Глава 1
На них были резиновые маски. Одинаковые. В полном недоумении я уставился
на безликие лица, ведь меня никак нельзя отнести к числу тех людей, кого
гангстеры похищают за двадцать минут до полуночи. В свои тридцать четыре
года я был вполне трезвомыслящим деловым человеком и в настоящее время
приводил в порядок бухгалтерские книги отца, которому принадлежали
тренерские конюшни в Ньюмаркете.
Свет настольной лампы падал вниз, оставляя комнату в полумраке Резиновые
лица белели на фоне почти черной стены и приближались ко мне, подобно
хищным лунам, нацелившимся затмить солнце. Я заметил их, как только
услышал щелчок замка: две размытые фигуры спокойно направлялись ко мне из
холла. Они шли по натертому до блеска паркету совершенно бесшумно и, если
не считать лунообразных лиц, были с ног до головы во всем черном.
Я поднял телефонную трубку и набрал первую девятку из трех.
Один из гостей ускорил шаг и, подойдя почти вплотную, резко взмахнул рукой
Я только набрал вторую девятку и едва успел отдернуть палец - третью по
этому аппарату уже не суждено было набрать никому. Рука в черной перчатке
медленно подняла тяжелую полицейскую дубинку, разворошив бренные останки
собственности Министерства почт.
- Красть здесь нечего, - заметил я.
Второй человек тоже подошел к столу. Он остановился напротив кресла, в
котором я все еще сидел, достал пистолет и, не колеблясь, прицелился мне в
лоб.
- Пойдем, - сказал он ровным голосом, без выражения и ощутимою акцента,
хотя сразу чувствовалось, что он - не англичанин.
- Зачем?
- Пойдем.
- Знаете, мне что-то не хочется, - вежливо ответил я и, наклонившись
вперед, нажал на выключатель настольной лампы.
Внезапно наступившая темнота дала мне секунды две форы, которой я не
преминул воспользоваться. Быстро поднявшись на ноги, я схватил тяжелую
лампу и, размахнувшись, нанес удар ее основанием в направлении говорившей
со мной маски.
Вслед за глухим звуком послышалось нечто похожее на ворчание. "Попадание,
- подумал я, - но не нокаут".
Не забывая о полицейской дубинке, угрожающей мне слева, я осторожно
выбрался из-за стола и кинулся к двери. Но маски не стали терять времени
на прочесывание темноты. Яркий луч фонаря описал полукруг и ослепил меня.
Я рванулся в сторону, пытаясь выскользнуть из луча, но замешкался и
неожиданно увидел сбоку от себя резиновую маску, которую ударил лампой.
Луч фонаря заплясал по стенам и остановился на выключателе у дверей. Я не
успел помешать - рука в черной перчатке скользнула вниз, раздался щелчок,
и квадратный, отделанный дубовыми панелями кабинет осветился пятью
настенными бра, по две лампочки в каждом.
В кабинете было два окна, занавешенных зелеными, до полу, шторами. Один
ковер из Стамбула. Три кресла. Один дубовый сундук шестнадцатого века. И
больше ничего. Строгая обстановка, отражающая спартанский образ жизни
моего отца.
Я всегда считал, что, когда тебя похищают, сопротивление следует оказывать
с первой минуты. Ведь похитителям нужен ты сам, а не твой труп, а раз
риска для жизни нет, глупо сдаваться, как следует не подравшись.
Я поступил согласно своим убеждениям.
Хватило меня минуты на полторы, в течение которых мне не удалось выключить
свет, пробиться к двери или выпрыгнуть из окна. Я ничего не мог
противопоставить резиновой дубинке и пуле, которые в любую секунду могли
меня искалечить. Бесстрастные, обтянутые резиной лица подступили ко мне,
и, когда я попытался, довольно неразумно, сорвать одну из масок, пальцы
мои беспомощно скользнули по тугой поверхности Маски предпочитали ближний
бой и явно были специалистами своего дела. За полторы минуты, показавшиеся
мне целой вечностью, я был прижат к стенке и получил такую взбучку, что
втайне пожалел о решении проверить свои теории на практике.
Напоследок мне здорово заехали кулаком в живот, и дуло пистолета уперлось
в мой лоб Я стукнулся затылком о стену; дубинка просвистела где-то над
правым ухом. Затем я вообще перестал ощущать ход времени, а очнувшись,
понял, что лежу на заднем сиденье автомобиля лицом вниз, с туго связанными
за спиной руками.
Довольно долго я надеялся, что просто сплю. Постепенно возвращающееся
сознание дало мне понять, что это не так. Мне было ужасно неудобно и очень
холодно тонкий свитер отнюдь не защищал от ночных заморозков.
В голове моей стучал паровой молот. Бум, бум, бум.
Будь у меня побольше душевных сил, я бы ужасно разозлился на себя за то,
что оказался таким растяпой. Но мысли текли вяло, как в тумане, - помню
только смутное удивление, что именно я оказался объектом похищения: из
всех возможных кандидатов я бы поставил себя на последнее место.
"Нездоровый дух в нездоровом теле..." - машинально подумал я и попытался
улыбнуться, но губы мои, плотно прижатые к чехлу из кожзаменителя, от
которого несло псиной, отказались повиноваться.
Говорят, что многие люди в момент мучительной агонии призывают на помощь
мать, а затем бога, но я потерял мать, когда мне исполнилось два года, и
лет до семи был глубоко убежден, что она сбежала из дому вместе с богом, и
они живут себе припеваючи в каком-нибудь другом месте. ("Бог забрал твою
маму к себе, мой дорогой, потому что она нужна ему больше, чем тебе".) По
этой вполне понятной причине я не испытывал к нему особой любви, да к тому
же сейчас речь шла не о мучительной агонии, а скорее о небольшом
сотрясении мозга, куче синяков и неизвестном будущем, которое ждало в
конце пути. Тем временем машина продолжала нестись вперед. Лучше мне не
стало. Прошло всего.., несколько лет, мы резко затормозили, и я чуть было
не свалился с сиденья. Оцепенение, сковывавшее мозг, пропало, но в
результате я стал чувствовать себя еще хуже.
Резиновые лица наклонились ко мне, выволокли из машины и буквально втащили
по ступенькам в какой-то дом. Один из гангстеров обхватил меня за плечи,
другой - за ноги. Незаметно было, чтобы они испытывали затруднения,
ворочая сто шестьдесят фунтов моего полуживого тела.
Яркий свет помещения заставил меня зажмуриться. Паровой молот никак не
унимался.
Через некоторое время меня довольно бесцеремонно бросили на деревянный
пол, и я упал на бок. Пахло ароматической мастикой. Ужасно неприятно. Я
чуть-чуть приоткрыл глаза и удостоверился в своей правоте. Самый обычный
современный паркет. Тонкая фанеровка березой. Ничего особенного. Голос, в
котором слышалась едва сдерживаемая ярость, произнес откуда-то сверху:
- Это еще кто такой?
В наступившем гробовом молчании я рассмеялся бы, если б мог. Резиновые
маски не сумели даже похитить кого нужно. Мало того, что меня избили, так
наверняка им и в голову не придет извиниться и любезно доставить меня
обратно домой.
Я чуть приподнял голову, щурясь от яркого света и пытаясь рассмотреть
человека, который сидел в кожаном кресле с прямой спинкой, сцепив пальцы
на толстом животе. Хотя он, как и бандит в резиновой маске, говорил почти
без акцента, в нем нетрудно было угадать иностранца. Лучше всего, конечно,
я видел его ботинки, находившиеся со мной на одном уровне: ручной работы,
из мягкой генуэзской кожи. Фирма итальянская, но это ничего не доказывает:
итальянская обувь продается повсеместно, от Сингапура до Сан-Франциско.
Один из гангстеров откашлялся.
- Это - Гриффон.
Мне больше не хотелось смеяться. Он назвал мою фамилию. И если они
ошиблись, значит, им необходим был мой отец. Тоже невероятно: как и я, он
не принадлежал к числу тех, кого выгодно похищать.
Человек в кресле с той же едва сдерживаемой яростью процедил сквозь зубы:
- Это не Гриффон.
- Не может быть, - с определенной долей нерешительности продолжала
настаивать резиновая маска.
Человек встал с кресла и носком элегантного ботинка перевернул меня на
спину.
- Гриффон - старик, - сказал он. Его резкий голос подействовал на
гангстеров, как удар хлыста: оба отступили на шаг.
- Вы нам этого не говорили.
Второй гангстер пришел на помощь первому и произнес с явным американским
акцентом:
- Но мы наблюдали за ним весь вечер. Он обходил конюшни, осматривая каждую
лошадь, давал указания. Это - Гриффон, тренер.
- Помощник Гриффона! - Человек вновь уселся в кресло, вцепившись в
подлокотники с тем же усилием, с которым, по-видимому, сдерживал гнев. -
Встать! - резко сказал он.
Я попытался подняться на четвереньки, но это было так утомительно - да и с
какой стати? - что я вновь осторожно улегся на пол. Атмосфера в комнате
при этом не стала менее напряженной.
- Встать! - в бешенстве повторил он. Я почувствовал тупую боль в бедре,
открыл глаза и увидел занесенную для второго удара ногу гангстера,
говорившего с американским акцентом. Меня почему-то удивило, что он обут в
ботинки, а не в сапоги.
- Хватит. - При звуке резкого голоса он так и застыл в нелепой позе. -
Посадите его на стул.
Американец взял стул и поставил его напротив кресла, футах в шести.
"Середина викторианской эпохи, - машинально отметил я. - Красное дерево.
Сиденье, вероятно, было прежде тростниковым, а сейчас его обтянули ситцем
в цветочек".
Резиновые маски подняли меня и опустили на стул, так что связанные руки
оказались за спинкой. Затем, отступив на шаг, они замерли на месте.
С высоты моего положения мне стал лучше виден их хозяин, хотя ситуация
оставалась столь же загадочной.
- Помощник Гриффона, - повторил он. Злобы в его голосе поуменьшилось, она
как бы отошла на задний план: смирившись с ошибкой, он искал теперь
приемлемый выход из положения. Правда, недолго.
- Пистолет, - сказал он, и резиновая маска тут же повиновалась.
Хозяин был толст и лыс и вряд ли, глядя на свои старые фотокарточки, он
остался бы доволен сопоставлением. Жирные щеки, тяжелый подбородок,
набрякшие веки не могли до конца скрыть его когда-то изящных черт, которые
еще можно было различить в линии носа и дугах бровей. В принципе он имел
все данные для того, чтобы быть очень красивым человеком, и выглядел,
начал фантазировать я, как если бы Цезарь неожиданно предался обжорству.
