- Берегитесь ковбоев! Они что дикие звери, - сказал мне один знакомый из Тусона, большого города в Аризоне, когда я высказал ему желание познакомиться с вольными сынами прерий.
Предостережение это еще больше подзадорило меня исполнить свое намерение - ехать на ранчо моего старого друга. Я оседлал своего мексиканского жеребца и отправился в путь; с собой я взял достаточное количество провизии, к седлу привязал шерстяное одеяло, на плечи накинул плащ и захватил револьвер: без револьвера в Аризоне не путешествуют.
Через реку Хила я переправился на жалкой лодчонке, наполовину наполненной водой и ежеминутно грозившей потонуть в волнах стремительного потока. Но, к счастью, этого не случилось, и я благополучно выбрался на берег, хотя и с промоченными насквозь сапогами.
После недолгих поисков я нашел своего превосходного коня, который перебрался вплавь и оказался на берегу раньше меня.
- Как попасть на ранчо Вильсона? - спросил я перевозчика.
Описав рукой плавную дугу, он ответил:
- Все прямо.
Я последовал его указанию, которое не добавило ничего нового к уже имевшейся у меня информации, так как мой друг Фред Вильсон при прощании тоже коротко и ясно сказал мне:
- От перевоза держи все прямо и на другой день будешь на месте.
Попробуйте, однако, "держать все прямо" в такой местности, где все вам совершенно незнакомо. Бесконечная равнина, покрытая то травой, то кустарником, страшно утомляет своим однообразием. В результате я, видимо, двигался совсем не по прямому пути и до ранчо своего друга Фреда добрался только к вечеру второго дня.
- А, Джон! Откуда ты? - встретил он меня.
- Из Тусона. Тебя легко найти - все прямо, - отвечал я, делая ударение на последнем слове.
Через несколько минут я сидел в кругу молодцов отважного и немного дикого вида. Но оказалось, что эти суровые на вид люди гораздо невиннее, чем я предполагал, а потому я в скором времени вышел и спрятал в карман седла свой револьвер, взятый на всякий случай.
Как новичок, я предлагал сидевшим со мной ковбоям множество таких вопросов, которые приводили их в превеселое настроение, и они разражались такими оглушительными взрывами хохота, что дрожали бревенчатые стены дома. Я просидел с ними до глубокой ночи; мы болтали, курили, пили, и когда я наконец растянулся на простом, жестком ложе, то мгновенно уснул и проспал мертвым сном до тех пор, пока Фред не разбудил меня рано утром.
- Вставай скорее, Джон! - тряс он меня за плечо. - Кид уже здесь и хочет объезжать Фукса.
Я не имел никакого понятия ни о Киде, ни о Фуксе, которого тот хотел объезжать, но тем не менее поспешно вскочил и последовал за Фредом, чьи длинные ноги отмеряли семимильные шаги.
Еще издали я услышал громкий говор и смех ковбоев, столпившихся вокруг молодого парня богатырского роста и сложения. Это был Кид, который, несмотря на свои восемнадцать лет, пользовался репутацией лучшего наездника и укротителя диких лошадей. Сегодня он приехал на ранчо Вильсона специально, чтобы объездить Фукса.
Мы отправились к круглой огороженной площадке, в центре которой стоял спутанный по ногам Фукс. Это был замечательно красивый и чудно сложенный жеребец, который, завидя нас, злобно фыркнул. Глаза его сверкнули, уши прижались, и он громко заклацал крепкими, как сталь, зубами.
- Видно, злой, - сказал я, обращаясь к стоявшему подле меня Фреду.
- Да, злой, - отвечал он. - Чудный жеребец. Он бродяга и бегал по пастбищу один, без стада. Кроме того, он "тигр".
- Как это?
- Мы называем тиграми таких необъезженных лошадей, которые имеют привычку хватать всадника за ноги, - объяснил мне Фред. - Стоит только всаднику сесть на такого "тигра", как тот его кусает, стаскивает с седла и затаптывает насмерть.
