Как скажешь, дружище. — Он послушно пробился через толпу, взял Джека за локоть, сказал что то в объяснение Байлеру и стал выводить Джека из скопища людей.
Присоединившись к ним, я сказал нейтральным тоном: «Сюда», — и повел их к столовой для стюардов. Они оба вошли в дверь, сняли шляпы и повесили их на вешалку.
Длинные столы в зале накрывали к чаю, но там не было никого, кроме лорда Ферта. Он обменялся рукопожатиями с Роксфордом и Тони и пригласил их занять места за одним из столов.
— А вы, Келли? — осведомился он.
— Я постою. Так легче.
— Итак, — начал лорд Ферт, с любопытством поглядывая на Тони и Джека. — Вы сказали мне, Келли, что знаете, кто оклеветал вас и Декстера Крэнфилда.
Я кивнул.
— Грейс Роксфорд, жена Джека, — грустно подсказал Тони.
Джек сидел, молча уставившись в скатерть.
Тони рассказал лорду Ферту, что произошло в доме Крэнфилда, и лорд Ферт, слушая рассказ, мрачнел все сильнее и сильнее.
— Мой дорогой Роксфорд, — сказал он смущенно. — Мне так жаль. Очень очень жаль. — Он посмотрел на меня. — Просто невероятно, что вас могла оклеветать Грейс Роксфорд. В это просто нельзя поверить.
— Конечно, нельзя, — согласился я. — Тем более что это сделала не она.
"Расследование " Дик Фрэнсис
Сообщений: 18
• Страница 2 из 2 • 1, 2
Молния » 22 ноя 2006, 22:54
Глава 16
Тони и лорд Ферт вздрогнули, словно их ударило током.
— Но вы, кажется, сказали... — начал лорд Ферт, обращаясь к Тони.
Тот ответил:
— Я думал, что это не вызывает сомнений. Она пыталась убить Келли. Она пыталась убить и Крэнфилда.
— В этот раз она действительно пыталась меня убить, — согласился я. — Но не она поработала над моей машиной.
— Кто же? Говорите! — потребовал лорд Ферт.
— Ее муж.
Джек встал на ноги. У него уже был не такой потерянный вид. Я толкнул Тони в плечо моим костылем, и он, поняв намек, тоже встал, заняв позицию между Джеком и дверью.
— Сядьте, мистер Роксфорд, — властно распорядился лорд Ферт, и после небольшой паузы Роксфорд медленно сел.
— Это чепуха, — запротестовал он. — Я не прикасался к машине Келли. Такую аварию нельзя подстроить.
— Вы, разумеется, не предполагали, что машину собьет поезд, — согласился я. — Но то или иное столкновение вы, безусловно, планировали. Ведь Грейс, — сказал я, стараясь быть убедительным, — сплошь и рядом демонстрировала качества, противоположные тем, какими должен обладать человек, устроивший все это. Грейс бушевала, во всеуслышание обвиняла, выпускала из под контроля свои эмоции. Но план, который должен был уничтожить нас с Крэнфилдом как профессионалов, отличался точностью, продуманностью, расчетом и жестокостью.
— Сумасшедшие порой бывают способны на большие хитрости, — все еще недоверчиво отозвался Тони.
— Грейс тут не главная, — уверенно сказал я. — Нас оклеветал Джек Роксфорд.
Воцарилось молчание. Затем Джек вдруг заговорил высоким, срывающимся голосом:
— Ну зачем ей понадобилось сегодня утром ехать к Крэнфилдам? Ну почему ей было не оставить все как есть?
— Не отчаивайтесь, — сказал я Джеку. — Я все равно уже догадался, что это вы.
— Этого не может быть.
Ферт прокашлялся.
— Послушайте, Келли... Мне кажется, вам следует сообщить нам, на каком основании вы делаете это в высшей степени серьезное обвинение.
— Все началось тогда, когда Крэнфилд уговорил Эдвина Байлера забрать у Роксфорда своих лошадей и передать ему. Скорее всего, Крэнфилд действительно, как говорила Грейс, в качестве главного аргумента приводил то, что у него репутация в обществе выше, чем у Роксфорда. Положение в обществе, престиж — понятия, весьма дорогие сердцу Декстера Крэнфилда, и он склонен полагать, что и все остальные придерживаются того же мнения. В случае с Эдвином Байлером он не ошибся. Но Джек работал с Байлером с тех пор, как тот приобрел свою первую лошадь. Байлер богател, покупал новых классных лошадей. Росло и состояние Роксфорда. Потерять Байлера было для него катастрофой. Возвращением в неизвестность. Полным крахом. Джек — неплохой тренер, но у него не хватает характера, чтобы выбиться в высшую лигу. Тут нужен счастливый случай, подарок судьбы. Что то вроде того, что он получил в лице Байлера. А второго Байлера за одну жизнь не встретить. Поэтому почти с самого начала я заподозрил Джека. Когда Крэнфилд через два дня после расследования сообщил мне, что Байлер собирался передать своих лошадей ему. Я тогда сильно расстроился, что не смогу на них выступать, но сразу одернул себя, а каково, мол, было бы Джеку, если бы он лишился этих лошадей.
— Это было нечестно, — уныло отозвался Джек. — Нечестно.
— Я не был пристрастен, — продолжал я, — потому что у Пэта Никиты были те же мотивы. Только наоборот. Они с Крэнфилдом ненавидят друг друга. В течение многих лет он пытался увести от Крэнфилда Джессела, и, конечно, дисквалификация Крэнфилда решала бы все проблемы. Были, разумеется, и другие люди, которые кое что выигрывали бы от этого. Например, Чарли Уэст. Он получал возможность выступать на Уроне, окажись я вне игры. Кроме того, существовала возможность, что от этого выигрывал бы и кое кто еще — по неизвестным мне мотивам.
— Так почему же это все таки, по вашему, мистер Роксфорд? — спросил Ферт.
Вынув из кармана письмо, которое прислал мне Тедди Девар, я протянул его лорду Ферту и объяснил, что это такое.
— Эти линии указывают на связь Дэвида Оукли с людьми, фамилии которых обведены кружками. Среди них — Джек Роксфорд. Он, как вы видите, знал о существовании Оукли. Он знал, что Оукли готов подделать любые улики.
— Но... — начал было лорд Ферт.
— Понимаю, — перебил его я. — Косвенные доказательства. Но вот список лиц, представленный Джорджем Ньютоннардсом. — Я вручил ему список и объяснил: — Это люди, знавшие, что Крэнфилд ставил на Вишневый Пирог у Ньютоннардса. Опять таки это не является неопровержимым доказательством, потому что знали об этом и люди, не включенные в этот список. Но вот этот человек, — я показал на имя в списке лиц, с которыми общался Герби Саббинг, — брат Грейс Роксфорд, шурин Джека.
— Вы неплохо потрудились, — сказал Ферт, поглядев на меня.
— Один список был составлен для меня Тедди Деваром и его другом, а другой — Джорджем Ньютоннардсом.
— Но они действовали по вашей просьбе?
— Да.
— Что нибудь еще?
— Еще аккуратно напечатанные листочки с обвинениями в наш адрес, присланные лорду Гоуэри. Кстати, это вовсе не похоже на стиль Грейс. Но можно сличить этот шрифт с пишущей машинкой Джека. Сличение шрифтов помогает не хуже, чем сравнение отпечатков пальцев. Но мне этого пока не удалось сделать.
Джек дико посмотрел на меня. Смысл списков явно прошел мимо его сознания. А вот упоминание о машинке заставило его очнуться.
Ферт медленно проговорил:
— Из секретариата стюардов мне передали письмо, в котором до их сведения доводится, что дисквалифицированный жокей по прежнему проживает на территории конюшни. Насколько я помню, шрифт тот же самый, что и на тех листках.
— Это уже скорее дело рук Грейс, — заметил я. — Мстительно, но без серьезных последствий.
— Я не писал в секретариат, — сказал Джек.
— А Грейс?
Он помотал головой. Возможно, он просто не знал. Впрочем, это было и не важно. Я не стал настаивать. Вместо этого я сказал:
— Сегодня утром я заглянул в багажник машины Джека, пока он находился в доме Крэнфилдов. У него большой набор инструментов, включая и ручную дрель.
— Нет, — сказал Джек.
— Да. Кроме того, у вас есть серый «Фольксваген», тот, на котором сегодня приехала Грейс. Эту машину видел механик моего гаража, когда вы приехали порыться в останках моей машины. Похоже, вам хотелось отыскать и забрать обломки с характерными отверстиями, которые могли бы навести людей из страховой компании на мысль о покушении на убийство. Но Дерек вас опередил. А вы либо проследили, откуда он, либо навели справки в гараже, не захватил ли он с собой кое какие сувениры, потому что послали Оукли, чтобы он забрал обратно находку Дерека. Он искал кусок металла с дыркой. Подробности были ему неизвестны. Он надеялся на этом заработать.
— Он нашел то, что искал?
— Нет, я хорошо спрятал эту штучку. Можно ли доказать, что какая то конкретная дрель просверлила какое то конкретное отверстие?