Как и всякого толстого человека, его можно было бы принять за добряка,
если бы не глаза, в прищуре которых безошибочно угадывалась злая воля.
- Глушитель, - ледяным тоном произнес он. В его раздраженном,
презрительном голосе слышалось явное наплевательство на двух дураков в
резиновых масках.
Один из них вытащил глушитель из кармана брюк, и Цезарь начал привинчивать
его на дуло. Это уже становилось серьезным. Кажется, он просто решил
похоронить ту ошибку, которую допустили его громилы.
- Я не помощник Гриффона, - сказал я. - Я его сын.
Он закончил привинчивать глушитель и начал поднимать пистолет.
- Я - сын Гриффона, - повторил я. - И в чем, собственно дело?
Глушитель завис в воздухе, где-то на уровне моего сердца.
- Если вы собираетесь меня убить, - продолжал я, - то по крайней мере
скажите, за что?
Голос мой звучал более или менее нормально. Хорошо, что он не мог видеть,
как по моей спине и груди ручьями течет пот.
Прошла вечность. Я уставился на него, он - на меня. Я ждал. Казалось, в
голове у него завертелись колесики и защелкали пружинки, совсем как в
игральных автоматах.
Через некоторое время, в течение которого пистолет не опустился ни на
миллиметр, он произнес:
- Где твой отец?
- В больнице. Еще одна пауза.
- Сколько он там пробудет?
- Не знаю. Месяца два-три.
- Он умирает?
- Нет.
- Что с ним?
- Автомобильная катастрофа. Неделю назад. Он сломал себе ногу.
Еще одна пауза. Рука, державшая пистолет, не шелохнулась. "Это будет
ужасно несправедливо, - подумал я, - если придется вот так взять и
умереть. Но ведь смерть вообще - несправедливость. Возможно, всего лишь
один человек на миллион заслуживает ее, да и то, если речь идет не об
убийстве - самой несправедливой из всех форм смерти".
В конце концов Цезарь заговорил более спокойным тоном:
- Кто будет тренировать лошадей летом, если твой отец не поправится?
Только большой опыт работы с хитрыми промышленниками, которые громко
чертыхались направо и налево, а в самый разгар спора шли на уступки, чтобы
добиться желаемого, помог мне удержаться на краю той пропасти, где я
очутился. Испытав огромное облегчение от столь безобидного вопроса, я чуть
было не сказал ему правду: это еще не решено
"Перелом" Дик Фрэнсис
Сообщений: 27
• Страница 1 из 2 • 1, 2
"Перелом" Дик Фрэнсис
Молния » 30 мар 2006, 14:49
Жизнь-игра, задумана хреново, но графика обалденная!
- Молния
- Games moder
- Сообщения: 5098
- Зарегистрирован: 27 апр 2005, 14:42
- Откуда: Н.Новгород
Молния » 30 мар 2006, 14:49
Как стало известно позже,
ответь я подобным образом, он бы выстрелил не задумываясь. Ему нужно было,
чтобы в Роули Лодж работал постоянный тренер, а не временно исполняющий
тренерские обязанности человек, которого к тому же похитили и который мог
натворить своей болтовней немало бед.
Поэтому, повинуясь инстинкту, я ответил: "Тренировать лошадей буду я сам",
- хотя до этого не имел ни малейшего желания оставаться в конюшнях после
того, как будет подыскан подходящий тренер.
Видимо, вопрос этот для него действительно являлся критическим. Страшный
черный круг глушителя дрогнул, описал дугу и опустился вниз. Толстяк
положил пистолет на колени.
Судорожный всхлип вырвался из моей груди, когда я понял, что самое
страшное позади. Меня затошнило. Впрочем, мое будущее продолжало
оставаться неясным: я все еще находился в неизвестном доме, связанный, и
понятия не имел, по какой причине попал в заложники.
Толстяк продолжал меня рассматривать. Он думал. Я попытался расслабить
ноющие мускулы, чтобы хоть как-то унять ломоту в теле и гул в голове, о
которых, кстати, совсем позабыл перед лицом более серьезной опасности.
В комнате было холодно. Гангстеров, похоже, грели резиновые маски и
перчатки, а толстяка защищал слой жира, но я чувствовал себя плохо. На
мгновение мне пришла в голову мысль, что они не протопили помещение
специально, с целью психологической обработки моего престарелого отца.
Впрочем, кто знает? Комната вообще выглядела неуютно.
В сущности, она представляла собой небольшую гостиную типичного маленького
домика постройки тридцатых годов двадцатого века. Мебель, расставленная
вдоль стен с полосатыми кремовыми обоями (благодаря чему толстяк получал
пространство для действий), составляла гарнитур из трех предметов - стола
с раздвижной столешницей, стандартного торшера с бумажным трехцветным
абажуром и застекленной горки для демонстрации предметов, которых в ней не
было. На блестящем паркете не лежали ковры, нигде не было видно ни книг,
ни журналов - словом, по комнате трудно было судить, чем занимается ее
хозяин. Спартанская обстановка, которая так нравилась моему отцу, но
только совсем не в его вкусе.
- Я отпущу тебя, - произнес толстяк, - при одном условии.
Я промолчал. Он продолжал смотреть на меня, все еще медля.
- Если ты в точности не выполнишь моих указаний, я разорю твоего отца.
Я почувствовал, как от изумления у меня отваливается нижняя челюсть, и,
спохватившись, захлопнул ее со стуком.
- Я вижу, ты сомневаешься, что я на это способен. Напрасно. За свою жизнь
мне доводилось уничтожать кое-что посерьезнее каких-то скаковых конюшен.
Я не стал бурно реагировать на его пренебрежительные слова. Давным-давно я
усвоил, что возмущаться и спорить бессмысленно: сразу оказываешься в роли
защищающегося, а это только на руку оппоненту. Восемьдесят пять владельцев
из аристократических семей тренировали в Роули Лодж своих лошадей, общая
стоимость которых превышала шесть миллионов фунтов стерлингов.
- Каким образом? - коротко спросил я. Он пожал плечами.
- Тебя, скорее, должно интересовать, как предотвратить подобный исход. В
сущности, это совсем несложно.
- "Придерживать" лошадей на скачках? - спокойно поинтересовался я. -
Проигрывать, когда вы этого потребуете?
Его жирное лицо вновь исказилось гневом, и дуло пистолета начало
поворачиваться в мою сторону. Но он быстро взял себя в руки.
- Я не мелкий жулик, - с выражением проговорил он.
"Но ты вспыхиваешь как порох в ответ на оскорбление, хотя и не намеренное,
- подумал я, - и когда-нибудь я воспользуюсь твоей слабостью".
- Прошу прощения, - без тени иронии ответил я, - но мне всегда казалось,
что резиновые маски просто дешевка.
Он окинул раздраженным взглядом двух гангстеров, стоящих за моей спиной.
- Это не моя инициатива. Они чувствуют себя в большей безопасности,
оставаясь неузнанными.
"Как разбойники с большой дороги, - подумал я, - которые рано или поздно
попадают на виселицу".
- Можешь выставлять на скачки любых лошадей, каких пожелаешь. Тебе
предоставляется полная свобода действий.., за одним только исключением.
Я промолчал. Он пожал плечами и пояснил:
- Ты возьмешь к себе человека, которого я пришлю. - Нет. - сказал я.
- Да. - Он уставился на меня не мигая. - Ты это сделаешь. Если нет - я
уничтожу конюшни.
- Но это же глупость. И совершенная бессмыслица.
- Нет, - сказал он. - Более того, ты никому не скажешь, что тебя заставили
принять этого человека. Ты сделаешь вид, что поступил так по собственному
желанию. Главным образом это касается полиции. Если ты предпримешь
малейший шаг, который вызовет недоверие к данному человеку, или
попытаешься избавиться от него, я разорю конюшни. - На мгновение он умолк.
- Ты меня понял? Если ты предпримешь какие-либо действия против моего
человека, твоему отцу некуда будет возвращаться, когда он выйдет из
больницы.
После короткого напряженного молчания я спросил:
- В качестве кого он будет работать?
- Ты предоставишь ему возможность участвовать в скачках, - осторожно
ответил толстяк. - Он - жокей.
Я почувствовал, как у меня задергался глаз, и для него это не прошло
незамеченным. Первый раз в течение всего разговора ему удалось выбить меня
из колеи.
Об этом не могло быть и речи. Ему даже не придется говорить мне, какие
скачки проиграть, достаточно предупредить своего человека.
- Нам не требуется жокей, - сказал я. - У нас есть Томми Хойлэйк.
- Ваш новый жокей постепенно займет его место. Томми Хойлэйк был вторым
жокеем страны и входил в число лучших двенадцати в мире. Никто не мог
занять его места.
- Владельцы никогда не согласятся, - сказал я.
- Вам придется их уговорить.
- Это невозможно.
- Подумайте о будущем ваших конюшен. Наступило долгое молчание. Одна из
резиновых масок переступила с ноги на ногу и вздохнула, как бы от скуки,
но толстяку, казалось, торопиться было некуда. Я попросил бы его развязать
мне руки, но почему-то не сомневался, что он откажется и еще получит при
этом огромное удовольствие.
- Если я возьму на работу вашего жокея, конюшни в любом случае лишаются
будущего, - нарушил я затянувшуюся паузу.
Он пожал плечами.
- Возможно, у вас будут мелкие неприятности, но вы уцелеете.
- Я не могу принять вашего предложения, - сказал я. Он моргнул. Рука,
державшая пистолет, дрогнула.
- Я вижу, - произнес он, - ты просто меня не понял. Я ведь говорил, что
отпущу тебя при одном условии. - Его ровный, спокойный тон не оставлял
сомнений в серьезности этого безумного разговора. - Оно заключается в том,
что ты возьмешь жокея, которого я укажу, и при этом не будешь обращаться
за помощью ни к кому, включая полицию. Если ты нарушишь это условие, я
уничтожу конюшни. Но... - тут он заговорил медленнее, делая ударение на
каждом слове, - если ты не согласен, тебе придется остаться здесь.
Навсегда.
На это нечего было возразить.
- Ты меня понял? Я вздохнул.
- Да.
- Прекрасно.
- Помнится, кто-то сказал, что он - не мелкий жулик.
Ноздри его раздулись.