- Приятные животные, нечего сказать, - заметил я. - Я всегда держался того мнения, что лошадь - животное, готовое во всякое время посягнуть на жизнь человека. Не желал бы я сесть верхом на такого "тигра".
- Попади ты сюда немного раньше, - сказал мне Фред, - ты увидел бы, как Белькнап, пытавшийся было объездить Фукса, был стащен им с седла и затоптан. В тот же день Белькнап скончался.
Разговаривая таким образом, мы медленно шли вокруг изгороди. Я рассматривал жеребца и вдруг заметил на левой стороне его морды рану, как бы нанесенную выстрелом.
- Что это у него? - спросил я, указывая на раненое место.
- О, - отвечал Фред, - его "подкурили", когда на нем сидел бедняга Белькнап. Один из парней пустил в него заряд из пороха и мыла, думая этим помешать ему кусаться. Это, однако, не помогло. Эй, Кид! - продолжал Фред, обращаясь к молодому исполину. - Работа тебе предстоит нелегкая. Всего две недели прошло с тех пор, как два парня поймали этого жеребца в прерии. Здесь его уже раз седлали, но он одержал верх. Теперь тебе будет в десять раз труднее обуздать его.
- Не беда, - отвечал Кид. - Сломить-то я все-таки его сломлю.
Пока мы седлали своих лошадей и садились на них, чтобы с близкого расстояния наблюдать за укрощением жеребца, Кид снял со своей лошади седло и спокойно направился к Фуксу.
Жеребец пришел в бешенство, почувствовав на себе седло; он вскидывал кверху передними и задними ногами, вертел во все стороны головой, щелкал зубами. Прошло полчаса, прежде чем удалось застегнуть ему подпругу.
Теперь очередь была за уздой. Два парня держали голову лошади с помощью лассо, а Кид стал надевать ее. Но в эту минуту раздался страшный рев, и Фукс с оскаленными зубами бросился на Кида. Жеребец, наверное, укусил бы смельчака, не успей тот вовремя увернуться и не натяни парни покрепче лассо, которое они ни на секунду не выпускали из рук.
Возня с уздой заняла столько же времени, как и с седлом, но в конце концов конь был взнуздан, и Кид приготовился садиться. Медленно-медленно занес он левую ногу в стремя, приподнялся и, перебросив правую через седло, cразу всей тяжестью своего исполинского тела опустился на коня.
Кид сидел в седле как влитой, только лицо его слегка побледнело, но больше его волнение ни в чем не проявлялось. Подняв увесистый кулак правой руки, он со всего размаху нанес им удар в лошадиный бок и крикнул:
- Вперед!
Тут началась неистовая скачка, ужасная, как внезапно налетевший ураган. Примерно минуту мы видели только поднявшиеся кверху тучи пыли, а среди них быстро мелькавшие ноги. Бешеными скачками несся строптивый жеребец, то взвиваясь вверх с быстротою молнии, то с размаху падая вниз, и не успевал он коснуться земли, как снова уже простирался над ней.
Все кругом кричали, улюлюкали, ревели, стреляли из револьверов, в общем, производили такой оглушительный шум, что у меня в голове трещало, хотя и я в свою очередь проделывал то же самое, с трудом удерживая бешено вертевшегося подо мной коня.
Но вот, вытянувшись кверху во весь рост и как бы собираясь пробить головою небо, Фукс вынырнул из облаков пыли и во весь дух бросился в открытые ворота.

С громкими, оглушительными криками мы последовали за ним. Точно буря неслись мы то по густой траве, то по обломкам скал, то среди кустарников. Далеко впереди нас несся Фукс со своим всадником, который напоминал вылитую из бронзы статую.
Обезумевшее животное делало самые невероятные скачки из стороны в сторону, кусалось, поднималось на дыбы, извивалось всем телом. Но все было напрасно: Кид сидел по-прежнему невозмутимо, почти незаметно отодвигая стремя назад, когда Фукс пытался схватить его за ногу.
