1

В тёмном углу поля горел пенёк.

Дым от пенька толстой змеёй полз на косогор и там расхо­дился. Рядом с пеньком стоял куст, за кустом чернела высокая стена леса.

Смеркалось.

«Теперь уж никто не подъедет, - подумал Петька, - при­дётся ночевать одному». Доборонив полосу, он молча, одни­ми руками остановил коня.

- Станем выпрягать?

«Выпрягать!» - брякнул удилами Игренька и громко обо­рвал листья с молодой осинки. Удила мешали ему жевать.

- Не боишься, Игреня? Я тоже не боюсь... Кого нам бояться? - Игренька схватил хозяина за рукав: ладно, мол, поторап­ливайся, а то и так комары доняли.

Пенёк разгорался. Пахло дымом и берёзовыми листьями; лес начинал понемногу шуметь. И кричала, давилась недалеко кукушка.

Петька вычистил борону, выкинул из оглобель дугу, - Иг­ренька бодро сбросил хомут. А потом вытянулся, подрожал Игренька и крепко гребнул копытом комья. «Фырк!»

Ласково толкнул Петьку мордой.

Петька погладил друга, отёр с него комаров и пот, заду­мался. Мама велела снять на ночь колокольчик, потому что густо в лесу, непролазно. Подденется за ремень сук, притя­нет коня и удавит.

И снять страшно: давеча проехали цыгане. Здесь глухое - удобное для них место, а Игренька справный на вид и смир­ный к поимке. Уведут - не услышишь. Лучше не снимать ко­локольчика, чтоб всю ночь слышать коня.

Петька подвёл Игреньку к опушке леса и спутал.

- Гуляй! Наедайся пошибче, всё равно я проснусь, когда надо.

Хотел ударить ещё, провожая, уздой, да вовремя вспом­нил: нельзя ударять, не вернётся конь - есть такая примета.

- Игренька!

- «Фырк!»

- А я думал, - ты не оглянешься.

Стихало. Над пашней сонно бунчал овод, из далёкой де­ревни изредка доносилось мычание стада. Стадо, верно, ухо­дило на ночь в лес.

За хворостом не надо ходить, много кругом сухих сучьев. Петька подтравил пенёк; поужинал. Всё время озираясь и прислушиваясь, стал укладываться спать. Полы бараньего ту­лупчика вздулись над пеньком, с них упала в огонь хвоя. Петь­ка завернулся в тулупчик, спрятал глаза в шерсть - тепло гла­зам, задремал сразу. Удары колокольца становились глуше - Игренька отдалялся, - потом стихло всё: Петька заснул.



2

Долго ли, коротко ли спал Петька, но только почувствовал он вдруг, что пробросило в воздухе небольшим дождём. На­летел ветерок, с шумом опрокинул калиновый куст, крутнул над пеньком и улетел. Петька вскочил. Вся голова и плечи бы­ли забрызганы. Кругом стояла густая темь.

Сначала не было ничего видно. Даже пропал калиновый куст, под которым спал Петька, казалось, поверни лицо - и пырнёт в глаз сучок.

- Игренька!

Тихо. Не отозвался из темноты конь, не прискакал к пень­ку. И - не светился пенёк. Петька рванул с места.

- Игренька! - Подбежал, послушал. - Игренька! - Сделал по лесу круг, ещё круг - коня не было.

Далеко на косогоре горел костёр. Вкруг костра ходили те­ни, и время от времени вздымались вверх крупные искры и пропадали во тьме. «Цыгане!» - вдруг вспомнил Петька, ему стало страшно. А бежать надо: не бросишь коня. Захватил уз­ду, побежал.

Взбираться на косогор было трудно и скользко. Липкая земля приставала к ногам, задерживала; за тулупчик цеплял­ся чапыжник. Но Петька бежал. Приставлял к глазам руку, вгля­дывался в огонь, опускал руку - снова бежал. Остановился - надо одуматься.

Тени у костра выросли. Покачивались, оборачивались в сторону Петьки, - одна пошла. Кругом шуршала трава, обсы­пались рытвинки: по ним кто-то бродил. Петька пополз. В хлюпкую грязь вязли колени, в лицо брызгало, но не до грязи теперь. Вон завиднелся на меже камень и вкруг него полынь. Из-за камня всё уже можно разглядеть. Вцепился в камень, подтянулся на руках; тихо-тихо стал поднимать лицо. Дым. Нанесло прямо в глаза, скрыло костёр.

Отнесло дым: около костра стояли свои же деревенские ребята. А по сторонам на разные лады пели колокольчики, и дышали и баловались в сочной траве кони. Знакомые кони. Кинувшись к огню, Петька крикнул:

- Ребята!

- Э-э! Откуда?

- Игреньку увели!