- Я - оператор.
- И убийца.
- Я убиваю только в том случае, когда жертва сама настаивает.
Я уставился на него. Он смеялся про себя над своей милой шуткой - это было
хорошо заметно по чуть участившемуся дыханию и дрожи в уголках губ.
"Жертва, - решил я, - не будет настаивать. Пусть себе смеется, сколько
влезет".
Я слегка передернул плечами, пытаясь унять боль. Он внимательно наблюдал
за мной, но не произнес ни слова.
- Ну что же, - сказал я. - Кто он? Толстяк замялся.
- Ему восемнадцать лет, - ответил он.
- Восемнадцать!.. Он кивнул.
- Ты дашь ему лучших лошадей, а на скачки в дерби - Архангела.
Невозможно. Абсолютно невозможно. Я посмотрел на пистолет, покоящийся на
великолепно сшитых брюках. И промолчал. Мне нечего было сказать.
- Завтра он придет в ваши конюшни. - В голосе толстяка слышалось
удовлетворение победой. - Ты наймешь его. Пока у него небольшой опыт
верховой езды. Потрудись исправить это упущение.
Неопытный наездник на Архангеле.., просто смешно. Настолько смешно, что он
похитил меня и угрожает убить, чтобы доказать серьезность своих намерений.
- Его зовут Алессандро Ривера. - На мгновение задумавшись, он добавил
самое существенное:
- Это - мой сын.
Глава 2
Очнулся я на голом полу обшитого дубовыми панелями кабинета в Роули Лодж.
Я лежал на животе. Одни неудобства. Ну и ночка!
Постепенно сознание прояснилось. Одеревеневшее тело, холод, путающиеся
мысли - как после наркоза...
Наркоз...
Отправляясь в обратный путь, они любезно не стали бить меня по голове.
Толстяк кивнул американцу, и тот, не доставая резиновой дубинки, быстро
сделал мне укол в предплечье, после чего мы молча сидели примерно четверть
часа, а затем я внезапно потерял сознание и абсолютно не помнил, как
очутился дома.
Кряхтя и постанывая, я принялся себя ощупывать. Похоже, все было на месте
и без видимых повреждений. Относительно, конечно, потому что, встав на
ноги, я понял, что благоразумнее будет сесть в кресло. Я положил локти на
стол, голову на руки и стал ждать.
Небо за окном посерело, предвещая приближение ненастного дня. Оконные
стекла понизу покрылись корочкой льда. Я продрогло костей.
Мысли мои, казалось, тоже замерзли. Я помнил только, что именно сегодня
меня должен осчастливить своим визитом Алессандро Ривера. "Может быть, -
устало подумал я, - он унаследовал комплекцию отца, и тогда вопрос о его
участии в скачках снимается сам собой. А если нет, с какой стати его
папаша стрелял из пушек по воробьям? Почему не пошел обычным путем и не
отдал сына в ученичество, как это принято у всех нормальных людей? Потому
что он не нормален, потому что сын его не обычный ученик и потому что ни
один нормальный ученик не помыслит начать свою карьеру скачками на
фаворите в дерби".
Я задумался, как на моем месте повел бы себя отец, не лежи он на вытяжении
со сложным переломом большой берцовой кости. Во всяком случае, он
последовал бы за бандитами не сопротивляясь, с гордо поднятой головой. И
тем не менее ему тоже пришлось бы решать, действительно ли толстяк
намеревается уничтожить конюшни и каким образом он собирается выполнить
эту угрозу.
Два вопроса, ответить на которые не представлялось возможным.
Я не мог рисковать чужими конюшнями. И лошадьми, стоящими шесть миллионов
фунтов стерлингов. У меня были свои интересы в жизни, своя работа.
Я не мог переложить решение на плечи отца: он слишком плохо себя
чувствовал, и я вообще не хотел ему рассказывать о происшедшем.
Я не мог теперь подыскать себе замену: нечестно предлагать человеку
подержать гранату с выдернутой чекой.
Я задержался в конюшнях отца несмотря на то, что меня ждала очередная
командировка. Оставить конюшни было не на кого - помощник отца сидел за
рулем того самого "Роллс-Ройса", в который врезался грузовик, и сейчас
лежал без сознания в одной больнице со своим хозяином.
Итак, проблема. "Но ведь решение сложных проблем - моя работа, -
иронически подумал я. - Когда дело у предпринимателей не идет как надо,
появляется дело у меня".
На данный момент ничего не могло выглядеть мрачнее, чем мое будущее в
Роули Лодж. Дрожа всем телом, я осторожно распрямился, выполз из-за стола,
добрался до кухни и сварил кофе. Нельзя сказать, что он сильно на меня
подействовал. Доковыляв до ванной комнаты на втором этаже, я соскоблил
бритвой отросшую за ночь щетину и бесстрастно посмотрел на запекшуюся на
щеке кровь. Помылся. Небольшая царапина от дула пистолета подсохла и
начала заживать.
Из окна сквозь голые ветки деревьев были видны сверкающие фары машин,
снующие взад и вперед по Бэри Роуд. Водители, сидевшие в теплых коробках
на колесах, жили в ином измерении, так как считали, что похищения и шантаж
касаются каких-то других людей, а к ним не имеют никакого отношения.
Невероятно, что я попал в число этих других.
Морщась от боли во всем теле, я посмотрел в зеркало на свои опухшие глаза
и задумался о том, что теперь мне придется плясать под дудку толстяка.
Оставалось утешаться тем, что из молодых побегов, гнущихся от штормовых
ветров, вырастают дубы.
Да здравствуют дубы!
ответь я подобным образом, он бы выстрелил не задумываясь. Ему нужно было,
чтобы в Роули Лодж работал постоянный тренер, а не временно исполняющий
тренерские обязанности человек, которого к тому же похитили и который мог
натворить своей болтовней немало бед.
Поэтому, повинуясь инстинкту, я ответил: "Тренировать лошадей буду я сам",
- хотя до этого не имел ни малейшего желания оставаться в конюшнях после
того, как будет подыскан подходящий тренер.
Видимо, вопрос этот для него действительно являлся критическим. Страшный
черный круг глушителя дрогнул, описал дугу и опустился вниз. Толстяк
положил пистолет на колени.
Судорожный всхлип вырвался из моей груди, когда я понял, что самое
страшное позади. Меня затошнило. Впрочем, мое будущее продолжало
оставаться неясным: я все еще находился в неизвестном доме, связанный, и
понятия не имел, по какой причине попал в заложники.
Толстяк продолжал меня рассматривать. Он думал. Я попытался расслабить
ноющие мускулы, чтобы хоть как-то унять ломоту в теле и гул в голове, о
которых, кстати, совсем позабыл перед лицом более серьезной опасности.
В комнате было холодно. Гангстеров, похоже, грели резиновые маски и
перчатки, а толстяка защищал слой жира, но я чувствовал себя плохо. На
мгновение мне пришла в голову мысль, что они не протопили помещение
специально, с целью психологической обработки моего престарелого отца.
Впрочем, кто знает? Комната вообще выглядела неуютно.
В сущности, она представляла собой небольшую гостиную типичного маленького
домика постройки тридцатых годов двадцатого века. Мебель, расставленная
вдоль стен с полосатыми кремовыми обоями (благодаря чему толстяк получал
пространство для действий), составляла гарнитур из трех предметов - стола
с раздвижной столешницей, стандартного торшера с бумажным трехцветным
абажуром и застекленной горки для демонстрации предметов, которых в ней не
было. На блестящем паркете не лежали ковры, нигде не было видно ни книг,
ни журналов - словом, по комнате трудно было судить, чем занимается ее
хозяин. Спартанская обстановка, которая так нравилась моему отцу, но
только совсем не в его вкусе.
- Я отпущу тебя, - произнес толстяк, - при одном условии.
Я промолчал. Он продолжал смотреть на меня, все еще медля.
- Если ты в точности не выполнишь моих указаний, я разорю твоего отца.
Я почувствовал, как от изумления у меня отваливается нижняя челюсть, и,
спохватившись, захлопнул ее со стуком.
- Я вижу, ты сомневаешься, что я на это способен. Напрасно. За свою жизнь
мне доводилось уничтожать кое-что посерьезнее каких-то скаковых конюшен.
Я не стал бурно реагировать на его пренебрежительные слова. Давным-давно я
усвоил, что возмущаться и спорить бессмысленно: сразу оказываешься в роли
защищающегося, а это только на руку оппоненту. Восемьдесят пять владельцев
из аристократических семей тренировали в Роули Лодж своих лошадей, общая
стоимость которых превышала шесть миллионов фунтов стерлингов.
- Каким образом? - коротко спросил я. Он пожал плечами.
- Тебя, скорее, должно интересовать, как предотвратить подобный исход. В
сущности, это совсем несложно.
- "Придерживать" лошадей на скачках? - спокойно поинтересовался я. -
Проигрывать, когда вы этого потребуете?
Его жирное лицо вновь исказилось гневом, и дуло пистолета начало
поворачиваться в мою сторону. Но он быстро взял себя в руки.
- Я не мелкий жулик, - с выражением проговорил он.
"Но ты вспыхиваешь как порох в ответ на оскорбление, хотя и не намеренное,
- подумал я, - и когда-нибудь я воспользуюсь твоей слабостью".
- Прошу прощения, - без тени иронии ответил я, - но мне всегда казалось,
что резиновые маски просто дешевка.
Он окинул раздраженным взглядом двух гангстеров, стоящих за моей спиной.
- Это не моя инициатива. Они чувствуют себя в большей безопасности,
оставаясь неузнанными.
"Как разбойники с большой дороги, - подумал я, - которые рано или поздно
попадают на виселицу".
- Можешь выставлять на скачки любых лошадей, каких пожелаешь. Тебе
предоставляется полная свобода действий.., за одним только исключением.
Я промолчал. Он пожал плечами и пояснил:
- Ты возьмешь к себе человека, которого я пришлю. - Нет. - сказал я.
- Да. - Он уставился на меня не мигая. - Ты это сделаешь. Если нет - я
уничтожу конюшни.
- Но это же глупость. И совершенная бессмыслица.
- Нет, - сказал он. - Более того, ты никому не скажешь, что тебя заставили
принять этого человека. Ты сделаешь вид, что поступил так по собственному
желанию. Главным образом это касается полиции. Если ты предпримешь
малейший шаг, который вызовет недоверие к данному человеку, или
попытаешься избавиться от него, я разорю конюшни. - На мгновение он умолк.