Лорд Ферт не знал. Джек молчал.
— Когда Джек услышал на балу, — продолжал я, — что я намерен найти того, кто оклеветал нас с Крэнфилдом, он решил, что лучше избавиться от меня, пока я не выполнил обещания. Ибо в таком случае он терял не только лошадей Байлера. Поэтому, пока я разговаривал с лордом Фертом и танцевал с Робертой, Джек отправился на стоянку и устроил мне ловушку. Вот этого, — спокойно сказал я, вспомнив, какую боль причинили мне все мои тогдашние вывихи, — я никак не могу простить.
— Я сверну ему шею, — кровожадно пообещал Тони.
— Его судьбу, — сказал я, покачав головой, — определит лорд Ферт.
Ферт уставился на меня:
— Значит, вы предоставляете мне право вынести приговор?
— Как уславливались.
— Приговор, который бы вас удовлетворил.
— Да.
— Что же удовлетворило бы вас?
— Не знаю...
Тони беспокойно заерзал на стуле, поглядывая на часы:
— Лорд Ферт, Келли, послушайте... У меня в последней скачке выступает лошадь. Надо ее собирать... Мне пора идти.
— Да, конечно, — сказал лорд Ферт. — Но мы были бы вам признательны, если бы вы хранили молчание о том, что услышали здесь.
— Конечно, — испуганно отозвался Тони. — Никому ни слова. Надо так надо. — Он встал и двинулся к двери. — А с тобой мы после увидимся, скрытный негодяй, — сказал он мне.
Он вышел, и в этот момент в дверь ввалилась щебечущая стайка стюардов с женами, вознамерившихся выпить чаю. Лорд Ферт подошел к ним, и под его огненным взором они немедленно ретировались. Официант, материализовавшийся вдруг из воздуха, был поставлен у входа с инструкциями отправлять всех гостей в чайную комнату.
Лорд Ферт быстро вернулся к столу и сел.
— Итак, Роксфорд, — сказал он самым деловым тоном, — мы выслушали обвинения Келли. Теперь ваша очередь говорить. Что вы можете сказать в свое оправдание?
Джек медленно поднял голову. В морщинах его всегда опечаленного лица блестели капельки пота.
— Это был не я, — сказал он мертвым голосом.
— Это, конечно, была не Грейс, — сказал я, — потому что лорд Гоуэри совершенно определенно сказал, что шантажировал его по телефону мужчина. И с Чарли Уэстом по телефону говорил мужчина — по крайней мере, если верить его словам.
Джек Роксфорд дернулся на стуле.
— Да, Роксфорд, — сказал Ферт. — Мы все знаем про лорда Гоуэри.
— Вы не могли...
— Вы принадлежите к одному клубу, — сказал я так уверенно, словно это было уже доказано.
Для Джека Роксфорда упоминание об этом клубе оказалось тем же рычагом, что открыл все шлюзы лорда Гоуэри. Он тоже стал распадаться на части.
— Вы не понимаете...
— Расскажите нам, — попросил лорд Ферт, — и мы попробуем понять.
— Грейс и я... Грейс была против. — Он замолчал.
Я потряс его за плечо.
— Грейс предпочитала нормальный секс и не разделяла ваших наклонностей?
Он заговорил, путаясь в словах:
— Вскоре после нашей женитьбы начались скандалы... Мне это было невмоготу. Я любил ее, очень любил. Но я никак не мог наладить наши отношения... Она не понимала, что я стегал ее... из любви. Она говорила, что подаст на развод, обвинит меня в жестоком обращении. Поэтому я нашел одну девушку. С улицы... Она ничего не имела против, если ей за это платили... Если бы я мог продолжать к ней ходить... Но она сказала, что завязала это и... Но в Лондоне был такой клуб... Я пошел туда... и все стало на свои места. Мы с Грейс... все нормально... в общем конечно, не особо... но все таки брак не распался...
Лорд Ферт смотрел на него с отвращением.
— Когда я впервые встретил там лорда Гоуэри, — сказал Джек уже вполне нормальным голосом, — я просто не поверил своим глазам. Я увидел его на улице, у клуба. Тогда я подумал, что это случайное совпадение. Но затем, однажды вечером, в клубе я понял, что это он... И потом еще раз встретил его на улице. Но я ничего не сказал ему тогда... Разве я мог? Кроме того, я понимал, что он чувствует... Ведь туда ходят те, кому это необходимо... И потом уже трудно прекратить...
— Как давно вы поняли, что принадлежите к тому же клубу, что и лорд Гоуэри? — спросил я.
— Года два три назад. Точно не знаю. Давно...
— Он знал, что вы тоже туда ходите?
— Нет. Он не догадывался. Мы и говорили то с ним всего пару раз. На ипподроме. В официальной обстановке. Он обо мне не знал.
— А затем, — задумчиво проговорил лорд Ферт, — вы прочитали, что его назначили вместо полковника Миджли руководить расследованием дела Крэнфилда — Хьюза, и решили, что подворачивается отменная возможность избавиться от тренера конкурента и сохранить у себя лошадей Байлера.
Джек сидел сгорбившись, не пытаясь ничего отрицать.
— Лорд Гоуэри вначале отказался поддаваться угрозам разоблачения, но вы не пожелали расстаться с мыслью уничтожить конкурента, тогда вы пошли на подделку улик, лишь бы добиться своего.
После долгого молчания Джек сказал хриплым, срывающимся голосом:
— Грейс страшно испугалась, что Крэнфилду... достанутся наши лошади. Я, конечно, тоже этого не хотел. Это было бы несправедливо. После того, сколько я вложил в них. Но она твердила об этом без умолку — с утра до ночи. Не могла остановиться. Все говорила, говорила. Говорила, что с удовольствием убила бы Крэнфилда и все такое прочее... Временами она меня просто пугала... этими своими разговорами... Может, из за них то я и решился в конце концов... подстроить дисквалификацию Крэнфилду. Я это делал, конечно, в первую очередь, чтобы сохранить байлеровских лошадей... Но все таки лучше было добиться дисквалификации Крэнфилда, чем... чем жить под угрозой того, что Грейс его убьет.
— Вы в самом деле верили, что она на это способна? — спросил я.
— Она буквально бредила этим... Я не знал, насколько это все серьезно... Но боялся, что... Очень боялся. Я не хотел, чтобы она угодила в беду... бедная Грейс... Я хотел помочь ей, хотел, чтобы все стало на свои места... хотел сохранить лошадей. Они ведь по справедливости принадлежали мне, разве не так? Вот я и занялся этим... Все оказалось не так трудно, раз уж поставить перед собой такую цель...
Ферт криво улыбнулся мне, я ответил ему тем же и подумал, что брак может оказаться самой настоящей пыткой. Психическая неуравновешенность Грейс только усилилась из за того, что она жила с человеком с сексуальными отклонениями. Джек испытывал чувство вины, которое пытался каким то образом загладить. У обоих рассудок пасовал перед эмоциями, и те бурлили в их замкнутом интимном мире, как в котле с туго завинченной крышкой, угрожая взрывом. Жизнь с «дорогой Грейс» привела бы многих мужчин покрепче Джека к безрассудным действиям, но Джек не мог бросить ее, потому что не мог бросить своих лошадей, и не мог выгнать ее потому, что любил ее.
Он страстно хотел удержать лошадей Байлера — для ее спокойствия, а также для своего благополучия, но единственным способом добиться этого стало для него устранить Крэнфилда.
— Ну а меня за что же? — спросил я, стараясь сдерживать ярость. — Я то тут при чем?
— А? — Он прищурился, пытаясь сосредоточить свой взгляд на мне. — Вы... Вообще то против вас лично я ничего не имел... Но я просто решил, что так будет надежней... Если Крэнфилд решил смошенничать, то жокей должен быть с ним в сговоре.
— Скачка была чистой, — сказал я.
— Да... Я знаю... Но эти глупцы из Оксфорда... Они предоставили такой отличный шанс... Особенно когда я узнал, что заниматься этим будет лорд Гоуэри... А затем... затем я договорился с Чарли Уэстом и Оукли... Да еще брат Грейс рассказал мне совершенно случайно — учтите, случайно, — что, по словам его букмекера, Крэнфилд играл Вишневый Пирог. Тут уж я просто захохотал. Прямо как Грейс... Хохотал и не мог остановиться. Это же комедия, что он сам играл Вишневый Пирог...
— А что насчет Чарли Уэста? — резко спросил Ферт.
— Я заплатил ему... Чтобы он подтвердил: мол, Келли и в самом деле придержал Урона. Я позвонил ему и спросил, не говорил ли Келли когда нибудь что то такое... Он ответил, что однажды, в скачке лошадей новичков, Келли сказал: «О'кей, притормозим, ребята!» Я велел ему сказать, что Келли произнес эту фразу в «Лимонадном кубке». Это прозвучало бы убедительно. Фраза ведь действительно принадлежала Келли.
— Вы защищали Уэста, — сурово заметил мне Ферт.