Лишь благодаря тому, что у меня был превосходный скакун, я мог держаться вблизи Фукса и наблюдать за всем, что происходило до тех пор, пока он не выкинул такой штуки, после которой мы никоим образом не могли следовать за ним по пятам. Внезапно жеребец галопом понесся к горной гряде, где совсем недавно он наслаждался полной свободой. Больше четырех часов летели мы по следам этого неистового животного, ожидая каждую минуту, что где-нибудь за скалой обнаружим изуродованное тело Кида.
- Трудновато ему объездить этого жеребца, - слышалось со всех сторон.
- Хэллоу! - донеслось вдруг до нас, и вслед за этим мы увидели Кида. Он курил трубку, руки его были заложены в карманы, и держался он в седле так спокойно, будто бы возвращался с прогулки, предпринятой им ради удовольствия. На лице Кида не было заметно ни малейших следов только что выдержанной им борьбы.
Но Фукс! Что сделалось с гордым, необузданным, огненным животным! Покрытый потом и пылью, с опущенной головой и ушами, с дрожащими и подкашивающимися ногами - таким возвратился строптивый "тигр". Это была в полном смысле слова "сломанная лошадь". Мне стало жаль это дикое дитя природы - такое тяжелое впечатление производил Фукс.
Все остальные с криками восторга окружили ковбоя-победителя, и процессия торжественно отправилась к ранчо, где люди, точно голодные волки, набросились на еду. Я попросил Кида расказать мне, как удалось ему обуздать жеребца, но на все мои вопросы он отвечал одним словом:
- Силой.
По здешнему обычаю Кид получил Фукса в подарок. Весь оставшийся день и вечер слушал я рассказы об укрощении лошадей.
- Эй, Джимми! - крикнул Фред Вильсон. - Помнишь ты еще черного Пенчера и его историю с Фурией?
- Помню, - ответил Джимми, парень с волосами и бородой огненного цвета, лицом, усеянным веснушками, и бледно-голубыми глазами. - В десять долларов обошелся он мне. Как тут не помнить!
- А что это за история? - спросил я.
- Ах, - вздохнул Джимми, - случилось это на Песчаной реке. Там у нас на ранчо была злая серая кобыла Фурия, на которую никто не смел сесть верхом. Вздумали было попробовать двое, да чуть не распрощались с жизнью - мы вовремя пришли им на помощь. Ну вот, собрались мы однажды утром по делам, а тут приходит этот черномазый Пенчер и спрашивает, нет ли какой работы для него.
Наш хозяин сказал, что работа есть, и для начала накормил Пенчера. Поевши, парень наш задумал проехаться на Фурии. Приводим мы, значит, кобылу в загон, и Пенчер стал седлать ее. Кобыла так здорово при этом лягалась, что мы и не ожидали, что ему все-таки удастся оседлать ее. Только видим мы, кобыла встала как вкопанная и черномазый забрался наконец на нее. Мы отвязали Фурию, и пошла она танцевать! И танцевала она целый час! А когда они с Пенчером возвратились, то Фурия была похожа на ободранную на живодерне тушу, а не на лошадь. Она хромала, ноги у нее подкашивались, дыхание спирало, а пот так и лился по ее бокам. Мы не верили своим глазам, но всем нам пришлось тогда признать, что Пенчер здорово ездит.
- А что было дальше?
Джимми с удивлением взглянул на меня.
- Что же могло быть дальше? Парень забрал, как полагалось, лошадь и уехал.
- Да, - заметил Вилли Вебстер, - он-то легко отделался, не то что мексиканец из Лос-Плагоса.
- А что с ним было? - заинтересовался я.