- Ты меня понял? Если ты предпримешь какие-либо действия против моего
человека, твоему отцу некуда будет возвращаться, когда он выйдет из
больницы.
После короткого напряженного молчания я спросил:
- В качестве кого он будет работать?
- Ты предоставишь ему возможность участвовать в скачках, - осторожно
ответил толстяк. - Он - жокей.
Я почувствовал, как у меня задергался глаз, и для него это не прошло
незамеченным. Первый раз в течение всего разговора ему удалось выбить меня
из колеи.
Об этом не могло быть и речи. Ему даже не придется говорить мне, какие
скачки проиграть, достаточно предупредить своего человека.
- Нам не требуется жокей, - сказал я. - У нас есть Томми Хойлэйк.
- Ваш новый жокей постепенно займет его место. Томми Хойлэйк был вторым
жокеем страны и входил в число лучших двенадцати в мире. Никто не мог
занять его места.
- Владельцы никогда не согласятся, - сказал я.
- Вам придется их уговорить.
- Это невозможно.
- Подумайте о будущем ваших конюшен. Наступило долгое молчание. Одна из
резиновых масок переступила с ноги на ногу и вздохнула, как бы от скуки,
но толстяку, казалось, торопиться было некуда. Я попросил бы его развязать
мне руки, но почему-то не сомневался, что он откажется и еще получит при
этом огромное удовольствие.
- Если я возьму на работу вашего жокея, конюшни в любом случае лишаются
будущего, - нарушил я затянувшуюся паузу.
Он пожал плечами.
- Возможно, у вас будут мелкие неприятности, но вы уцелеете.
- Я не могу принять вашего предложения, - сказал я. Он моргнул. Рука,
державшая пистолет, дрогнула.
- Я вижу, - произнес он, - ты просто меня не понял. Я ведь говорил, что
отпущу тебя при одном условии. - Его ровный, спокойный тон не оставлял
сомнений в серьезности этого безумного разговора. - Оно заключается в том,
что ты возьмешь жокея, которого я укажу, и при этом не будешь обращаться
за помощью ни к кому, включая полицию. Если ты нарушишь это условие, я
уничтожу конюшни. Но... - тут он заговорил медленнее, делая ударение на
каждом слове, - если ты не согласен, тебе придется остаться здесь.
Навсегда.
На это нечего было возразить.
- Ты меня понял? Я вздохнул.
- Да.
- Прекрасно.
- Помнится, кто-то сказал, что он - не мелкий жулик.
Ноздри его раздулись.
- Я - оператор.
- И убийца.
- Я убиваю только в том случае, когда жертва сама настаивает.
Я уставился на него. Он смеялся про себя над своей милой шуткой - это было
хорошо заметно по чуть участившемуся дыханию и дрожи в уголках губ.
"Жертва, - решил я, - не будет настаивать. Пусть себе смеется, сколько
влезет".
Я слегка передернул плечами, пытаясь унять боль. Он внимательно наблюдал
за мной, но не произнес ни слова.
- Ну что же, - сказал я. - Кто он? Толстяк замялся.
- Ему восемнадцать лет, - ответил он.
- Восемнадцать!.. Он кивнул.
- Ты дашь ему лучших лошадей, а на скачки в дерби - Архангела.
Невозможно. Абсолютно невозможно. Я посмотрел на пистолет, покоящийся на
великолепно сшитых брюках. И промолчал. Мне нечего было сказать.
- Завтра он придет в ваши конюшни. - В голосе толстяка слышалось
удовлетворение победой. - Ты наймешь его. Пока у него небольшой опыт
верховой езды. Потрудись исправить это упущение.
Неопытный наездник на Архангеле.., просто смешно. Настолько смешно, что он
похитил меня и угрожает убить, чтобы доказать серьезность своих намерений.
- Его зовут Алессандро Ривера. - На мгновение задумавшись, он добавил
самое существенное:
- Это - мой сын.
Глава 2
Очнулся я на голом полу обшитого дубовыми панелями кабинета в Роули Лодж.
Я лежал на животе. Одни неудобства. Ну и ночка!
Постепенно сознание прояснилось. Одеревеневшее тело, холод, путающиеся
мысли - как после наркоза...
Наркоз...
Отправляясь в обратный путь, они любезно не стали бить меня по голове.
Толстяк кивнул американцу, и тот, не доставая резиновой дубинки, быстро
сделал мне укол в предплечье, после чего мы молча сидели примерно четверть
часа, а затем я внезапно потерял сознание и абсолютно не помнил, как
очутился дома.
Кряхтя и постанывая, я принялся себя ощупывать. Похоже, все было на месте
и без видимых повреждений. Относительно, конечно, потому что, встав на
ноги, я понял, что благоразумнее будет сесть в кресло. Я положил локти на
стол, голову на руки и стал ждать.
Небо за окном посерело, предвещая приближение ненастного дня. Оконные
стекла понизу покрылись корочкой льда. Я продрогло костей.
Мысли мои, казалось, тоже замерзли. Я помнил только, что именно сегодня
меня должен осчастливить своим визитом Алессандро Ривера. "Может быть, -
устало подумал я, - он унаследовал комплекцию отца, и тогда вопрос о его
участии в скачках снимается сам собой. А если нет, с какой стати его
папаша стрелял из пушек по воробьям? Почему не пошел обычным путем и не
отдал сына в ученичество, как это принято у всех нормальных людей? Потому
что он не нормален, потому что сын его не обычный ученик и потому что ни
один нормальный ученик не помыслит начать свою карьеру скачками на
фаворите в дерби".
Я задумался, как на моем месте повел бы себя отец, не лежи он на вытяжении
со сложным переломом большой берцовой кости. Во всяком случае, он
последовал бы за бандитами не сопротивляясь, с гордо поднятой головой. И
тем не менее ему тоже пришлось бы решать, действительно ли толстяк
намеревается уничтожить конюшни и каким образом он собирается выполнить
эту угрозу.
Два вопроса, ответить на которые не представлялось возможным.
Я не мог рисковать чужими конюшнями. И лошадьми, стоящими шесть миллионов
фунтов стерлингов. У меня были свои интересы в жизни, своя работа.
Я не мог переложить решение на плечи отца: он слишком плохо себя
чувствовал, и я вообще не хотел ему рассказывать о происшедшем.
Я не мог теперь подыскать себе замену: нечестно предлагать человеку
подержать гранату с выдернутой чекой.
Я задержался в конюшнях отца несмотря на то, что меня ждала очередная
командировка. Оставить конюшни было не на кого - помощник отца сидел за
рулем того самого "Роллс-Ройса", в который врезался грузовик, и сейчас
лежал без сознания в одной больнице со своим хозяином.
Итак, проблема. "Но ведь решение сложных проблем - моя работа, -
иронически подумал я. - Когда дело у предпринимателей не идет как надо,
появляется дело у меня".
На данный момент ничего не могло выглядеть мрачнее, чем мое будущее в
Роули Лодж. Дрожа всем телом, я осторожно распрямился, выполз из-за стола,
добрался до кухни и сварил кофе. Нельзя сказать, что он сильно на меня
подействовал. Доковыляв до ванной комнаты на втором этаже, я соскоблил
бритвой отросшую за ночь щетину и бесстрастно посмотрел на запекшуюся на
щеке кровь. Помылся. Небольшая царапина от дула пистолета подсохла и
начала заживать.
Из окна сквозь голые ветки деревьев были видны сверкающие фары машин,
снующие взад и вперед по Бэри Роуд. Водители, сидевшие в теплых коробках
на колесах, жили в ином измерении, так как считали, что похищения и шантаж
касаются каких-то других людей, а к ним не имеют никакого отношения.
Невероятно, что я попал в число этих других.
Морщась от боли во всем теле, я посмотрел в зеркало на свои опухшие глаза
и задумался о том, что теперь мне придется плясать под дудку толстяка.
Оставалось утешаться тем, что из молодых побегов, гнущихся от штормовых
ветров, вырастают дубы.
Да здравствуют дубы!
Жизнь-игра, задумана хреново, но графика обалденная!
- Молния
- Games moder
- Сообщения: 5098
- Зарегистрирован: 27 апр 2005, 14:42
- Откуда: Н.Новгород
Молния » 30 мар 2006, 14:50
Проглотив несколько таблеток аспирина, я перестал дрожать и надел брюки
для верховой езды, сапоги, еще два пуловера и толстую куртку. Несмотря ни
на что, нельзя было забывать о конюшнях.
Здания конюшен располагались по обе стороны выводного манежа, на который
не пожалели места в 1870 году и который спустя сто с лишним лет не устарел
и не потерял своего значения. В те далекие времена комплекс состоял всего
из двух зданий, расположенных друг против друга, в каждом из них
помещалось по три конюшни на десять денников. В дальнем конце манежа,
подобно стене, соединяющей эти два здания, находилась фуражная, двойные
ворота и просторная инвентарная. Когда-то ворота открывались прямо в поле,
но как только к отцу пришел первый успех, он выстроил две новые конюшни на
двадцать пять денников, которые образовали еще один небольшой манеж.
Очередные двойные ворота вели отсюда в маленький паддок, огражденный
канатами.
Снаружи короткой западной стены в конце здания, расположенного к северу -
лицевой стороной к Бэри Роуд, - были пристроены последние четыре денника.
Несчастный случай произошел в одном из них.
Когда я появился в дверях, толпа наездников встрепенулась и направилась в
мою сторону. Судя по всему, они не собирались меня порадовать. Я
раздраженно стоял и ждал, когда они подойдут. Мало мне было с утра
неприятностей.
- Лунный Камень, сэр, - взволнованно сообщил один из них. - Бился в
деннике и сломал ногу.
- Хорошо, - резко ответил я. - А теперь возвращайтесь к своим
обязанностям. Скоро тренировка.
- Да, сэр, - раздался в ответ неровный хор голосов, и они неохотно
разбрелись по манежу, то и дело оглядываясь.
- Черт, черт, черт! - громко выругался я, но легче мне не стало. Лунный
Камень, теперь уже состарившийся, был когда-то звездой стипль-чеза и
принадлежал моему отцу, обожавшему скачки с препятствиями. Невелика потеря
с точки зрения денег, но она расстроит отца больше, чем неприятность с
любой другой лошадью. И никакая страховка не поможет смягчить боль утраты.
Я заковылял к деннику, у дверей которого стоял пожилой конюх. Свет изнутри
падал на дубленую кожу его лица, превращая глубокие морщины в рытвины. При
звуке моих шагов он обернулся Рытвины задвигались по лицу, словно мозаика
в калейдоскопе.