Я горестно пожал плечами. Джек не обратил внимания, продолжая свои жалкие признания:
— Перед балом Грейс совсем пришла в себя. После того как Крэнфилда лишили лицензии, она прекрасно себя почувствовала. Да еще Байлер сказал, что оставляет у меня лошадей навсегда... Мы радовались... как могли... Потом мы узнали, что Келли явился на бал и рассказывает всем подряд, что его оклеветали и что он обязательно выведет на чистую воду тех, кто это сделал. Потом Грейс увидела дочку Крэнфилда... и снова сорвалась... Совсем как прежде... И я подумал... Если Келли умрет, все станет на свои места.
Ферт медленно покачал головой. Логика, постепенно приведшая Роксфорда от несчастья к преступлению, завела его в тупик.
— Я решил, что он ничего не почувствует, — продолжал Джек. — Я думал, что отравление окисью углерода вызывает потерю сознания. Я думал, это будет похоже на сон. Он ничего не поймет. Просто не проснется...
— Вы просверлили слишком маленькое отверстие, — сказал я без тени иронии. — Нужно было больше газа, чтобы я потерял сознание.
— Я не смог найти трубки большего диаметра, — последовал жутковатый в своей будничности ответ. — Пришлось пустить в ход то, что у меня имелось. Она была узковатой. Вот и все.
— Ясно, — на полном серьезе отозвался я. Смерть была рядом. Несколько дюймов отделили меня от поезда. Если бы трубка оказалась шире на одну восьмую дюйма, меня бы уже не было в живых. — А потом вы поехали искать остатки глушителя?
— Да... Вы уже об этом знаете... Я спросил в гараже, но мне ответили, что был механик, забрал этот кусок и передал вам. Я устроил Оукли скандал за то, что он не добыл его. Я ведь особо подчеркивал, что надо заставить вас отдать эту штуку, но он сказал, что сделал все... но вы отказались...
— Почему вы не попросили его убить меня? — спросил я будничным тоном.
— Я просил. Но он сказал, что никого не убивает. Сказал, что может помочь мне избавиться от трупа, если я совершу убийство, но сам на такое никогда не пойдет. Говорит, что это не окупается...
Очень похоже на Оукли. Словно опять с ним пообщался.
— Но вы не могли пойти на такой риск? — спросил я.
— У меня не было настоящей возможности... Я не хотел надолго оставлять Грейс... Потом вы были в больнице... затем вернулись к себе... Я пытался подстеречь вас где то вне дома... Я не мог позволить себе явиться в чужую конюшню и спрашивать, где вы живете... Меня бы узнали... Вот я и думал, что если вы остановитесь в отеле... или где то еще...
— Это вы написали в секретариат? — воскликнул Ферт. — Значит, это все таки вы?!
— Да... Но было уже поздно... Она и в самом деле была готова выполнить свое обещание... Бедняжка Грейс... Зачем я отпустил ее из дома... Я бы что то в конце концов придумал... Я бы нашел способ удержать лошадей... Но в то утро она выглядела в полном порядке, а теперь... теперь... — Его лицо сморщилось и покраснело, он пытался изо всех сил сдержать слезы. Но воспоминание о том, как увозили Грейс в больницу, оказалось слишком сильным. Слезы покатились по его щекам, и он, вытащив платок, захлюпал в него носом.
Интересно, что бы он почувствовал, если бы увидел Грейс в деле, в гостиной? Но слепая любовь, возможно, выдержала бы такое испытание.
— Посидите здесь, Роксфорд, — распорядился лорд Ферт, встал и поманил меня с собой к двери. — Что с ним делать? — спросил он меня.
— Дело зашло слишком далеко, и теперь уже его не замять, — неохотно отозвался я. — К тому же он... он гораздо опаснее своей Грейс. У него начисто отсутствуют нравственные тормоза. Он пошел на шантаж, затем — на подделку улик, а затем, когда счел это необходимым, решился на покушение. Он не испытывал ни малейших колебаний, никаких угрызений совести, и если сочтет нужным, то опять решится на нечто подобное. Люди мыслят определенными стереотипами, а навязчивые идеи имеют свойство прогрессировать. Грейс будет жить — и ее муж будет оценивать мир с точки зрения ее спокойствия и счастья. Тот, кто, по его мнению, угрожает их благополучию, может оказаться очередной жертвой... которую ожидает разорение или смерть. Это могут быть медсестры, родственники или просто посторонние люди, не сделавшие им ничего плохого. Как, например, я...
— Вы лучше понимаете, как устроено его сознание, — сказал Ферт. — Меня, признаться, это ставит в тупик. Но в ваших словах есть смысл. Мы не можем ограничиться тем, что лишим его лицензии. Все это выходит за пределы мира скачек. Но лорд Гоуэри...
— Лорду Гоуэри придется поволноваться, — сказал я без злорадства. — Возможно, вам удастся спасти его репутацию, но куда важнее сейчас помешать Джеку Роксфорду продолжать в том же духе.
— Да, — сказал он. — Это так. — Он развел руками таким образом, словно хотел оттолкнуть от себя ответственность за принятие решения. — Все это так ужасно!
Я посмотрел туда, где сгорбившись сидел Джек, — глаза нервно бегают, лоб озабоченно нахмурен. Он мял в руках скатерть, делая маленькие бессмысленные складки. Он не походил на злодея. Просто обыкновенный маленький человек, помешанный на том, чтобы искупить свою вину перед «дорогой Грейс» за то, что он так устроен.
Что может быть для него нелепее тюрьмы, что может причинить ему больше вреда? И все же тюрьмы ему не избежать. Хотя тюремная камера и не исправит его исковерканного сознания.
Джек встал и неуверенными шагами двинулся к нам.
— Я полагаю, вы хотите обратиться в полицию, — сказал он совершенно спокойно. — Я думаю... Я прошу вас, не говорите им о клубе. Я не скажу, что лорд Гоуэри тоже его посещает... Я никому не расскажу... Я этого все равно не сделал бы. Ведь это не помогло бы мне сохранить лошадей... Это ничего не изменило бы. Вы думаете, обязательно надо всем знать о клубе?
— Нет, — сказал лорд Ферт брезгливо и со скрытым облегчением. — Я этого не думаю.
Слабая улыбка добавила новые морщины к тем, что прочертил страх.
— Спасибо... — Улыбка погасла. Страх усилился. — Как вы думаете, сколько мне дадут?
Лорд Ферт растерянно пожал плечами:
— Вряд ли есть смысл так торопить события. Всему свое время.
— У вас есть шанс сократить срок наполовину, — сказал я.
— Как? — В его голосе звучала жалкая надежда. Я бросил ему канат.
— Вы можете выступить свидетелем на процессе, который меня бы очень обрадовал, — сказал я. — И захватить с собой в тюрьму Дэвида Оукли.
Тони и лорд Ферт вздрогнули, словно их ударило током.
— Но вы, кажется, сказали... — начал лорд Ферт, обращаясь к Тони.
Тот ответил:
— Я думал, что это не вызывает сомнений. Она пыталась убить Келли. Она пыталась убить и Крэнфилда.
— В этот раз она действительно пыталась меня убить, — согласился я. — Но не она поработала над моей машиной.
— Кто же? Говорите! — потребовал лорд Ферт.
— Ее муж.
Джек встал на ноги. У него уже был не такой потерянный вид. Я толкнул Тони в плечо моим костылем, и он, поняв намек, тоже встал, заняв позицию между Джеком и дверью.
— Сядьте, мистер Роксфорд, — властно распорядился лорд Ферт, и после небольшой паузы Роксфорд медленно сел.
— Это чепуха, — запротестовал он. — Я не прикасался к машине Келли. Такую аварию нельзя подстроить.
— Вы, разумеется, не предполагали, что машину собьет поезд, — согласился я. — Но то или иное столкновение вы, безусловно, планировали. Ведь Грейс, — сказал я, стараясь быть убедительным, — сплошь и рядом демонстрировала качества, противоположные тем, какими должен обладать человек, устроивший все это. Грейс бушевала, во всеуслышание обвиняла, выпускала из под контроля свои эмоции. Но план, который должен был уничтожить нас с Крэнфилдом как профессионалов, отличался точностью, продуманностью, расчетом и жестокостью.
— Сумасшедшие порой бывают способны на большие хитрости, — все еще недоверчиво отозвался Тони.
— Грейс тут не главная, — уверенно сказал я. — Нас оклеветал Джек Роксфорд.
Воцарилось молчание. Затем Джек вдруг заговорил высоким, срывающимся голосом:
— Ну зачем ей понадобилось сегодня утром ехать к Крэнфилдам? Ну почему ей было не оставить все как есть?
— Не отчаивайтесь, — сказал я Джеку. — Я все равно уже догадался, что это вы.
— Этого не может быть.
Ферт прокашлялся.
— Послушайте, Келли... Мне кажется, вам следует сообщить нам, на каком основании вы делаете это в высшей степени серьезное обвинение.