- О-о, - протянул Вебстер, - ему вздумалось объезжать лошадь Пенчера, которая с виду казалась смирной, как ягненок. Но хозяин ее говорил, что кроме него никто не может сесть на эту лошадь. Мексиканец побился с Пенчером об заклад и стал седлать "ягненка", который с самым добродушным видом, не шевельнув ни одним копытом, подпустил его к себе. Мы тоже побились об заклад с Пенчером и ждали, что будет.
Наш мексиканец спокойно поставил левую ногу в стремя, и в ту же секунду лошадь рванулась в сторону и, поднявшись на дыбы, резко повернулась на задних ногах, выбросила переднюю правую ногу и со всего размаху ударила бедного парня копытом в лицо. Он, точно мешок с мукой, повалился на землю. Не успел он упасть, как животное взвилось в воздух и опустилось прямо на него; оно уже собиралось проделать этот трюк еще раз, но раздался выстрел, и убитая лошадь рухнула на тело убитого ею человека.
Пенчеру потеря лошади была, конечно, в убыток, и он потребовал, чтобы ему отдали выигранные им деньги. Но человек-то был мертв, и мы сначала стащили с него убитую лошадь, потом подняли несчастного парня и отнесли в дом. Когда же мы стали искать Пенчера, его уже и след простыл - он ушел без лошади и без денег. И хорошо сделал, мошенник этакий.

- Может, он обкормил лошадь локо? - спросил Кид.
- Вроде нет, - отвечал Вебстер.
- Что это за "локо"? - спросил я Фреда.
- Мы называем "локо" ядовитую траву, - отвечал он мне. - Стоит корове или лошади поесть ее, как она делается как бы безумной, несется бесцельно вперед, не разбирая дороги, пробегает целые мили, прежде чем пройдет действие яда. Сесть на такую лошадь нет положительно никакой возможности, и, когда Слик Вильсон вздумал было проехаться на лошади, наевшейся локо, с ним случилась беда. Я относил письмо, когда на дороге повстречался с Фредом Дальтоном, предложившим мне пойти посмотреть, как Слик поедет на жеребце, которого Клерке обкормил локо. Ну, я, само собой разумеется, засунул подальше письмо и отправился к Клерксу, где уже собратось множество народа.
Жеребца привели в загон, на ограде которого мы расселись в ожидании Слика. Наконец он принес седло, попону, лассо, и подошел к жеребцу. Тот попробовал увернуться от ковбоя, но, почувствовав на себе седло, набросился на Слика как тигр. Седло, конечно, отлетело в сторону.
Мы подумали, что это конец истории, а брат Слика даже поднял ружье, чтобы застрелить бешеное животное, но побоялся, так как трудно было прицелиться наверняка: лошадь и человек то и дело закрывали друг друга.
И вдруг мы увидели, что Слик снова готовится седлать лошадь, и осторожно ведет ее к тому месту, куда отлетело седло. Надо сказать, что ему все же удалось оседлать ее без посторонней помощи. Это было просто невероятно! Лошадь ни одной минуты не стояла спокойно на месте и как сумасшедшая прыгала, лягалась, мотала головой. Слик же крутился возле нее, то впереди, то сзади, с недоуздком в левой руке и тяжелым седлом в правой. Воспользовавшись наконец мгновением, когда лошадь остановилась, он накинул на нее седло. Тут пошла опять потеха...
В конце концов седло все-таки уселось на лошади, а Слик уселся в седле. Крик поднялся неимоверный, когда мы увидели, что лошадь со своим всадником как вихрь несется по загону. Говорю тебе, что положительно не было возможности рассмотреть, где хвост, а где голова, - настолько быстро вертелось животное. Однако Слик гордо восседал на лошади, вонзал шпоры в ее бока да изо всех сил хлестал ее. Мы, само собой разумеется, кричали "ура" и радостно хохотали.