- Плохо, сэр. Подколенок сломан.
Кивнув головой и тут же пожалев об этом лишнем движении, я добрался до
дверей и вошел внутрь. Лунный Камень стоял на своем обычном месте,
привязанный за хомут. На первый взгляд все было в порядке: увидев меня,
ветеран повернул голову, повел ушами, и во взгляде его черных влажных глаз
засветилось обычное любопытство. Пять лет, в течение которых ему не было
равных, не прошли бесследно, и он держался с достоинством, присущим только
необычайно умным и одаренным скакунам. О жизни и скачках он знал
неизмеримо больше, чем самый талантливый молодняк конюшен. Ему исполнилось
пятнадцать лет, и в последние пять он стал другом моего отца.
Левая задняя нога его была идеально прямой, он на нее опирался, правая
казалась слегка вывернутой. На шее и боках темнели большие пятна пота, но
выглядел он довольно спокойным.
Этти Крэйг, главный конюх, стояла рядом, успокоительно поглаживая скакуна
и что-то ласково ему внушая. Она посмотрела на меня с сожалением, ясно
читавшемся на ее обветренном лице.
- Я послала за ветеринарным врачом, мистер Нейл.
- Только этого нам не хватало, - сказал я. Она кивнула.
- Бедный старик. За столько лет он мог научиться вести себя осмотрительней.
Я сочувственно хмыкнул, вошел в денник, ласково потрепал влажную черную
морду и, стараясь не двигать коня с места, тщательно осмотрел его заднюю
ногу. Сомнений не оставалось: коленный сустав был сломан.
Лошади изредка катаются по соломе, переваливаясь с боку на бок. Очутившись
у дощатой стенки и почувствовав, что не удается распрямить ноги, они
начинают биться в попытке подняться. Как правило, это кончается царапинами
или, на худой конец, растяжением, но вполне возможно, что сильный удар
может привести к перелому. Подобные случаи, к счастью, настолько редки,
что иначе как невезением их не назовешь.
- Он так и лежал, когда Джордж пришел вывести его на прогулку, - сказала
Этти. - Пришлось позвать конюхов на подмогу и подтащить беднягу на
середину. А потом увидели, что он еле встает на ноги и совсем не может
ходить.
- Чертовски плохо, - подтвердил Джордж, кивая. Я вздохнул.
- Ничего не поделаешь, Этти.
- Да, мистер Нейл.
На работе она всегда меня так называла, хотя в детстве я был для нее
просто Нейлом. "Это укрепляет дисциплину", - сказала она однажды, и мне
нечего было возразить. Когда отец назначил ее главным конюхом, в
Ньюмаркете началось брожение умов, но он вызвал ее и при всех сказал прямо
в глаза, что она предана делу, обладает огромными знаниями и никому не
позволит сесть себе на шею и что, будь она мужчиной, никто бы не спорил.
Отец всегда был логичен и справедлив и поэтому настоял на своем решении.
Она стала единственным главным конюхом в Ньюмаркете, где девушки вообще
редко работали, и в течение шести лет конюшни процветали под ее началом.
Я помню те времена, когда родители Этти приезжали к моему отцу и обвиняли
его в том, что он испортил ей жизнь. Мне тогда было лет десять, а ей -
девятнадцать, и образование она получила в очень дорогой частной школе. Ее
родители приезжали все чаще и чаще, с горечью утверждая, что из-за лошадей
она никогда не сможет удачно выйти замуж, но сама Этти явно замуж и не
стремилась. О ее личной жизни никто ничего не знал, и мне казалось, что
мужчины ее просто не интересуют. Она обращалась с ними, как с лошадьми, с
той дружелюбной строгостью, в которой не было места сентиментальности.
После того как отец попал в аварию, все заботы легли на ее плечи.
Теоретически мое слово являлось решающим, но мы с Этти прекрасно понимали,
что без нее я бы просто пропал.
Глядя на уверенные движения ее рук, оглаживающих бока Лунного Камня, я
подумал, что, хоть толстяк и посчитал меня легкой добычей, его сын
Алессандро, став учеником, нарвется на крупные неприятности от мисс
Генриетты Крэйг.
- Вам лучше отправиться с ребятами, Этти, - сказал я. - А я останусь и
дождусь врача.
- Хорошо, - ответила она, и мне показалось, что она хотела предложить то
же самое. Вполне справедливое распределение труда: лошадей давно готовили
к открытию сезона, и Этти куда лучше меня знала, как следует проезжать
каждую из них.
Подозвав Джорджа, она велела ему придержать Лунного Камня за хомут, чтобы
тот не волновался, и, уже выходя из денника, вновь обратилась ко мне:
- Думаю, будет оттепель, но как быть, если земля не оттает?
- Отправляйтесь на Заповедный Холм, а там решайте по обстоятельствам,
стоит устраивать проездку или нет.
- Хорошо. - Она кивнула, оглянулась на Лунного Камня, и на какое-то
мгновение уголки опущенных губ придали ее лицу нежное выражение. - Мистер
Гриф-фон очень огорчится.
- Я ничего ему не скажу.
- Да. - Она слегка улыбнулась, чисто по-деловому, и направилась в манеж -
невысокая, аккуратная женщина, вполне компетентная и с железной волей.
Лунного Камня можно было спокойно оставить под надзором Джорджа, поэтому я
последовал за Этти и стал смотреть, как готовят к отправке первый табун из
тридцати лошадей. Конюхи выводили их из денников и вели в поводу через
первые двойные ворота в малый манеж, а оттуда - в паддок, который служил
местом сбора. Небо светлело с каждой минутой, и я подумал, что Этти,
видимо, права: будет оттепель.
Минут через десять Этти навела порядок, расставив всех по местам, и лошади
тронулись с места, мелькая в просвете между деревьями. Они направились в
сторону Пустоши, за капитальную изгородь, которой были ограждены конюшни.
Не успел последний наездник скрыться из виду, как позади меня раздался
скрип тормозов, и пыльный "Лендровер" остановился, разбрызгивая гравий
из-под колес. Из машины выскочил ветеринарный врач с черной сумкой и, не
переводя дыхания, выпалил:
- Сегодня что, все лошади на Пустоши больны? То у них колики, то с
копытами не в порядке... А вы, должно быть, Нейл Гриффон.., жаль вашего
отца... Этти говорит, это случилось со стариком... Лунным Камнем.., он на
прежнем месте? - Не дожидаясь ответа, он быстро повернулся и решительно
зашагал к наружным денникам. Он был молод, круглолиц, очень решителен и
совсем не походил на ветеринара, которого я ожидал увидеть, - его отца,
человека пожилого, довольно медлительного, веселого и такого же
круглолицего, имевшего привычку потирать подбородок при обдумывании своих
решений.
- Жалко, - сообщил молодой ветеринар, потратив на обследование Лунного
Камня целых три секунды своего драгоценного времени. - Ничего не
поделаешь, придется усыплять.
- Может, просто вывих? - с надеждой в голосе спросил я, цепляясь за
соломинку.
Он окинул меня всепрощающим взглядом специалиста, говорящего с дилетантом.
- Сустав разбит вдребезги, - сказал он и принялся за дело. Старик Лунный
Камень, великий скакун, распластался по соломенной подстилке. Складывая
инструменты обратно в сумку, ветеринар добавил на прощанье:
- Не надо так сильно расстраиваться. Он прожил большую жизнь, удачнее, чем
многие другие. И благодарите бога, что это не случилось с Архангелом!
Я смотрел на его округлую спину, стремительно от меня удалявшуюся. "Все же
он очень похож на своего отца, - подумал я. - Разве что расторопнее".
Я нехотя вошел в дом и позвонил в агентство по перевозке лошадиных трупов.
"Немедленно выезжаем", - ответили мне довольно веселым тоном. И
действительно, фургон прибыл через полчаса.
Еще одна чашка кофе. Я сидел у кухонного стола и чувствовал себя
отвратительно. Похищение явно не пошло мне на пользу.
Лошади первой проездки вернулись обратно без жеребца-двухлетки по имени
Счастливчик Линдсей. Этти среди наездников не было, но зато они привезли с
собой целый ворох скорбных новостей.
С нарастающим смятением я слушал, как три наезд-пика наперебой пытались
рассказать, что Счастливчик Лнндсей, развернувшись на месте, скинул малыша
Гинджа, а затем галопом умчался прочь, вроде бы в направлении конюшен, но
потом свернул на Моултон Роуд, сбил велосипедиста и до смерти напугал
женщину с ребенком, а очутившись напоследок у башни с часами, помешал
автомобильному движению. "Полиция, - сообщил мне один из рассказчиков
скорее с удовольствием, чем с сожалением, - допрашивает мисс Этти".
- Что с жеребцом? - спросил я. За Этти волноваться не приходилось: она
сумеет за себя постоять, чего нельзя было сказать о Счастливчике Линдсее,
который к тому же стоил тридцать тысяч гиней.
- Его поймали на шоссе за Вулвортсом. Я отослал их обратно к лошадям и
стал ждать Этти, которая не замедлила явиться верхом на Счастливчике
Линдсее. Позади нее, на неноровистой кобыле-трехлетке, плелся временно
смещенный и полностью подавленный Гиндж.
Этти спрыгнула, наклонилась и опытной рукой провела по ногам гнедого
жеребца.
- Ничего страшного, - пробормотала она. - Небольшой порез... Наверное,
поранился о бампер стоящей машины.
- А может, о велосипед? - спросил я. Она посмотрела на меня и выпрямилась.
- Не думаю.
- Велосипедист получил травму?
- Так, легкая встряска, - призналась она.
- А женщина с ребенком?
- Каждый, кто тащит по Моултон Роуд во время утренней проездки коляску с
ребенком, должен быть готов к виду обычной лошади, пусть и без седока. Эта
дура орала как резаная. Естественно, жеребец испугался. Кто-то схватил его
за повод, но он попятился, вырвался и поскакал в город... - Этти умолкла и
бросила на меня настороженный взгляд. - Мне очень жаль...
- Бывает. - Я едва удержался от улыбки, выслушивая ее пассаж о детях.
Впрочем, неудивительно. Она посвятила свою жизнь лошадям, и,
следовательно, они были для нее важнее, чем люди.
- Проездка прошла успешно, - сообщила Этти - Условия нормальные.