— Все началось тогда, когда Крэнфилд уговорил Эдвина Байлера забрать у Роксфорда своих лошадей и передать ему. Скорее всего, Крэнфилд действительно, как говорила Грейс, в качестве главного аргумента приводил то, что у него репутация в обществе выше, чем у Роксфорда. Положение в обществе, престиж — понятия, весьма дорогие сердцу Декстера Крэнфилда, и он склонен полагать, что и все остальные придерживаются того же мнения. В случае с Эдвином Байлером он не ошибся. Но Джек работал с Байлером с тех пор, как тот приобрел свою первую лошадь. Байлер богател, покупал новых классных лошадей. Росло и состояние Роксфорда. Потерять Байлера было для него катастрофой. Возвращением в неизвестность. Полным крахом. Джек — неплохой тренер, но у него не хватает характера, чтобы выбиться в высшую лигу. Тут нужен счастливый случай, подарок судьбы. Что то вроде того, что он получил в лице Байлера. А второго Байлера за одну жизнь не встретить. Поэтому почти с самого начала я заподозрил Джека. Когда Крэнфилд через два дня после расследования сообщил мне, что Байлер собирался передать своих лошадей ему. Я тогда сильно расстроился, что не смогу на них выступать, но сразу одернул себя, а каково, мол, было бы Джеку, если бы он лишился этих лошадей.
— Это было нечестно, — уныло отозвался Джек. — Нечестно.
— Я не был пристрастен, — продолжал я, — потому что у Пэта Никиты были те же мотивы. Только наоборот. Они с Крэнфилдом ненавидят друг друга. В течение многих лет он пытался увести от Крэнфилда Джессела, и, конечно, дисквалификация Крэнфилда решала бы все проблемы. Были, разумеется, и другие люди, которые кое что выигрывали бы от этого. Например, Чарли Уэст. Он получал возможность выступать на Уроне, окажись я вне игры. Кроме того, существовала возможность, что от этого выигрывал бы и кое кто еще — по неизвестным мне мотивам.
— Так почему же это все таки, по вашему, мистер Роксфорд? — спросил Ферт.
Вынув из кармана письмо, которое прислал мне Тедди Девар, я протянул его лорду Ферту и объяснил, что это такое.
— Эти линии указывают на связь Дэвида Оукли с людьми, фамилии которых обведены кружками. Среди них — Джек Роксфорд. Он, как вы видите, знал о существовании Оукли. Он знал, что Оукли готов подделать любые улики.
— Но... — начал было лорд Ферт.
— Понимаю, — перебил его я. — Косвенные доказательства. Но вот список лиц, представленный Джорджем Ньютоннардсом. — Я вручил ему список и объяснил: — Это люди, знавшие, что Крэнфилд ставил на Вишневый Пирог у Ньютоннардса. Опять таки это не является неопровержимым доказательством, потому что знали об этом и люди, не включенные в этот список. Но вот этот человек, — я показал на имя в списке лиц, с которыми общался Герби Саббинг, — брат Грейс Роксфорд, шурин Джека.
— Вы неплохо потрудились, — сказал Ферт, поглядев на меня.
— Один список был составлен для меня Тедди Деваром и его другом, а другой — Джорджем Ньютоннардсом.
— Но они действовали по вашей просьбе?
— Да.
— Что нибудь еще?
— Еще аккуратно напечатанные листочки с обвинениями в наш адрес, присланные лорду Гоуэри. Кстати, это вовсе не похоже на стиль Грейс. Но можно сличить этот шрифт с пишущей машинкой Джека. Сличение шрифтов помогает не хуже, чем сравнение отпечатков пальцев. Но мне этого пока не удалось сделать.
Джек дико посмотрел на меня. Смысл списков явно прошел мимо его сознания. А вот упоминание о машинке заставило его очнуться.
Ферт медленно проговорил:
— Из секретариата стюардов мне передали письмо, в котором до их сведения доводится, что дисквалифицированный жокей по прежнему проживает на территории конюшни. Насколько я помню, шрифт тот же самый, что и на тех листках.
— Это уже скорее дело рук Грейс, — заметил я. — Мстительно, но без серьезных последствий.
— Я не писал в секретариат, — сказал Джек.
— А Грейс?
Он помотал головой. Возможно, он просто не знал. Впрочем, это было и не важно. Я не стал настаивать. Вместо этого я сказал:
— Сегодня утром я заглянул в багажник машины Джека, пока он находился в доме Крэнфилдов. У него большой набор инструментов, включая и ручную дрель.
— Нет, — сказал Джек.
— Да. Кроме того, у вас есть серый «Фольксваген», тот, на котором сегодня приехала Грейс. Эту машину видел механик моего гаража, когда вы приехали порыться в останках моей машины. Похоже, вам хотелось отыскать и забрать обломки с характерными отверстиями, которые могли бы навести людей из страховой компании на мысль о покушении на убийство. Но Дерек вас опередил. А вы либо проследили, откуда он, либо навели справки в гараже, не захватил ли он с собой кое какие сувениры, потому что послали Оукли, чтобы он забрал обратно находку Дерека. Он искал кусок металла с дыркой. Подробности были ему неизвестны. Он надеялся на этом заработать.
— Он нашел то, что искал?
— Нет, я хорошо спрятал эту штучку. Можно ли доказать, что какая то конкретная дрель просверлила какое то конкретное отверстие?
Лорд Ферт не знал. Джек молчал.
— Когда Джек услышал на балу, — продолжал я, — что я намерен найти того, кто оклеветал нас с Крэнфилдом, он решил, что лучше избавиться от меня, пока я не выполнил обещания. Ибо в таком случае он терял не только лошадей Байлера. Поэтому, пока я разговаривал с лордом Фертом и танцевал с Робертой, Джек отправился на стоянку и устроил мне ловушку. Вот этого, — спокойно сказал я, вспомнив, какую боль причинили мне все мои тогдашние вывихи, — я никак не могу простить.
— Я сверну ему шею, — кровожадно пообещал Тони.
— Его судьбу, — сказал я, покачав головой, — определит лорд Ферт.
Ферт уставился на меня:
— Значит, вы предоставляете мне право вынести приговор?
— Как уславливались.
— Приговор, который бы вас удовлетворил.
— Да.
— Что же удовлетворило бы вас?
— Не знаю...
Тони беспокойно заерзал на стуле, поглядывая на часы:
— Лорд Ферт, Келли, послушайте... У меня в последней скачке выступает лошадь. Надо ее собирать... Мне пора идти.
— Да, конечно, — сказал лорд Ферт. — Но мы были бы вам признательны, если бы вы хранили молчание о том, что услышали здесь.
— Конечно, — испуганно отозвался Тони. — Никому ни слова. Надо так надо. — Он встал и двинулся к двери. — А с тобой мы после увидимся, скрытный негодяй, — сказал он мне.
Он вышел, и в этот момент в дверь ввалилась щебечущая стайка стюардов с женами, вознамерившихся выпить чаю. Лорд Ферт подошел к ним, и под его огненным взором они немедленно ретировались. Официант, материализовавшийся вдруг из воздуха, был поставлен у входа с инструкциями отправлять всех гостей в чайную комнату.
Лорд Ферт быстро вернулся к столу и сел.
— Итак, Роксфорд, — сказал он самым деловым тоном, — мы выслушали обвинения Келли. Теперь ваша очередь говорить. Что вы можете сказать в свое оправдание?
Джек медленно поднял голову. В морщинах его всегда опечаленного лица блестели капельки пота.
— Это был не я, — сказал он мертвым голосом.
— Это, конечно, была не Грейс, — сказал я, — потому что лорд Гоуэри совершенно определенно сказал, что шантажировал его по телефону мужчина. И с Чарли Уэстом по телефону говорил мужчина — по крайней мере, если верить его словам.
Джек Роксфорд дернулся на стуле.
— Да, Роксфорд, — сказал Ферт. — Мы все знаем про лорда Гоуэри.
— Вы не могли...
— Вы принадлежите к одному клубу, — сказал я так уверенно, словно это было уже доказано.
Для Джека Роксфорда упоминание об этом клубе оказалось тем же рычагом, что открыл все шлюзы лорда Гоуэри. Он тоже стал распадаться на части.
— Вы не понимаете...
— Расскажите нам, — попросил лорд Ферт, — и мы попробуем понять.
— Грейс и я... Грейс была против. — Он замолчал.
Я потряс его за плечо.
— Грейс предпочитала нормальный секс и не разделяла ваших наклонностей?
Он заговорил, путаясь в словах:
— Вскоре после нашей женитьбы начались скандалы... Мне это было невмоготу. Я любил ее, очень любил. Но я никак не мог наладить наши отношения... Она не понимала, что я стегал ее... из любви. Она говорила, что подаст на развод, обвинит меня в жестоком обращении. Поэтому я нашел одну девушку. С улицы... Она ничего не имела против, если ей за это платили... Если бы я мог продолжать к ней ходить... Но она сказала, что завязала это и... Но в Лондоне был такой клуб... Я пошел туда... и все стало на свои места. Мы с Грейс... все нормально... в общем конечно, не особо... но все таки брак не распался...
Лорд Ферт смотрел на него с отвращением.
