Вороной и Симон Долговязый работали вместе в усадьбе Опсаля целых десять лет и знали друг друга как облупленных. Несмотря на это, они всегда изводили один другого. Кто знает, почему установились между ними такие отношения - быть может, по несходству характеров. А характеры у них в самом деле были разные.
Вороной был по натуре нетороплив и рассудителен. Он не бросался с места вскачь, не надрывался без нужды, а шел себе потихоньку. Но это вовсе не значило, что он не умел приналечь, когда было нужно. Кроме того, вороной любил все делать по-своему; приказания, которые ему отдавались, входили у него в одно ухо и выходили в другое; казалось, будто он вовсе и не понимал их.
Симон Долговязый, громадный парень с чудовищными по величине руками и ногами, был, напротив, из тех людей, которые всегда лезут напролом. Все, что он делал, он делал с шумом и бранью, не жалея сил; за что бы он ни брался, он считал всегда, что лучше пересолить, чем недосолить.
Немудрено поэтому, что, встретившись в усадьбе Опсаля, Вороной и Симон Долговязый сразу стали врагами. Симон уверял всех и каждого, что никогда в жизни не встречал более упрямой скотины, чем Вороной.
- С места не сдвинешь, - говорил он.
- Ну, уж и не сдвинешь, - возражал хозяин. - По-моему, напротив, когда нужно, так лучше Вороного лошади нет. Тогда Симон обижался.
- Если вам не к спеху, - ворчал он, - так я очень рад. Будем ковыряться целый день. Мне же лучше. Но только я привык работать. Где бы я ни жил, везде работу спрашивали. Конечно, там и лошади не такие были...
Годы шли. Вороной и Симон понемногу привыкли друг к другу. Вероятно, они даже оценили друг друга и уже не могли жить один без другого. Но они продолжали ссориться. Разница была только в том, что Симон мог наговорить все, что угодно, на Вороного, а Вороной этого не мог сделать. Зато когда они оставались вдвоем, Вороной брал верх.
Симона было очень легко раздразнить, у него не было ни малейшего чувства юмора, он не понимал никаких шуток. Всякий пустяк приводил его в бешенство, и он начинал тогда браниться и осыпать Вороного оскорблениями. Но надо отдать ему должное, он никогда не бил коня, а на оскорбления Вороной не обращал внимания.
Например, когда они съезжали под гору по дороге в лес, Вороной каждый раз на одном и том же повороте шел так близко к краю дороги, что пустые сани скользили с откоса, потом он делал несколько шагов рысью, и сани задевали за большой камень; после этого Вороной каждый раз останавливался и беспомощно оглядывался на Симона.
Симон ворчал и бранился, но ему ничего не оставалось, как вылезать из саней и вытаскивать их обратно на дорогу. Вороной же при этом насмешливо смотрел на него. По крайней мере Симон был уверен, что конь смеется.
Или летом, например, когда они ездили в поле за грузом. Если груз был тяжелый, Вороной никогда не сбрасывал его. Если же они ехали с пустыми корзинами, Симон мог быть уверен, что Вороной где-нибудь нарочно заденет за дерево и сбросит их. Если Симон примечал дерево, у которого было удобно сбросить корзины, и вовремя придерживал их, то Вороной, как нарочно, даже и не пытался их сбросить. Но как только Симон успокаивался, Вороной, проходя мимо другого дерева, скидывал корзины на землю. Поэтому всю дорогу Симон не знал покоя, только и делал, что забегал то с одной стороны телеги, то с другой.
Но самая интересная история обычно происходила, когда они подъезжали к развилке, от которой одна дорога шла на луга, а другая - в лес. Каждый раз в этом месте Вороной останавливался и вопросительно смотрел на Симона. А Симон отлично знал, что Вороной просто хитрит, что он не хуже его самого знает, зачем они едут - за сеном или за дровами. Не могла же лошадь, в самом деле, не понимать разницы между большой телегой для сена и маленькой для дров. Почему же вороной сам не шел туда, куда нужно? Конечно, считал Симон, только потому, что хотел подразнить его. И Симон всячески уламывал Вороного, бранился, толкал его, манил. Вороной ничего не понимал.
Но вот однажды Симон решил раз и навсегда покончить с этим удовольствием. Доехали они до развилки, и Вороной, как всегда, остановился.
- Ах, так! - воскликнул Симон. - Ты хочешь стоять, ну и стой, пожалуйста.
И он спокойно уселся на телегу, вынул кисет, трубку и закурил. Вороной стоял, Симон курил. У Вороного зачесалось за ухом, да так сильно, что он нагнул голову, поднял переднюю ногу и почесался. От этого почесывания у него свалился недоуздок. Это было коню очень приятно, он наклонил голову и ухватил губами несколько соломинок с дороги, потом оглянулся на Симона. А Симон сидел и курил и думал о том, что сидеть немножко холодновато, ведь дует северный ветер.
Вороной продолжал стоять, ему некуда было спешить. Через какое-то время он решил, что можно еще немножко облегчить себя. Конь сделал шаг назад, ослабил сбрую, потом резко дернул и разорвал подпругу. Тогда он сделал несколько шагов вперед, тихо-тихо, только чтобы посмотреть, что будет. Симон никак не реагировал. Вороной прошел еще три шага, потом опять резко дернул и оглянулся. Седелка валялась на земле. Тогда Симон не выдержал:
- Нет, скажи, пожалуйста, негодяй ты этакий, хитрая шельма, свиная твоя шкура, что же это ты делаешь? Раздеваться вздумал среди дороги, а? Нет, брат! Сумел седелку скинуть, сумей ее и надеть!
После таких историй Симон делался особенно ворчливым и уверял Опсаля, своего хозяина, что Вороной никуда не годится и что его пора отправить на живодерню. Однако о проделках Вороного он никогда никому не рассказывал. Это была их тайна.
Опсаль же всегда говорил Симону, что, если Вороной не хорош, можно взять другую лошадь. Но на это Симон не соглашался:
- Ну, уж нет. Чтобы я оставил этого лентяя в конюшне - ни за что! Он ведь только этого и добивается.