Тренировались там, где наметили вчера вечером. Гиндж упал на обратном пути.
- А может, Гинджу с ним не справиться?
- Не думаю. Раньше все было в порядке.
- Я целиком полагаюсь на вас, Этти.
- Дам ему другую лошадь на пару деньков. Она повела Счастливчика Линдсея в
поводу и передала ухаживающему за ним конюху, тем самым в какой-то степени
признавая, что совершила ошибку, посадив на жеребца Гинджа. Падения
происходят каждый день, и нет такого жокея, которого ни при каких
обстоятельствах нельзя скинуть с седла. Просто одни падают чаще, другие -
реже.
Завтрак. Закончив ухаживать за лошадьми, конюхи заторопились в столовую за
порцией овсяной каши, сандвичем и чашкой чая. Я вернулся в дом, страдая
полным отсутствием аппетита.
Мне все еще было холодно. Столбики золы одиноко лежали в каминах десяти
пыльных, заброшенных комнат, декоративный экран с пылающим огнем заслонял
очаг в гостиной. Правда, в похожей на пещеру спальне отец подключил
электрическую печку, а в обитом дубовыми панелями кабинете, где он работал
по вечерам, стоял обогреватель, но это не спасало. Даже кухня не радовала
теплом: газовые горелки уже месяц как находились в ремонте. Я родился и
вырос в этом доме и привык не замечать холода, но, с другой стороны, я
никогда еще не чувствовал себя так плохо.
для верховой езды, сапоги, еще два пуловера и толстую куртку. Несмотря ни
на что, нельзя было забывать о конюшнях.
Здания конюшен располагались по обе стороны выводного манежа, на который
не пожалели места в 1870 году и который спустя сто с лишним лет не устарел
и не потерял своего значения. В те далекие времена комплекс состоял всего
из двух зданий, расположенных друг против друга, в каждом из них
помещалось по три конюшни на десять денников. В дальнем конце манежа,
подобно стене, соединяющей эти два здания, находилась фуражная, двойные
ворота и просторная инвентарная. Когда-то ворота открывались прямо в поле,
но как только к отцу пришел первый успех, он выстроил две новые конюшни на
двадцать пять денников, которые образовали еще один небольшой манеж.
Очередные двойные ворота вели отсюда в маленький паддок, огражденный
канатами.
Снаружи короткой западной стены в конце здания, расположенного к северу -
лицевой стороной к Бэри Роуд, - были пристроены последние четыре денника.
Несчастный случай произошел в одном из них.
Когда я появился в дверях, толпа наездников встрепенулась и направилась в
мою сторону. Судя по всему, они не собирались меня порадовать. Я
раздраженно стоял и ждал, когда они подойдут. Мало мне было с утра
неприятностей.
- Лунный Камень, сэр, - взволнованно сообщил один из них. - Бился в
деннике и сломал ногу.
- Хорошо, - резко ответил я. - А теперь возвращайтесь к своим
обязанностям. Скоро тренировка.
- Да, сэр, - раздался в ответ неровный хор голосов, и они неохотно
разбрелись по манежу, то и дело оглядываясь.
- Черт, черт, черт! - громко выругался я, но легче мне не стало. Лунный
Камень, теперь уже состарившийся, был когда-то звездой стипль-чеза и
принадлежал моему отцу, обожавшему скачки с препятствиями. Невелика потеря
с точки зрения денег, но она расстроит отца больше, чем неприятность с
любой другой лошадью. И никакая страховка не поможет смягчить боль утраты.
Я заковылял к деннику, у дверей которого стоял пожилой конюх. Свет изнутри
падал на дубленую кожу его лица, превращая глубокие морщины в рытвины. При
звуке моих шагов он обернулся Рытвины задвигались по лицу, словно мозаика
в калейдоскопе.
- Плохо, сэр. Подколенок сломан.
Кивнув головой и тут же пожалев об этом лишнем движении, я добрался до
дверей и вошел внутрь. Лунный Камень стоял на своем обычном месте,
привязанный за хомут. На первый взгляд все было в порядке: увидев меня,
ветеран повернул голову, повел ушами, и во взгляде его черных влажных глаз
засветилось обычное любопытство. Пять лет, в течение которых ему не было
равных, не прошли бесследно, и он держался с достоинством, присущим только
необычайно умным и одаренным скакунам. О жизни и скачках он знал
неизмеримо больше, чем самый талантливый молодняк конюшен. Ему исполнилось
пятнадцать лет, и в последние пять он стал другом моего отца.
Левая задняя нога его была идеально прямой, он на нее опирался, правая
казалась слегка вывернутой. На шее и боках темнели большие пятна пота, но
выглядел он довольно спокойным.
Этти Крэйг, главный конюх, стояла рядом, успокоительно поглаживая скакуна
и что-то ласково ему внушая. Она посмотрела на меня с сожалением, ясно
читавшемся на ее обветренном лице.
- Я послала за ветеринарным врачом, мистер Нейл.
- Только этого нам не хватало, - сказал я. Она кивнула.
- Бедный старик. За столько лет он мог научиться вести себя осмотрительней.
Я сочувственно хмыкнул, вошел в денник, ласково потрепал влажную черную
морду и, стараясь не двигать коня с места, тщательно осмотрел его заднюю
ногу. Сомнений не оставалось: коленный сустав был сломан.
Лошади изредка катаются по соломе, переваливаясь с боку на бок. Очутившись
у дощатой стенки и почувствовав, что не удается распрямить ноги, они
начинают биться в попытке подняться. Как правило, это кончается царапинами
или, на худой конец, растяжением, но вполне возможно, что сильный удар
может привести к перелому. Подобные случаи, к счастью, настолько редки,
что иначе как невезением их не назовешь.
- Он так и лежал, когда Джордж пришел вывести его на прогулку, - сказала
Этти. - Пришлось позвать конюхов на подмогу и подтащить беднягу на
середину. А потом увидели, что он еле встает на ноги и совсем не может
ходить.
- Чертовски плохо, - подтвердил Джордж, кивая. Я вздохнул.
- Ничего не поделаешь, Этти.
- Да, мистер Нейл.
На работе она всегда меня так называла, хотя в детстве я был для нее
просто Нейлом. "Это укрепляет дисциплину", - сказала она однажды, и мне
нечего было возразить. Когда отец назначил ее главным конюхом, в
Ньюмаркете началось брожение умов, но он вызвал ее и при всех сказал прямо
в глаза, что она предана делу, обладает огромными знаниями и никому не
позволит сесть себе на шею и что, будь она мужчиной, никто бы не спорил.
Отец всегда был логичен и справедлив и поэтому настоял на своем решении.
Она стала единственным главным конюхом в Ньюмаркете, где девушки вообще
редко работали, и в течение шести лет конюшни процветали под ее началом.
Я помню те времена, когда родители Этти приезжали к моему отцу и обвиняли
его в том, что он испортил ей жизнь. Мне тогда было лет десять, а ей -
девятнадцать, и образование она получила в очень дорогой частной школе. Ее
родители приезжали все чаще и чаще, с горечью утверждая, что из-за лошадей
она никогда не сможет удачно выйти замуж, но сама Этти явно замуж и не
стремилась. О ее личной жизни никто ничего не знал, и мне казалось, что
мужчины ее просто не интересуют. Она обращалась с ними, как с лошадьми, с
той дружелюбной строгостью, в которой не было места сентиментальности.
После того как отец попал в аварию, все заботы легли на ее плечи.
Теоретически мое слово являлось решающим, но мы с Этти прекрасно понимали,
что без нее я бы просто пропал.
Глядя на уверенные движения ее рук, оглаживающих бока Лунного Камня, я
подумал, что, хоть толстяк и посчитал меня легкой добычей, его сын
Алессандро, став учеником, нарвется на крупные неприятности от мисс
Генриетты Крэйг.
- Вам лучше отправиться с ребятами, Этти, - сказал я. - А я останусь и
дождусь врача.
- Хорошо, - ответила она, и мне показалось, что она хотела предложить то
же самое. Вполне справедливое распределение труда: лошадей давно готовили
к открытию сезона, и Этти куда лучше меня знала, как следует проезжать
каждую из них.
Подозвав Джорджа, она велела ему придержать Лунного Камня за хомут, чтобы
тот не волновался, и, уже выходя из денника, вновь обратилась ко мне:
- Думаю, будет оттепель, но как быть, если земля не оттает?
- Отправляйтесь на Заповедный Холм, а там решайте по обстоятельствам,
стоит устраивать проездку или нет.
- Хорошо. - Она кивнула, оглянулась на Лунного Камня, и на какое-то
мгновение уголки опущенных губ придали ее лицу нежное выражение. - Мистер
Гриф-фон очень огорчится.
- Я ничего ему не скажу.
- Да. - Она слегка улыбнулась, чисто по-деловому, и направилась в манеж -
невысокая, аккуратная женщина, вполне компетентная и с железной волей.
Лунного Камня можно было спокойно оставить под надзором Джорджа, поэтому я
последовал за Этти и стал смотреть, как готовят к отправке первый табун из
тридцати лошадей. Конюхи выводили их из денников и вели в поводу через
первые двойные ворота в малый манеж, а оттуда - в паддок, который служил
местом сбора. Небо светлело с каждой минутой, и я подумал, что Этти,
видимо, права: будет оттепель.
Минут через десять Этти навела порядок, расставив всех по местам, и лошади
тронулись с места, мелькая в просвете между деревьями. Они направились в
сторону Пустоши, за капитальную изгородь, которой были ограждены конюшни.
Не успел последний наездник скрыться из виду, как позади меня раздался
скрип тормозов, и пыльный "Лендровер" остановился, разбрызгивая гравий
из-под колес. Из машины выскочил ветеринарный врач с черной сумкой и, не
переводя дыхания, выпалил:
- Сегодня что, все лошади на Пустоши больны? То у них колики, то с
копытами не в порядке... А вы, должно быть, Нейл Гриффон.., жаль вашего
отца... Этти говорит, это случилось со стариком... Лунным Камнем.., он на
прежнем месте? - Не дожидаясь ответа, он быстро повернулся и решительно
зашагал к наружным денникам. Он был молод, круглолиц, очень решителен и
совсем не походил на ветеринара, которого я ожидал увидеть, - его отца,
человека пожилого, довольно медлительного, веселого и такого же
круглолицего, имевшего привычку потирать подбородок при обдумывании своих
решений.
- Жалко, - сообщил молодой ветеринар, потратив на обследование Лунного
Камня целых три секунды своего драгоценного времени. - Ничего не
поделаешь, придется усыплять.