— Когда я впервые встретил там лорда Гоуэри, — сказал Джек уже вполне нормальным голосом, — я просто не поверил своим глазам. Я увидел его на улице, у клуба. Тогда я подумал, что это случайное совпадение. Но затем, однажды вечером, в клубе я понял, что это он... И потом еще раз встретил его на улице. Но я ничего не сказал ему тогда... Разве я мог? Кроме того, я понимал, что он чувствует... Ведь туда ходят те, кому это необходимо... И потом уже трудно прекратить...
— Как давно вы поняли, что принадлежите к тому же клубу, что и лорд Гоуэри? — спросил я.
— Года два три назад. Точно не знаю. Давно...
— Он знал, что вы тоже туда ходите?
— Нет. Он не догадывался. Мы и говорили то с ним всего пару раз. На ипподроме. В официальной обстановке. Он обо мне не знал.
— А затем, — задумчиво проговорил лорд Ферт, — вы прочитали, что его назначили вместо полковника Миджли руководить расследованием дела Крэнфилда — Хьюза, и решили, что подворачивается отменная возможность избавиться от тренера конкурента и сохранить у себя лошадей Байлера.
Джек сидел сгорбившись, не пытаясь ничего отрицать.
— Лорд Гоуэри вначале отказался поддаваться угрозам разоблачения, но вы не пожелали расстаться с мыслью уничтожить конкурента, тогда вы пошли на подделку улик, лишь бы добиться своего.
После долгого молчания Джек сказал хриплым, срывающимся голосом:
— Грейс страшно испугалась, что Крэнфилду... достанутся наши лошади. Я, конечно, тоже этого не хотел. Это было бы несправедливо. После того, сколько я вложил в них. Но она твердила об этом без умолку — с утра до ночи. Не могла остановиться. Все говорила, говорила. Говорила, что с удовольствием убила бы Крэнфилда и все такое прочее... Временами она меня просто пугала... этими своими разговорами... Может, из за них то я и решился в конце концов... подстроить дисквалификацию Крэнфилду. Я это делал, конечно, в первую очередь, чтобы сохранить байлеровских лошадей... Но все таки лучше было добиться дисквалификации Крэнфилда, чем... чем жить под угрозой того, что Грейс его убьет.
— Вы в самом деле верили, что она на это способна? — спросил я.
— Она буквально бредила этим... Я не знал, насколько это все серьезно... Но боялся, что... Очень боялся. Я не хотел, чтобы она угодила в беду... бедная Грейс... Я хотел помочь ей, хотел, чтобы все стало на свои места... хотел сохранить лошадей. Они ведь по справедливости принадлежали мне, разве не так? Вот я и занялся этим... Все оказалось не так трудно, раз уж поставить перед собой такую цель...
Ферт криво улыбнулся мне, я ответил ему тем же и подумал, что брак может оказаться самой настоящей пыткой. Психическая неуравновешенность Грейс только усилилась из за того, что она жила с человеком с сексуальными отклонениями. Джек испытывал чувство вины, которое пытался каким то образом загладить. У обоих рассудок пасовал перед эмоциями, и те бурлили в их замкнутом интимном мире, как в котле с туго завинченной крышкой, угрожая взрывом. Жизнь с «дорогой Грейс» привела бы многих мужчин покрепче Джека к безрассудным действиям, но Джек не мог бросить ее, потому что не мог бросить своих лошадей, и не мог выгнать ее потому, что любил ее.
Он страстно хотел удержать лошадей Байлера — для ее спокойствия, а также для своего благополучия, но единственным способом добиться этого стало для него устранить Крэнфилда.
— Ну а меня за что же? — спросил я, стараясь сдерживать ярость. — Я то тут при чем?
— А? — Он прищурился, пытаясь сосредоточить свой взгляд на мне. — Вы... Вообще то против вас лично я ничего не имел... Но я просто решил, что так будет надежней... Если Крэнфилд решил смошенничать, то жокей должен быть с ним в сговоре.
— Скачка была чистой, — сказал я.
— Да... Я знаю... Но эти глупцы из Оксфорда... Они предоставили такой отличный шанс... Особенно когда я узнал, что заниматься этим будет лорд Гоуэри... А затем... затем я договорился с Чарли Уэстом и Оукли... Да еще брат Грейс рассказал мне совершенно случайно — учтите, случайно, — что, по словам его букмекера, Крэнфилд играл Вишневый Пирог. Тут уж я просто захохотал. Прямо как Грейс... Хохотал и не мог остановиться. Это же комедия, что он сам играл Вишневый Пирог...
— А что насчет Чарли Уэста? — резко спросил Ферт.
— Я заплатил ему... Чтобы он подтвердил: мол, Келли и в самом деле придержал Урона. Я позвонил ему и спросил, не говорил ли Келли когда нибудь что то такое... Он ответил, что однажды, в скачке лошадей новичков, Келли сказал: «О'кей, притормозим, ребята!» Я велел ему сказать, что Келли произнес эту фразу в «Лимонадном кубке». Это прозвучало бы убедительно. Фраза ведь действительно принадлежала Келли.
— Вы защищали Уэста, — сурово заметил мне Ферт.
Я горестно пожал плечами. Джек не обратил внимания, продолжая свои жалкие признания:
— Перед балом Грейс совсем пришла в себя. После того как Крэнфилда лишили лицензии, она прекрасно себя почувствовала. Да еще Байлер сказал, что оставляет у меня лошадей навсегда... Мы радовались... как могли... Потом мы узнали, что Келли явился на бал и рассказывает всем подряд, что его оклеветали и что он обязательно выведет на чистую воду тех, кто это сделал. Потом Грейс увидела дочку Крэнфилда... и снова сорвалась... Совсем как прежде... И я подумал... Если Келли умрет, все станет на свои места.
Ферт медленно покачал головой. Логика, постепенно приведшая Роксфорда от несчастья к преступлению, завела его в тупик.
— Я решил, что он ничего не почувствует, — продолжал Джек. — Я думал, что отравление окисью углерода вызывает потерю сознания. Я думал, это будет похоже на сон. Он ничего не поймет. Просто не проснется...
— Вы просверлили слишком маленькое отверстие, — сказал я без тени иронии. — Нужно было больше газа, чтобы я потерял сознание.
— Я не смог найти трубки большего диаметра, — последовал жутковатый в своей будничности ответ. — Пришлось пустить в ход то, что у меня имелось. Она была узковатой. Вот и все.
— Ясно, — на полном серьезе отозвался я. Смерть была рядом. Несколько дюймов отделили меня от поезда. Если бы трубка оказалась шире на одну восьмую дюйма, меня бы уже не было в живых. — А потом вы поехали искать остатки глушителя?
— Да... Вы уже об этом знаете... Я спросил в гараже, но мне ответили, что был механик, забрал этот кусок и передал вам. Я устроил Оукли скандал за то, что он не добыл его. Я ведь особо подчеркивал, что надо заставить вас отдать эту штуку, но он сказал, что сделал все... но вы отказались...
— Почему вы не попросили его убить меня? — спросил я будничным тоном.
— Я просил. Но он сказал, что никого не убивает. Сказал, что может помочь мне избавиться от трупа, если я совершу убийство, но сам на такое никогда не пойдет. Говорит, что это не окупается...
Очень похоже на Оукли. Словно опять с ним пообщался.
— Но вы не могли пойти на такой риск? — спросил я.
— У меня не было настоящей возможности... Я не хотел надолго оставлять Грейс... Потом вы были в больнице... затем вернулись к себе... Я пытался подстеречь вас где то вне дома... Я не мог позволить себе явиться в чужую конюшню и спрашивать, где вы живете... Меня бы узнали... Вот я и думал, что если вы остановитесь в отеле... или где то еще...
— Это вы написали в секретариат? — воскликнул Ферт. — Значит, это все таки вы?!
— Да... Но было уже поздно... Она и в самом деле была готова выполнить свое обещание... Бедняжка Грейс... Зачем я отпустил ее из дома... Я бы что то в конце концов придумал... Я бы нашел способ удержать лошадей... Но в то утро она выглядела в полном порядке, а теперь... теперь... — Его лицо сморщилось и покраснело, он пытался изо всех сил сдержать слезы. Но воспоминание о том, как увозили Грейс в больницу, оказалось слишком сильным. Слезы покатились по его щекам, и он, вытащив платок, захлюпал в него носом.
Интересно, что бы он почувствовал, если бы увидел Грейс в деле, в гостиной? Но слепая любовь, возможно, выдержала бы такое испытание.
— Посидите здесь, Роксфорд, — распорядился лорд Ферт, встал и поманил меня с собой к двери. — Что с ним делать? — спросил он меня.
— Дело зашло слишком далеко, и теперь уже его не замять, — неохотно отозвался я. — К тому же он... он гораздо опаснее своей Грейс. У него начисто отсутствуют нравственные тормоза. Он пошел на шантаж, затем — на подделку улик, а затем, когда счел это необходимым, решился на покушение. Он не испытывал ни малейших колебаний, никаких угрызений совести, и если сочтет нужным, то опять решится на нечто подобное. Люди мыслят определенными стереотипами, а навязчивые идеи имеют свойство прогрессировать. Грейс будет жить — и ее муж будет оценивать мир с точки зрения ее спокойствия и счастья. Тот, кто, по его мнению, угрожает их благополучию, может оказаться очередной жертвой... которую ожидает разорение или смерть. Это могут быть медсестры, родственники или просто посторонние люди, не сделавшие им ничего плохого. Как, например, я...