Но тут случилось нечто такое, от чего хохот наш сразу оборвался. Во время одной из своих бешеных выходок лошадь вдруг взвилась на дыбы и неожиданно для всех нас рухнула навзничь на землю. Все кругом смолкло. Мы окаменели от ужаса и не могли двинуться с места. Брат Слика первый бросился ему на помощь, но было уже поздно. Лошадь, упав навзничь, разбила себе затылок, а лука от седла продавила бедному Слику нижнюю часть живота - и он был мертв.
Если мы поедем с тобой в ту сторону, я покажу тебе место, где мы похоронили его, - прибавил Фред, кончив свой рассказ и вставая с места.
Я действительно видел эту могилу вблизи фермы Клеркса, на которой провел несколько дней. На этой ферме я застал двух необъезженных лошадей, одна из которых имела отвратительную привычку сбивать с седла своего всадника, проскакивая для этого под каким-нибудь препятствием. Незадолго до моего приезда она убила таким способом пастуха по имени Франк.
Франк побился об заклад, поставив свои шпоры за пачку табака, что он укротит эту лошадь, и сел на нее. Как безумная, пустилась она вскачь и влетела в палатку, где находилась кухня.
Столбы, жерди, припасы, горшки, сковородки, собаки, повар - все мгновенно превратилось в одну беспорядочную кучу, а когда лошадь, сделав второй могучий скачок, вылетела из палатки, бедный Франк волочился за ней, зацепившись ногой за стремя. Точно длинный ремень от кнута, болталось его тело из стороны в сторону. Он был мертв.
В то время как Клерке рассказывал нам об этом, к нему подошел рябой парень Тед и заявил, что он берется укротить вторую необъезженную лошадь - дикого, с бешеным нравом жеребца. Предложение его было встречено громким смехом: всем было известно, что Тед неоднократно обнимал землю, когда пробовал укрощать лошадей. Но парень твердо стоял на своем, утверждая, что готов заложить что угодно.
Побиться об заклад с ним согласился Фред Вильсон. Но Тед оказался хитрее, чем мы думали.
- Помогите мне только лошадь оседлать, - сказал он нам.
И мы, конечно, согласились помочь ему. Вороной жеребец был не особенно доволен нашим присутствием и принялся выделывать самые головоломные скачки. Несмотря на это, мы все же общими усилиями оседлали его, и, когда он был совсем готов, появился Тед с огромной куклой, сделанной из шерстяного одеяла и разных лоскутков. К каждой руке куклы был привязан длинный хлыст. Странный, небывалый всадник был посажен в седло и привязан к нему.
Смехом встретили мы Теда, когда он притащил свою куклу, а когда он усадил ее в седло, наше веселье разыгралось вовсю. Мы расступились, и жеребец почувствовал себя свободным. Он тотчас же принялся за разные выходки: бесновался, прыгал, бил копытами о землю, кусался, падал и катался по земле, вскакивал и кружился как волчок, подымался то на предних, то на задних ногах, скрежетал зубами и неистово ржал. Но при всяком движении, которое он делал, хлысты, привязанные к рукам куклы, били его по голове и шее, по бокам и спине, по животу - одним словом, удары градом сыпались на лошадь.
Вороной жеребец, по-видимому, был безмерно поражен тем, что всадник его, несмотря на всяческие ухищрения, сидит все в том же положении и по-прежнему без устали хлещет его. Наши крики и стрельба из револьверов, надо полагать, тоже приводили жеребца в смятение. А Тед стоял и надрывался от смеха. Целый час длилась борьба вороного с ужасным, непобедимым всадником. Но вот жеребец злобно, отчаянно заржал, сделал исполинский скачок и застыл на месте, как изваяние. Ни крики, ни выстрелы в землю, ни удары хлыста - ничто не могло заставить его двинуться с места. Он был сломан, разбит.
Лицо Теда так и сияло от удовольствия: он выиграл пари.
Прошло несколько недель, и я распрощался с Фредом Вильсоном и другими ковбоями. В последний день, считая, что я уже набрался достаточно опыта, Кид предложил мне заняться укрощением лошади. Я поблагодарил его и поспешил отказаться.