- Может, просто вывих? - с надеждой в голосе спросил я, цепляясь за
соломинку.
Он окинул меня всепрощающим взглядом специалиста, говорящего с дилетантом.
- Сустав разбит вдребезги, - сказал он и принялся за дело. Старик Лунный
Камень, великий скакун, распластался по соломенной подстилке. Складывая
инструменты обратно в сумку, ветеринар добавил на прощанье:
- Не надо так сильно расстраиваться. Он прожил большую жизнь, удачнее, чем
многие другие. И благодарите бога, что это не случилось с Архангелом!
Я смотрел на его округлую спину, стремительно от меня удалявшуюся. "Все же
он очень похож на своего отца, - подумал я. - Разве что расторопнее".
Я нехотя вошел в дом и позвонил в агентство по перевозке лошадиных трупов.
"Немедленно выезжаем", - ответили мне довольно веселым тоном. И
действительно, фургон прибыл через полчаса.
Еще одна чашка кофе. Я сидел у кухонного стола и чувствовал себя
отвратительно. Похищение явно не пошло мне на пользу.
Лошади первой проездки вернулись обратно без жеребца-двухлетки по имени
Счастливчик Линдсей. Этти среди наездников не было, но зато они привезли с
собой целый ворох скорбных новостей.
С нарастающим смятением я слушал, как три наезд-пика наперебой пытались
рассказать, что Счастливчик Лнндсей, развернувшись на месте, скинул малыша
Гинджа, а затем галопом умчался прочь, вроде бы в направлении конюшен, но
потом свернул на Моултон Роуд, сбил велосипедиста и до смерти напугал
женщину с ребенком, а очутившись напоследок у башни с часами, помешал
автомобильному движению. "Полиция, - сообщил мне один из рассказчиков
скорее с удовольствием, чем с сожалением, - допрашивает мисс Этти".
- Что с жеребцом? - спросил я. За Этти волноваться не приходилось: она
сумеет за себя постоять, чего нельзя было сказать о Счастливчике Линдсее,
который к тому же стоил тридцать тысяч гиней.
- Его поймали на шоссе за Вулвортсом. Я отослал их обратно к лошадям и
стал ждать Этти, которая не замедлила явиться верхом на Счастливчике
Линдсее. Позади нее, на неноровистой кобыле-трехлетке, плелся временно
смещенный и полностью подавленный Гиндж.
Этти спрыгнула, наклонилась и опытной рукой провела по ногам гнедого
жеребца.
- Ничего страшного, - пробормотала она. - Небольшой порез... Наверное,
поранился о бампер стоящей машины.
- А может, о велосипед? - спросил я. Она посмотрела на меня и выпрямилась.
- Не думаю.
- Велосипедист получил травму?
- Так, легкая встряска, - призналась она.
- А женщина с ребенком?
- Каждый, кто тащит по Моултон Роуд во время утренней проездки коляску с
ребенком, должен быть готов к виду обычной лошади, пусть и без седока. Эта
дура орала как резаная. Естественно, жеребец испугался. Кто-то схватил его
за повод, но он попятился, вырвался и поскакал в город... - Этти умолкла и
бросила на меня настороженный взгляд. - Мне очень жаль...
- Бывает. - Я едва удержался от улыбки, выслушивая ее пассаж о детях.
Впрочем, неудивительно. Она посвятила свою жизнь лошадям, и,
следовательно, они были для нее важнее, чем люди.
- Проездка прошла успешно, - сообщила Этти - Условия нормальные.
Тренировались там, где наметили вчера вечером. Гиндж упал на обратном пути.
- А может, Гинджу с ним не справиться?
- Не думаю. Раньше все было в порядке.
- Я целиком полагаюсь на вас, Этти.
- Дам ему другую лошадь на пару деньков. Она повела Счастливчика Линдсея в
поводу и передала ухаживающему за ним конюху, тем самым в какой-то степени
признавая, что совершила ошибку, посадив на жеребца Гинджа. Падения
происходят каждый день, и нет такого жокея, которого ни при каких
обстоятельствах нельзя скинуть с седла. Просто одни падают чаще, другие -
реже.
Завтрак. Закончив ухаживать за лошадьми, конюхи заторопились в столовую за
порцией овсяной каши, сандвичем и чашкой чая. Я вернулся в дом, страдая
полным отсутствием аппетита.
Мне все еще было холодно. Столбики золы одиноко лежали в каминах десяти
пыльных, заброшенных комнат, декоративный экран с пылающим огнем заслонял
очаг в гостиной. Правда, в похожей на пещеру спальне отец подключил
электрическую печку, а в обитом дубовыми панелями кабинете, где он работал
по вечерам, стоял обогреватель, но это не спасало. Даже кухня не радовала
теплом: газовые горелки уже месяц как находились в ремонте. Я родился и
вырос в этом доме и привык не замечать холода, но, с другой стороны, я
никогда еще не чувствовал себя так плохо.
Жизнь-игра, задумана хреново, но графика обалденная!
- Молния
- Games moder
- Сообщения: 5098
- Зарегистрирован: 27 апр 2005, 14:42
- Откуда: Н.Новгород
Молния » 30 мар 2006, 14:50
В кухонную дверь просунулась женская головка. Аккуратно уложенные черные
волосы обрамляли лицо крупными локонами, которые торжественно
закручивались с боков и на затылке.
- Мистер Нейл?
- О.., доброе утро, Маргарет.
Два черных блестящих глаза обследовали меня с головы до ног. Узкие ноздри
задрожали, оценивая обстановку. Секретарша моего отца была экономна во
всем, поэтому я видел лишь ее шею и часть щеки.
- Холодно, - сказала она.
- Да.
- В конторе теплее.
Голова исчезла и больше не появлялась. Я решил принять приглашение
Маргарет (в том, что это приглашение, я не сомневался) и направился к углу
дома, где одно помещение было отведено под контору, второе - под
раздевалку, а третье, самое удобное, служило для приема посетителей,
изредка наведывавшихся в наши конюшни Мы называли его "комнатой
владельцев".
В конторе горел свет, казавшийся очень ярким после сумрачного дня. Горячий
воздух с шумом вырывался из калорифера, имевшего форму гриба, а Маргарет
уже успела скинуть дубленку и занять свое рабочее место.
- Инструкции? - коротко спросила она.
- Я еще не читал писем.
Она бросила на меня быстрый взгляд.
- Неприятности?
Я рассказал ей о Лунном Камне и Счастливчике Линдсее. Она внимательно
выслушала, ничего не ответила и спросила, где я так сильно порезался.
- Ударился о дверь.
Она посмотрела на меня скептически, но промолчала.
Своим поведением Маргарет чем-то напоминала Этти, несмотря на юбку,
красивую прическу и модную косметику. Ей было под сорок, она три года как
овдовела и сейчас деятельно занималась воспитанием своих детей - мальчика
и девочки. К тому же она отличалась незаурядным умом и держала весь мир на
расстоянии вытянутой руки от своего сердца.
Маргарет появилась в Роули Лодж совсем недавно, заняв место похожего на
мышь старого Робинсона, который в семьдесят лет с большой неохотой
отправился на пенсию. Старый Робинсон любил посплетничать в рабочее время
и, когда я был маленьким, подолгу рассказывал мне о тех временах, когда
Карл II лично принимал участие в скачках, сделав Ньюмаркет второй столицей
Англии, так что послам приходилось приезжать туда на прием; и о том, как
принц-регент навсегда покинул город из-за расследования, которое началось
по делу его жеребца Побега, и отказался вернуться, когда Жокей-клуб
извинялся и умолял его о возвращении; и о том, как в 1905 году король
Эдуард VII имел крупные неприятности в полиции за превышение скорости по
дороге в Лондон: на прямой - до сорока миль в час.
Маргарет работала куда аккуратнее и в два раза быстрее, чем старый
Робинсон, и уже через шесть дней я понял, почему отец считает ее
незаменимой. Она не требовала к себе особого подхода, а это качество он
ценил превыше всего. Ничто не утомляло его больше, чем люди, постоянно
навязывающие свои чувства; его ужасно раздражали даже разговоры о погоде,
которыми принято начинать светские беседы. Так что они с Маргарет сразу
нашли общий язык и прекрасно уживались.
Я плюхнулся в конторское вертящееся кресло отца и попросил ее вскрыть
конверты. Мой отец никому этого не доверял, был у него такой пунктик. Она
никак не прореагировала, ни словом, ни жестом, и сразу взялась задело.
Изумительно.
Зазвонил телефон. Маргарет подошла.
- Мистер Бредон? О да. Он будет очень рад. Передаю трубку. - Она
пододвинула ко мне аппарат - Джон Бредон.
- Спасибо.
Еще вчера я был бы на седьмом небе от счастья. Три дня провел я в
мучительных поисках человека, который согласился бы освободиться от
текущих дел и незамедлительно приехать в Роули Лодж тренером на время
болезни моего отца, и наконец мои друзья порекомендовали мне обратиться к
Джону Бредону, который совсем недавно ушел по возрасту с тренерской
работы, обладал большим опытом и пользовался всеобщим уважением.
Он попросил время на обдумывание и обещал позвонить, как только примет
окончательное решение.
Сейчас он сообщил, что будет счастлив воспользоваться моим предложением. Я
поблагодарил и стал неловко извиняться:
- Я все обдумал и решил сам остаться...
Медленно кладя трубку, я поймал изумленный взгляд Маргарет. Я ничего не
стал объяснять. Она ни о чем не спросила. После короткой паузы она
принялась вскрывать оставшиеся письма.
Вновь зазвонил телефон. На сей раз, с непроницаемым лицом, Маргарет
осведомилась, не угодно ли мне ответить мистеру Расселу Арлетти.
Я молча протянул руку.
- Нейл? - гаркнул знакомый голос. - Куда ты запропастился? Я еще вчера
сообщил фирме "Грей и Кокс", что ты должен приехать. Они там с ума сходят.
Сколько времени у тебя займет дорога?
"Грей и Кокс" в Хаддерсфилде с нетерпением ждали, что "Арлетти
Инкорпорейтед" поможет им разобраться, почему их когда-то процветающая
фирма оказалась на грани краха. А главный советник "Арлетти Инкорпорейтед"
тем временем сидел в конторе Ньюмаркетских конюшен, проклиная все на свете.
- Передай им, что я не смогу приехать.
- Что?