— Вы лучше понимаете, как устроено его сознание, — сказал Ферт. — Меня, признаться, это ставит в тупик. Но в ваших словах есть смысл. Мы не можем ограничиться тем, что лишим его лицензии. Все это выходит за пределы мира скачек. Но лорд Гоуэри...
— Лорду Гоуэри придется поволноваться, — сказал я без злорадства. — Возможно, вам удастся спасти его репутацию, но куда важнее сейчас помешать Джеку Роксфорду продолжать в том же духе.
— Да, — сказал он. — Это так. — Он развел руками таким образом, словно хотел оттолкнуть от себя ответственность за принятие решения. — Все это так ужасно!
Я посмотрел туда, где сгорбившись сидел Джек, — глаза нервно бегают, лоб озабоченно нахмурен. Он мял в руках скатерть, делая маленькие бессмысленные складки. Он не походил на злодея. Просто обыкновенный маленький человек, помешанный на том, чтобы искупить свою вину перед «дорогой Грейс» за то, что он так устроен.
Что может быть для него нелепее тюрьмы, что может причинить ему больше вреда? И все же тюрьмы ему не избежать. Хотя тюремная камера и не исправит его исковерканного сознания.
Джек встал и неуверенными шагами двинулся к нам.
— Я полагаю, вы хотите обратиться в полицию, — сказал он совершенно спокойно. — Я думаю... Я прошу вас, не говорите им о клубе. Я не скажу, что лорд Гоуэри тоже его посещает... Я никому не расскажу... Я этого все равно не сделал бы. Ведь это не помогло бы мне сохранить лошадей... Это ничего не изменило бы. Вы думаете, обязательно надо всем знать о клубе?
— Нет, — сказал лорд Ферт брезгливо и со скрытым облегчением. — Я этого не думаю.
Слабая улыбка добавила новые морщины к тем, что прочертил страх.
— Спасибо... — Улыбка погасла. Страх усилился. — Как вы думаете, сколько мне дадут?
Лорд Ферт растерянно пожал плечами:
— Вряд ли есть смысл так торопить события. Всему свое время.
— У вас есть шанс сократить срок наполовину, — сказал я.
— Как? — В его голосе звучала жалкая надежда. Я бросил ему канат.
— Вы можете выступить свидетелем на процессе, который меня бы очень обрадовал, — сказал я. — И захватить с собой в тюрьму Дэвида Оукли.
Жизнь-игра, задумана хреново, но графика обалденная!
- Молния
- Games moder
- Сообщения: 5098
- Зарегистрирован: 27 апр 2005, 14:42
- Откуда: Н.Новгород
Молния » 22 ноя 2006, 22:55
Мартовский эпилог
Вчера я скакал на Кормильце в розыгрыше «Золотого кубка» в Челтенхеме.
Кормилец — неплохой жеребенок, но пока еще не раскрылся как следует. Вяловатый на вид, неуклюже вышагивающий гнедой, с низко опущенной головой. Отнюдь не символ лошадиной грации и красоты.
Старик Стрепсон глянул, как Кормилец ковыляет на параде, и сказал, глубоко вздохнув:
— Он же просто спит на ходу.
— Хьюз его разбудит, — снисходительно отозвался Крэнфилд.
Он стоял в лучах холодного мартовского солнца надменный, как и прежде. Складки вокруг рта, придававшие ему холодно расчетливое выражение, еще более углубились за последний месяц. Его отношение ко мне не только не изменилось в сторону большей сердечности, но стало еще более сдержанным, еще более властным. Роберта рассказала ему, что лицензии мы получили назад благодаря моим стараниям, но он не счел нужным ей поверить, предпочитая версию вмешательства небесных сил. Стрепсон заметил без всякой задней мысли:
— Келли утверждает, что Кормилец — поздний жеребенок, не отличается скороспелостью и обретет свою лучшую форму примерно через год, в это же время.
Крэнфилд окинул меня сухим взглядом, смысл которого заключался в формуле «знайте ваше место», не отдавая себе отчета, что я предлагал ему превосходное алиби, если Кормилец проиграет, а если выиграет, то его реноме как тренера еще более повысится.
Чуть поодаль стояла молчаливая группа: Джессел, Пэт Никита и их основной жокей Эл Роуч, который должен был выступать на Уроне, и их главная забота состояла не столько в победе, сколько в том, чтобы Урон любой ценой финишировал впереди Кормильца. Джессел излучал такую ненависть и злобу, что я подумал: столь бурные чувства должны причинять ему сильную головную боль. От ненависти такое случается. Как только я это понял, сразу же перестал ненавидеть.
Представляю, какими дикими головными болями страдала Грейс.
Вопрос о выздоровлении Грейс оставался открытым. Ферту каким то образом удалось заполучить для нее одного из светил психиатрии. Заодно он попросил его посмотреть Джека. Когда я подошел к дверям весовой, лорд Ферт кивнул, приглашая присоединиться к нему, и затем сообщил мне, что сказал психиатр.
— По его словам, Джек вполне вменяем и его ожидает судебное разбирательство. Насчет Грейс он не сделал никаких определенных прогнозов. Сказал только, что их вынужденная разлука — большая для нее удача. Он считает, что у нее сохраняются шансы вести относительно нормальное существование лишь при условии, что их совместной жизни будет положен конец. Навсегда. Иначе все опять повторится сначала.
— Какое холодное, гнетущее предписание...
— Кто знает, — сказал он оптимистично. — Если им удастся оправиться от потрясения, они могут почувствовать себя лучше.
В ответ я только улыбнулся. Лорд Ферт пробормотал:
— Ваш взгляд на мир заразителен, черт побери... Как насчет обеда?
— В любое время.
— Тогда, может, завтра? В восемь. Там за углом от Ритца есть ресторанчик, называется «Каприз»... Кормят в нем гораздо лучше, чем у меня в клубе.
— Отлично.
— И вы расскажете мне, как полиция разбирается с Дэвидом Оукли.
Большую часть прошлой недели бирмингемская полиция осаждала мой дом и обрывала телефон. Они чуть не кинулись мне на шею с объятиями и поцелуями, когда я появился у них с доказательствами, которых хватило, чтобы возбудить уголовное дело против Оукли. Чуть позже они пообещали мне прислать в рамке один из первых трофеев, обнаруженных при обыске: записку Крэнфилда Роксфорду, написанную десять месяцев назад с благодарностью за неучастие в торговле на скаковом аукционе. К записке прилагался чек на пятьдесят фунтов. Внизу записки размашистым почерком Крэнфилда было выведено: «Как договаривались. Спасибо. Д. К.».
Эту записку Оукли и сфотографировал у меня на квартире. А потом придержал как улику против Роксфорда.
Полицейские также рассказали, что за две недели до расследования Джек Роксфорд снял со своего счета шестьсот фунтов новыми купюрами, а через пять дней Дэвид Оукли положил на свой счет триста фунтов такими же бумажками.
Хитрый и изворотливый мистер Оукли при обыске высказал сожаление, что не отправил на тот свет Келли Хьюза.
* * *
Удар колокола, означавший, что пора садиться в седло. Крэнфилд, старик Стрепсон и я отправились к Кормильцу.
На сегодняшних скачках не было Чарли Уэста, дисквалифицированного до конца сезона. Причем, как объяснил ему лорд Ферт, если бы не заступничество Хьюза, он бы получил по заслугам и был бы дисквалифицирован пожизненно. Не знаю, правда, воспылает ли он за это благодарностью ко мне или нет.
Я легко взобрался на Кормильца и осторожно продел правую ногу в стремя. В результате компромисса между мной и моим хирургом гипс был снят всего семь дней назад, но в качестве доброго напутствия великий хирург сказал: «Вы слишком поспешили, и если снова случится вывих, виноваты будете в этом только вы».
Я сказал ему, что не могу допустить, чтобы Крэнфилд посадил на Кормильца другого жокея — ведь от этой скачки зависело будущее лошади. Старик Стрепсон славился своей благодарностью: он ни за что не сменил бы жокея, который выиграл бы на Кормильце «Золотой кубок», и если бы это произошло без меня, мне бы никогда больше не суждено было выступать на этом жеребенке. Именно этот аргумент и убедил моего хирурга взяться за пилу.
Я взял в руки поводья и тихо повел лошадь по кругу, где участники выстраивались по номерам для парада. Не считая Большого национального приза, «Золотой кубок» Челтенхема был крупнейшим стипль чезом года. Может быть, это был самый престижный приз «Календаря». В нем участвовали только звезды. У слабых лошадей тут не было шансов.
Участвовали на этот раз девять лошадей. Младшим был Кормилец. Урон был самым опытным, а фаворитом считался серый жеребенок по кличке Броненосец.
Эл Роуч, не заразившийся стервозностью Джессела, поравнялся со мной на старте и одарил меня своей привычной широкой ирландской улыбкой.