- Игреньку? С поля?

И сразу все смолкли.

- Мама велела не спать, а я заснул. А потом... И колокольчик стих.

Каждый из ребят посмотрел в сторону своего коня. После сжались в кучу, глядели в огонь, ждали, кто скажет первым.

Тут вышел Авдотьин Ифотка. Обдёрнул рубаху, взял Петь­ку за тулуп и, указывая на едва видневшиеся из темноты вер­шины гор, сказал:

- Жарь на Повосские хребты - там цыгане. Недавно проехали, наверняка заночуют. В пору как раз накроешь.

- Игреньку они не проводили?

- Не видать, паря, ночью - какая масть. Провалиться мне, попадутся воры.

- Во-во! - добавили остальные. - Беги!

- Ножик у тебя есть? - спросил Ифотка.

- За голяшкой! - ответил Петька.

К Повосским хребтам, обходя ручьи, вела лесная тропин­ка, и было до них версты полторы.

3

Петька вошёл в лес. Пахнула в лицо глушь, хрустнуло, что-то толкнуло в спину... Петька полетел вниз. И чем дальше, тем быстрее он летел - от камня к камню, от дерева к дереву, наконец бросило его на толстые корни. Ощупал - целы ли ноги; понял, что попал на крутой спуск и потерял тропинку. Придерживаясь за деревья, пошёл без тропинки.

Однако не успел он сделать и двух шагов, как рядом по­слышался осторожный шёпот. Остановился - шёпот смолк. Шагнул - опять шёпот, и яснее уже, и ближе. Будто забежал кто-то вперёд, упал в кусты и там залёг. Теперь следит из-за кустов, притаился, молчит.

Петька боялся дышать. Он стоял в зарослях ольховника, мокрые листья липли к щекам, - он боялся отбросить листья. Капало с кустов. Капли - тяжёлые.

Постоял, раздвинул кусты, сделал шаг - опять шёпот. И не рядом уже, а у ног, под ногами, кругом. И чем крепче ступал Петька, тем веселее, громче, разбежистее становился шёпот.

«Это мои шаги», - обрадовался Петька. Припустил рысью.

Спуск становился всё круче. Вскоре он кончился, и Петька очутился на дне глубокой впадины. Как чёрное сено с повети, висли над головой тёмные ели; из-под ног сочилось.

У Петьки не хватало левой полы тулупчика - когда ото­рвал? - и он не знал, куда идти. Пошёл наугад, вдоль впа­дины.

Жёсткие кусты смородины вперемежку с колкой пихтой перегораживали путь. Петька шёл грузно, с трудом продираясь сквозь ветки. Вода с кустов лилась на него, глаза и руки быстро устали.

Ноги остановились. Впереди, на дне впадины показалось огромное белое пятно. Поднялось из глубины, пошевели­лось - дышит. Будто встал от сна большой зверь и смотрит из лесной щели. Обмерло сердце. Петька попятился, а зверь стоит. Мертво кругом, сыро; пахнет мхом и льдами. Задёрга­лось Петькино тело, забрякали зубы, и, сам не замечая того, он попятился вбок, полукругом, прямо на зверя. Напятился; сел. Глаза сами закрылись. Ткнул рукой: через пальцы вы­жался холод.

Открыл глаза: снег.

Павосские ледяные ключи, - как не признал места? Здесь круглый год стояла льдина, и жарким летом, нагонявшись за лесными белками — бурундуками, ребята прибегали сюда по­сосать ледку.

Петька быстро взбежал на льдину и гулко протопал по ней. Уж немного совсем. Вот поднимется сейчас, пройдёт осинник, - тут и будет елань (лесная поляна) Повосских хребтов, где ночуют цыгане.



4

Табор спал. Костёр еле дымился, там и сям были разбро­саны подушки и котелки - нараспашку жили цыгане. Людей не было видно. Они лежали, должно быть, под лоскутными одеялами; тут же у одеял отдыхали длинные удилища. Среди широко разбросанных лежанок паслись два коня.

Всё это разглядел Петька от края табора. Стоял, обдумы­вая: как пролезть к коням? Идти - увидят, на брюхе - услы­шат. Вспомнил, как по весне невидимкою крался дядя Калина к диким гусям.

Петька отодрал большую ветку, взял её в зубы, ощупал нож и храбро двинулся прямо на коней.

Он извивался, как змея, останавливался. Глянет на спя­щих - нет, никто не шевелится. Как опрокинутые лодки, ле­жали толстые одеяла, плотно облегая спящих; было слышно, как жевали кони. Табор погрузал в сыроватой мгле, по сторо­нам капало, во все стороны уходил набухший лес.