— Ну что, дружище Келли, расскажи мне, как ехать на этом мальчике.
— Хочешь, чтобы и тебя выгнали?
Он засмеялся:
— Что имеет против тебя хозяин, старина?
— Я оказался прав, а он не прав, и он не может снести этого.
— Странный тип этот Джессел.
Дан старт. Мы отправились в бой. Скакать три мили с четвертью, двадцать одно препятствие, два полных круга.
Первый круг без приключений. Никаких падений, никто из жокеев не уходит в отрыв. Мимо трибун проходим компактной группой. На следующей миле начинается разделение на мужчин и младенцев. Лошади растягиваются длинной, напряженной, гулкой вереницей, где надежды, пот, тактика сливаются в бушующий клубок противоречий. Резвость, риск, азарт, расчет на то, что лошадь превзойдет себя и жокей тоже. «Золотой кубок» проверял тебя, выяснял, на что ты способен.
Перед предпоследним препятствием Броненосец опережал Урона на три корпуса — а мог бы и на все десять! — и преодолел его безукоризненно. Урон тоже благополучно оставил его за собой, а в четырех корпусах за ним шел я на Кормильце, стараясь не уступить третьей позиции.
На отрезке между двумя последними препятствиями скачка прошла без перемен. Кормилец не доставал Урона, а тот — Броненосца. Ну что ж, смиренно размышлял я. Третий так третий. Не так уж плохо. Жеребенок еще молодой. Будем довольствоваться малым. В конце концов, мне еще скакать на Фунте Изюма через две недели в Большом национальном... Броненосец подошел к последнему препятствию, мощно прыгнул, преодолел барьер с хорошим запасом — и грохнулся оземь, споткнувшись при приземлении.
Я не верил своим глазам. Отчаянным посылом я бросил Кормильца к последнему барьеру.
Урон, разумеется, был впереди нас. Урон, резвый, хорошо подготовленный старый приятель... Неплохая шутка — проиграть «Золотой кубок», и не кому то, а Урону!
Кормилец старался изо всех сил догнать Урона. И я вдруг заметил, что, как и в «Лимонадном кубке», Урон вдруг стал буквально помирать от изнеможения. Постепенно мой гнедой скакунок навалился на лидера, сгорая желанием достать и обогнать его, но финишный столб был слишком близко... Жаль... Еще бы чуть чуть...
Эл Роуч оглянулся посмотреть, кто это там подходит. Увидел меня. Вспомнил, что если кому он не имел права уступать, так именно Кормильцу. Запаниковал. Если бы он не трепыхался, то выиграл бы у меня пару корпусов. Вместо этого он поднял хлыст и дважды огрел Урона.
Безмозглый осел, подумал я. Урон же терпеть не может хлыста! Он встанет в обрез!
Урон в ярости замотал хвостом. Из ритмичного его ход стал прерывистым, он неистово замотал головой...
Я видел отчаянное лицо Эла, когда Кормилец захватил Урона в самый столб. Мы финишировали почти одновременно, и невозможно было понять, кто же победил.
Как показал фотофиниш, Кормилец выиграл «ноздрю». И если я был освистан зрителями после «Лимонадного кубка», то теперь они с лихвой извинились, приветствуя мою победу.
Джессел, естественно, посинел от злости и чуть было не лопнул, когда кто то громко заметил, что Урон обязательно выиграл бы, если бы на нем скакал Хьюз. Я расхохотался. Джессел одарил меня взглядом, в котором, как у «дорогой Грейс», было желание убивать. Старик Стрепсон побледнел от радости, но у Крэнфилда даже выигрыш «Золотого кубка» не вызвал почти никаких эмоций. Позже я узнал, что Эдвин Байлер незадолго до скачки сообщил ему, что все таки не сможет передать ему своих лошадей. Врач Грейс написал ему письмо, в котором сказал, что психическое здоровье его пациентки впрямую зависит от того, получит Крэнфилд конюшню Байлера или нет. Байлер сказал, что все таки многим обязан Роксфордам, что очень сожалеет, но, увы...
Роберта и ее мать любовно похлопывали Кормильца, а когда через двадцать минут я вышел из весовой, уже переодевшись, она стояла у перил и ждала меня.
— Вы хромаете, — спокойно констатировала Роберта.
— Инвалид, что тут скажешь...
— Как насчет кофе? — спросила она.
— Положительно.
Ровной походкой она двинулась в кофейную, а я за ней. Ее медные волосы сверкали даже в тени, и мне очень понравилось простое полосатое пальто, на которое они ниспадали.
Я взял кофе, и мы сели за маленький пластиковый столик, разглядывая остатки предыдущего кофе пития: пустые чашки, тарелки с крошками, сигаретные окурки, стакан со следами пивной пены. Роберта отодвинула все это в сторону и перестала обращать внимание.
— Выигрыши и проигрыши, — сказала она. — И так все время.
— Вы о скачках?
— О жизни.
Я пристально на нее посмотрел.
— Сегодня все прекрасно, а тогда, в день дисквалификации, был какой то кошмар. Вниз и вверх, вниз и вверх... Так происходит всю жизнь.
— Пожалуй.
— За время, что прошло с расследования, я многое поняла.
— И я... насчет вас.
— Отец говорит, что я должна не забывать о вашем происхождении.
— Это верно, — согласился я. — Не надо забывать.
— Отцовский ум в цепях. Душа в оковах. Его голова набита идеями, устаревшими вот уже пятьдесят лет. — Она изобразила меня с изобретательным озорством.
— Роберта!.. — рассмеялся я.
— Скажите мне... — Она замялась. — Тогда, на переезде, вы назвали меня Розалиндой... Вам хотелось, чтобы рядом была она?
— Нет, — задумчиво проговорил я. — Вы. На ее месте.
Она с облегчением вздохнула:
— Ну, тогда порядок.
Вчера я скакал на Кормильце в розыгрыше «Золотого кубка» в Челтенхеме.
Кормилец — неплохой жеребенок, но пока еще не раскрылся как следует. Вяловатый на вид, неуклюже вышагивающий гнедой, с низко опущенной головой. Отнюдь не символ лошадиной грации и красоты.
Старик Стрепсон глянул, как Кормилец ковыляет на параде, и сказал, глубоко вздохнув:
— Он же просто спит на ходу.
— Хьюз его разбудит, — снисходительно отозвался Крэнфилд.
Он стоял в лучах холодного мартовского солнца надменный, как и прежде. Складки вокруг рта, придававшие ему холодно расчетливое выражение, еще более углубились за последний месяц. Его отношение ко мне не только не изменилось в сторону большей сердечности, но стало еще более сдержанным, еще более властным. Роберта рассказала ему, что лицензии мы получили назад благодаря моим стараниям, но он не счел нужным ей поверить, предпочитая версию вмешательства небесных сил. Стрепсон заметил без всякой задней мысли:
— Келли утверждает, что Кормилец — поздний жеребенок, не отличается скороспелостью и обретет свою лучшую форму примерно через год, в это же время.
Крэнфилд окинул меня сухим взглядом, смысл которого заключался в формуле «знайте ваше место», не отдавая себе отчета, что я предлагал ему превосходное алиби, если Кормилец проиграет, а если выиграет, то его реноме как тренера еще более повысится.
Чуть поодаль стояла молчаливая группа: Джессел, Пэт Никита и их основной жокей Эл Роуч, который должен был выступать на Уроне, и их главная забота состояла не столько в победе, сколько в том, чтобы Урон любой ценой финишировал впереди Кормильца. Джессел излучал такую ненависть и злобу, что я подумал: столь бурные чувства должны причинять ему сильную головную боль. От ненависти такое случается. Как только я это понял, сразу же перестал ненавидеть.
Представляю, какими дикими головными болями страдала Грейс.
Вопрос о выздоровлении Грейс оставался открытым. Ферту каким то образом удалось заполучить для нее одного из светил психиатрии. Заодно он попросил его посмотреть Джека. Когда я подошел к дверям весовой, лорд Ферт кивнул, приглашая присоединиться к нему, и затем сообщил мне, что сказал психиатр.
— По его словам, Джек вполне вменяем и его ожидает судебное разбирательство. Насчет Грейс он не сделал никаких определенных прогнозов. Сказал только, что их вынужденная разлука — большая для нее удача. Он считает, что у нее сохраняются шансы вести относительно нормальное существование лишь при условии, что их совместной жизни будет положен конец. Навсегда. Иначе все опять повторится сначала.
— Какое холодное, гнетущее предписание...
— Кто знает, — сказал он оптимистично. — Если им удастся оправиться от потрясения, они могут почувствовать себя лучше.
В ответ я только улыбнулся. Лорд Ферт пробормотал:
— Ваш взгляд на мир заразителен, черт побери... Как насчет обеда?
— В любое время.
— Тогда, может, завтра? В восемь. Там за углом от Ритца есть ресторанчик, называется «Каприз»... Кормят в нем гораздо лучше, чем у меня в клубе.
— Отлично.
— И вы расскажете мне, как полиция разбирается с Дэвидом Оукли.
Большую часть прошлой недели бирмингемская полиция осаждала мой дом и обрывала телефон. Они чуть не кинулись мне на шею с объятиями и поцелуями, когда я появился у них с доказательствами, которых хватило, чтобы возбудить уголовное дело против Оукли. Чуть позже они пообещали мне прислать в рамке один из первых трофеев, обнаруженных при обыске: записку Крэнфилда Роксфорду, написанную десять месяцев назад с благодарностью за неучастие в торговле на скаковом аукционе. К записке прилагался чек на пятьдесят фунтов. Внизу записки размашистым почерком Крэнфилда было выведено: «Как договаривались. Спасибо. Д. К.».
Эту записку Оукли и сфотографировал у меня на квартире. А потом придержал как улику против Роксфорда.
Полицейские также рассказали, что за две недели до расследования Джек Роксфорд снял со своего счета шестьсот фунтов новыми купюрами, а через пять дней Дэвид Оукли положил на свой счет триста фунтов такими же бумажками.
Хитрый и изворотливый мистер Оукли при обыске высказал сожаление, что не отправил на тот свет Келли Хьюза.
* * *
Удар колокола, означавший, что пора садиться в седло. Крэнфилд, старик Стрепсон и я отправились к Кормильцу.
На сегодняшних скачках не было Чарли Уэста, дисквалифицированного до конца сезона. Причем, как объяснил ему лорд Ферт, если бы не заступничество Хьюза, он бы получил по заслугам и был бы дисквалифицирован пожизненно. Не знаю, правда, воспылает ли он за это благодарностью ко мне или нет.
Я легко взобрался на Кормильца и осторожно продел правую ногу в стремя. В результате компромисса между мной и моим хирургом гипс был снят всего семь дней назад, но в качестве доброго напутствия великий хирург сказал: «Вы слишком поспешили, и если снова случится вывих, виноваты будете в этом только вы».
Я сказал ему, что не могу допустить, чтобы Крэнфилд посадил на Кормильца другого жокея — ведь от этой скачки зависело будущее лошади. Старик Стрепсон славился своей благодарностью: он ни за что не сменил бы жокея, который выиграл бы на Кормильце «Золотой кубок», и если бы это произошло без меня, мне бы никогда больше не суждено было выступать на этом жеребенке. Именно этот аргумент и убедил моего хирурга взяться за пилу.
Я взял в руки поводья и тихо повел лошадь по кругу, где участники выстраивались по номерам для парада. Не считая Большого национального приза, «Золотой кубок» Челтенхема был крупнейшим стипль чезом года. Может быть, это был самый престижный приз «Календаря». В нем участвовали только звезды. У слабых лошадей тут не было шансов.
Участвовали на этот раз девять лошадей. Младшим был Кормилец. Урон был самым опытным, а фаворитом считался серый жеребенок по кличке Броненосец.
Эл Роуч, не заразившийся стервозностью Джессела, поравнялся со мной на старте и одарил меня своей привычной широкой ирландской улыбкой.
— Ну что, дружище Келли, расскажи мне, как ехать на этом мальчике.
— Хочешь, чтобы и тебя выгнали?
Он засмеялся:
— Что имеет против тебя хозяин, старина?
— Я оказался прав, а он не прав, и он не может снести этого.
— Странный тип этот Джессел.
Дан старт. Мы отправились в бой. Скакать три мили с четвертью, двадцать одно препятствие, два полных круга.
Первый круг без приключений. Никаких падений, никто из жокеев не уходит в отрыв. Мимо трибун проходим компактной группой. На следующей миле начинается разделение на мужчин и младенцев. Лошади растягиваются длинной, напряженной, гулкой вереницей, где надежды, пот, тактика сливаются в бушующий клубок противоречий. Резвость, риск, азарт, расчет на то, что лошадь превзойдет себя и жокей тоже. «Золотой кубок» проверял тебя, выяснял, на что ты способен.
Перед предпоследним препятствием Броненосец опережал Урона на три корпуса — а мог бы и на все десять! — и преодолел его безукоризненно. Урон тоже благополучно оставил его за собой, а в четырех корпусах за ним шел я на Кормильце, стараясь не уступить третьей позиции.
На отрезке между двумя последними препятствиями скачка прошла без перемен. Кормилец не доставал Урона, а тот — Броненосца. Ну что ж, смиренно размышлял я. Третий так третий. Не так уж плохо. Жеребенок еще молодой. Будем довольствоваться малым. В конце концов, мне еще скакать на Фунте Изюма через две недели в Большом национальном... Броненосец подошел к последнему препятствию, мощно прыгнул, преодолел барьер с хорошим запасом — и грохнулся оземь, споткнувшись при приземлении.
Я не верил своим глазам. Отчаянным посылом я бросил Кормильца к последнему барьеру.
Урон, разумеется, был впереди нас. Урон, резвый, хорошо подготовленный старый приятель... Неплохая шутка — проиграть «Золотой кубок», и не кому то, а Урону!
Кормилец старался изо всех сил догнать Урона. И я вдруг заметил, что, как и в «Лимонадном кубке», Урон вдруг стал буквально помирать от изнеможения. Постепенно мой гнедой скакунок навалился на лидера, сгорая желанием достать и обогнать его, но финишный столб был слишком близко... Жаль... Еще бы чуть чуть...
Эл Роуч оглянулся посмотреть, кто это там подходит. Увидел меня. Вспомнил, что если кому он не имел права уступать, так именно Кормильцу. Запаниковал. Если бы он не трепыхался, то выиграл бы у меня пару корпусов. Вместо этого он поднял хлыст и дважды огрел Урона.
Безмозглый осел, подумал я. Урон же терпеть не может хлыста! Он встанет в обрез!
Урон в ярости замотал хвостом. Из ритмичного его ход стал прерывистым, он неистово замотал головой...
Я видел отчаянное лицо Эла, когда Кормилец захватил Урона в самый столб. Мы финишировали почти одновременно, и невозможно было понять, кто же победил.
Как показал фотофиниш, Кормилец выиграл «ноздрю». И если я был освистан зрителями после «Лимонадного кубка», то теперь они с лихвой извинились, приветствуя мою победу.
Джессел, естественно, посинел от злости и чуть было не лопнул, когда кто то громко заметил, что Урон обязательно выиграл бы, если бы на нем скакал Хьюз. Я расхохотался. Джессел одарил меня взглядом, в котором, как у «дорогой Грейс», было желание убивать. Старик Стрепсон побледнел от радости, но у Крэнфилда даже выигрыш «Золотого кубка» не вызвал почти никаких эмоций. Позже я узнал, что Эдвин Байлер незадолго до скачки сообщил ему, что все таки не сможет передать ему своих лошадей. Врач Грейс написал ему письмо, в котором сказал, что психическое здоровье его пациентки впрямую зависит от того, получит Крэнфилд конюшню Байлера или нет. Байлер сказал, что все таки многим обязан Роксфордам, что очень сожалеет, но, увы...
Роберта и ее мать любовно похлопывали Кормильца, а когда через двадцать минут я вышел из весовой, уже переодевшись, она стояла у перил и ждала меня.
— Вы хромаете, — спокойно констатировала Роберта.
— Инвалид, что тут скажешь...
— Как насчет кофе? — спросила она.
— Положительно.
Ровной походкой она двинулась в кофейную, а я за ней. Ее медные волосы сверкали даже в тени, и мне очень понравилось простое полосатое пальто, на которое они ниспадали.
Я взял кофе, и мы сели за маленький пластиковый столик, разглядывая остатки предыдущего кофе пития: пустые чашки, тарелки с крошками, сигаретные окурки, стакан со следами пивной пены. Роберта отодвинула все это в сторону и перестала обращать внимание.
— Выигрыши и проигрыши, — сказала она. — И так все время.
— Вы о скачках?
— О жизни.
Я пристально на нее посмотрел.
— Сегодня все прекрасно, а тогда, в день дисквалификации, был какой то кошмар. Вниз и вверх, вниз и вверх... Так происходит всю жизнь.
— Пожалуй.
— За время, что прошло с расследования, я многое поняла.
— И я... насчет вас.
— Отец говорит, что я должна не забывать о вашем происхождении.
— Это верно, — согласился я. — Не надо забывать.
— Отцовский ум в цепях. Душа в оковах. Его голова набита идеями, устаревшими вот уже пятьдесят лет. — Она изобразила меня с изобретательным озорством.
— Роберта!.. — рассмеялся я.
— Скажите мне... — Она замялась. — Тогда, на переезде, вы назвали меня Розалиндой... Вам хотелось, чтобы рядом была она?
— Нет, — задумчиво проговорил я. — Вы. На ее месте.
Она с облегчением вздохнула:
— Ну, тогда порядок.
Жизнь-игра, задумана хреново, но графика обалденная!
- Молния
- Games moder
- Сообщения: 5098
- Зарегистрирован: 27 апр 2005, 14:42
- Откуда: Н.Новгород
Сообщений: 18
• Страница 2 из 2 • 1, 2
Кто сейчас на конференции
Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 12
Информация
Наша команда • Часовой пояс: UTC + 4 часа
Powered by phpBB © 2000, 2002, 2005, 2007 phpBB Group