Петька прополз уже половину табора, уже различал ко­ней, - задрожала в зубах ветка: он остановился. В двух шагах от него поднялось бородатое лицо. Лицо смотрело на Петьку ледяными глазами, глаза не мигали. Петька застыл - они оба застыли - лицо в лицо.

«Он спит! - вдруг понял Петька. - Он так спит».

Пополз дальше.

Почуяв крадущегося человека, кони забеспокоились. Один скакнул в сторону, брякнул котелком, зафыркал. Петька при­льнул к траве, выставив ветку.

Рядом откинулось одеяло: человек сел. Уставился на Петькину ветку - она чуть ли не мазнула его сыростью по гла­зам, — почесался, недоуменно сказал:

- Чи нечистая сила разводит сад, чи я сплю?

«Чи спишь!» - захотелось ответить Петьке: у него и страх пропал, как услышал человеческий голос.

- У самых ног, - продолжал цыган, - тьфу!

Цыган плюнул и вынул из-под одеяла трубку, всю в серебряных бляхах. Трубка слезла в кисет, вспыхнула спичка, - Петьку обдало едким запахом. А потом трубка стала опу­скаться - всё ниже, ниже; упала на траву, с ней рядом упала голова - цыган захрапел.

Кони успокоились. Петька осмотрел их, ни тот, ни другой не походили на Игреньку - были меньше ростом и не так в теле. А потом, Игренька узнал бы Петьку. Сам бы подошёл первым и сунул голову в узду. Здесь нечего делать, надо ис­кать в других местах.

Петька бросил ветку. Кони шарахнулись...

- Кто вас дерёт? - крикнул голос.

Но Петька был уж за табором.

5

«Ладно, что не снял колокольчика, - думал на ходу Петь­ка, - теперь по колокольчику я где хошь найду Игреньку - пусть хоть лес, пусть хоть ночь».

Он вышел на чистое место и стал слушать. Большая тиши­на в лесу. Сырыми рубашками висят листья берёз, и будто гу­сто дымит вся земля.

И вот откуда-то издалека нанесло звуки. Сначала неясные, потом всё громче, шире...

- Игренька!

Будто мерно и настойчиво бил кто-то в медную доску и передвигался. Игренькин колоколец... Петька ринулся на звуки.

Сразу не стало деревьев. Будто бежал Петька по чистому полю, перескакивая межи под косым дождём. Он не заметил, что редел лес, что чаще стали попадаться еланки, с кудрявым визелем - травой, с пырьями и аржениками.

Только колокольчик слышал он да как барабанил по тулупу дождь.

Ближе к коню. Колокольчик звонче, колотится, бьётся в уши...

- Игренька!

Колокольчик смолк.

Заворочалось, запыхтело в кустах, - Петька захолодел. Кусты мотнулись, раздвинулись: рогатая голова зверя высу­нулась из них и замерла.

Петьку как сдуло. Он так и сел.

Над самым ухом у него раздался страшный рёв:

«М-му-у-у»!

Чёрная корова вышла из кустов, зевнула и потянулась за листьями.



6

Когда Петька поднялся, он ничего не понимал.

Вставал рассвет, ему казалось - плывёт это жёлтый дым; запевали птицы, он думал - мычит стадо; и в каждом пеньке видел цыганёнка.

И он гладил, всё гладил свой тулупчик и удивлялся, почему тулупчик однополый. А то опять вынимал и снова всаживал за голенище ножик или махал уздой.

Скоро Петька вышел из леса. Перед ним была его паш­ня - вышел к ней с другой стороны. Увидел борону, хомут; дуга скривилась над хомутом; узнал вчерашний обгорелый пенёк.

Светало, Петька оглядывался-оглядывался - пусто кругом, и зачем рассвет? Некого искать на рассвете с уздой, не с кем на рассвете начинать бороньбу.

Петька сел на пень.

Закрыл руками глаза и, весь обмокший, исцарапанный, од­ного только хотел: увидеть мать. Прийти к ней, завернуть го­лову в её передник и рассказать всё. Как ночью затих коло­кольчик, как хватали его в лесу мокрые ветки и было темно. Как набежал он на белое пятно на дне впадины, а в таборе цыган не оказалось Игреньки. Потом плакать вместе с ма­терью...

Стало тепло Петьке. Скорей домой, сейчас же рассказать… Оставил борону, хомут, дугу и побежал напрямик через лес, в деревню. И только успел он забежать в лес, глядит и не верит: стоит перед ним Игренька.

Хвост в листьях, голова завёрнута, крепко притянута ремнём к толстому суку корявой сосны. И колокольчик мёртво смотрит вверх. Так и есть - подделся ремень.

Петька выхватил ножик, взобрался на сосну и дал ножом по ремню, ремень разлетелся. Игренька фыркнул, выпрямился, громко, на весь лес, заржал.