- Рассел.., послушай, тебе сейчас придется обойтись без меня. Мне
необходимо остаться здесь.
- Ради всего святого, зачем?
- Больше некому.
- Ты говорил, что подыщешь замену от силы за неделю.
- Не вышло. Нет подходящей кандидатуры. Я не могу помогать "Грею и Коксу"
за счет Роули Лодж. Сюда все-таки вложено шесть миллионов. Хочешь не
хочешь, а я должен остаться.
- Но, черт возьми, Нейл...
- Извини, так получилось.
- "Грей и Кокс" будут в ярости.
- Поезжай туда сам. Ситуация самая обычная. Планируя выпуск товаров,
занижают цены. Потом выясняется, что производство обходится дороже, и
образуется дефицит. Плохое финансирование.
Он вздохнул.
- У меня нет твоего таланта выискивать первопричину. Других - сколько
угодно. - Он задумался. - Придется просить Джеймса, когда он вернется из
Шорхэма. Но ты точно не сможешь?
- Не рассчитывай на меня месяца три.
- Нейл!
- А еще лучше, пока не кончатся скачки в дерби...
- Не может перелом так долго срастаться, - возразил он.
- Этот - может. Раздробленные кости вышли наружу, и врачи долгое время
предполагали, что ногу вообще придется ампутировать.
- А, черт!
- Я тебе позвоню, - сказал я, - дай только освободиться.
Когда нас разъединили, я долгое время сидел, уставившись в пространство,
потом медленно положил трубку.
Маргарет слушала наш разговор с бесстрастным лицом, опустив глаза долу.
Она никак не отреагировала на мое вранье.
"Не в последний раз", - подумал я.
Глава 3
День плохо начался и в дальнейшем не принес ничего хорошего. Я отправился
на Пустошь понаблюдать за вечерней проездкой, и там мое тело стало болеть
в самых неожиданных местах. Этти спросила, что у меня с зубами. Судя по
моему лицу, пояснила она, я, должно быть, сильно мучаюсь.
Я ответил, что с зубами полный порядок и вообще, не пора ли заняться
делом. Мы стали обсуждать достоинства и недостатки каждой лошади, оценивая
их потенциальные возможности. Этти сказала, что Архангел обретет
необходимую форму к скачкам на приз в две тысячи гиней.
Когда я поставил ее в известность, что временно остаюсь за тренера, на
лице ее отразился неподдельный ужас.
- Это невозможно!
- Не очень-то у вас лестное обо мне мнение, Этти.
- Да нет, просто... Вы же совсем не знаете лошадей... - Она запнулась и
решила подойти к решению вопроса с другой стороны:
- Вас никогда не интересовали скачки. Вы и маленьким не любили ходить на
ипподром и плохо себе представляете, что к чему.
- Справлюсь, - ответил я. - С вашей помощью, конечно.
По-моему, мне не удалось ее убедить. Этти вообще не страдала тщеславием и
никогда не переоценивала своих возможностей. Она прекрасно понимала, что
тренировать лошадей - дело сложное и что сама она еще недостаточно хорошо
разбирается во всех его тонкостях. Редко у кого можно встретить такую
самокритичность, особенно в спорте. На трибунах всегда толпятся тысячи
знатоков, которые все знают лучше всех.
- Кто займется составлением заявочных списков? - сурово спросила она, явно
давая понять, что я на это не способен.
- Отец, как только ему станет легче. У него будет куча свободного времени.
На сей раз она удовлетворенно кивнула головой. Составить заявки на
лошадей, способных выступить наиболее удачно, - большое искусство, которое
под силу не каждому тренеру. От правильно поданных заявок зависит престиж
и успех конюшен: нельзя включать сильную лошадь в слабый состав и
наоборот. Мой отец сделал себе имя в основном на том, что почти всегда
верно решал, какая лошадь должна участвовать в тех или иных скачках.
Жеребец-двухлетка встал на дыбы и передними копытами лягнул другого
жеребца прямо в колено. Наездники просто не успели вовремя развести их,
второй жеребец захромал. Этти отругала наездников ледяным голосом и велела
одному из них спешиться и отвести лошадь в конюшни.
Я смотрел, как тот понуро бредет, ведя жеребца в поводу. С каждым
неуверенным шагом голова лошади кивком опускалась вниз. Теперь колено
жеребца распухнет, воспалится и станет горячим на ощупь, но, если повезет,
придет в норму дня через три. А если нет - придется сообщить владельцу. И
сделать это надо будет тренеру, то есть - мне.
Итак, за сегодняшнее утро одна лошадь околела и две получили травмы. Если
так пойдет дальше, толстяку некого будет разорять.
Когда мы вернулись в манеж, у подъезда дома стояла полицейская машина, а в
конторе нас ждал полисмен. Он сидел в моем кресле, разглядывая свои
ботинки, и очень решительно поднялся, когда я вошел.
- Мистер Гриффон?
- Да.
Он не стал тратить времени на формальности.
- К нам поступила жалоба, сэр, что сегодня утром одна из ваших лошадей
сбила велосипедиста на Моултон Роуд. Молодая женщина тоже предъявила
претензии по поводу той же лошади, которая подвергла опасности жизнь ее
ребенка.
Полисмен был в форме с сержантскими погонами - молодой парень лет
тридцати, коренастый и уверенный в себе. Разговаривал он так вызывающе
вежливо, что можно было расценить это как своего рода хамство, и,
насколько я понял, он целиком и полностью был на стороне жалобщиков.
- Скажите, сержант, велосипедист получил увечья?
- Он весь в синяках, сэр.
- А что с велосипедом?
- Не могу знать, сэр.
- Как вы думаете.., э-э-э.., возможно джентльменское соглашение?
- Не могу знать, сэр, - упрямо повторил он. Его суровое лицо выражало
явное неодобрение, и я невольно вспомнил одну из аксиом, которую
проповедовал Рассел Арлетти: когда имеешь дело с журналистами и полицией,
никогда не пытайся навязывать им своего мнения. И не шути: они ненавидят
чужие шутки.
Я посмотрел на сержанта отсутствующим взглядом и спросил, нет ли у него с
собой адреса и фамилии велосипедиста. После совсем недолгих колебаний он
перелистнул страницу-другую своего блокнота и прочитал данные. Маргарет
записала.
- А молодой женщины?
Он вновь принялся листать блокнот, затем осведомился, позволено ли ему
будет снять свидетельские показания с мисс Крэйг, и, когда я ответил:
"Естественно, сержант", прошел в манеж.
Этти окинула его с ног до головы оценивающим взглядом, после чего с
каменным лицом стала отвечать на вопросы.
Я оставил их разбираться и вернулся в контору, желая закончить текущие
дела и просмотреть документы вместе с Маргарет, которая предпочитала
работать без перерыва на обед и уходить ровно в три часа, чтобы успеть
забрать детей из школы.
- Не хватает нескольких бухгалтерских книг, - заметила она.
- Я просматривал их вчера вечером... Сейчас принесу.
В кабинете, обшитом дубовыми панелями, было тихо и пусто. "Интересно, -
подумал я. - что скажет сержант, если я приведу его сюда и сообщу, что
прошлой ночью два человека в масках напали и г меня, оглушили, принудили
покинуть собственный дом, угрожали убить и усыпили перед тем, как привезти
обратно?"
волосы обрамляли лицо крупными локонами, которые торжественно
закручивались с боков и на затылке.
- Мистер Нейл?
- О.., доброе утро, Маргарет.
Два черных блестящих глаза обследовали меня с головы до ног. Узкие ноздри
задрожали, оценивая обстановку. Секретарша моего отца была экономна во
всем, поэтому я видел лишь ее шею и часть щеки.
- Холодно, - сказала она.
- Да.
- В конторе теплее.
Голова исчезла и больше не появлялась. Я решил принять приглашение
Маргарет (в том, что это приглашение, я не сомневался) и направился к углу
дома, где одно помещение было отведено под контору, второе - под
раздевалку, а третье, самое удобное, служило для приема посетителей,
изредка наведывавшихся в наши конюшни Мы называли его "комнатой
владельцев".
В конторе горел свет, казавшийся очень ярким после сумрачного дня. Горячий
воздух с шумом вырывался из калорифера, имевшего форму гриба, а Маргарет
уже успела скинуть дубленку и занять свое рабочее место.
- Инструкции? - коротко спросила она.
- Я еще не читал писем.
Она бросила на меня быстрый взгляд.
- Неприятности?
Я рассказал ей о Лунном Камне и Счастливчике Линдсее. Она внимательно
выслушала, ничего не ответила и спросила, где я так сильно порезался.
- Ударился о дверь.
Она посмотрела на меня скептически, но промолчала.
Своим поведением Маргарет чем-то напоминала Этти, несмотря на юбку,
красивую прическу и модную косметику. Ей было под сорок, она три года как
овдовела и сейчас деятельно занималась воспитанием своих детей - мальчика
и девочки. К тому же она отличалась незаурядным умом и держала весь мир на
расстоянии вытянутой руки от своего сердца.
Маргарет появилась в Роули Лодж совсем недавно, заняв место похожего на
мышь старого Робинсона, который в семьдесят лет с большой неохотой
отправился на пенсию. Старый Робинсон любил посплетничать в рабочее время
и, когда я был маленьким, подолгу рассказывал мне о тех временах, когда
Карл II лично принимал участие в скачках, сделав Ньюмаркет второй столицей
Англии, так что послам приходилось приезжать туда на прием; и о том, как
принц-регент навсегда покинул город из-за расследования, которое началось
по делу его жеребца Побега, и отказался вернуться, когда Жокей-клуб
извинялся и умолял его о возвращении; и о том, как в 1905 году король
Эдуард VII имел крупные неприятности в полиции за превышение скорости по
дороге в Лондон: на прямой - до сорока миль в час.
Маргарет работала куда аккуратнее и в два раза быстрее, чем старый
Робинсон, и уже через шесть дней я понял, почему отец считает ее
незаменимой. Она не требовала к себе особого подхода, а это качество он
ценил превыше всего. Ничто не утомляло его больше, чем люди, постоянно
навязывающие свои чувства; его ужасно раздражали даже разговоры о погоде,
которыми принято начинать светские беседы. Так что они с Маргарет сразу
нашли общий язык и прекрасно уживались.
Я плюхнулся в конторское вертящееся кресло отца и попросил ее вскрыть
конверты. Мой отец никому этого не доверял, был у него такой пунктик. Она
никак не прореагировала, ни словом, ни жестом, и сразу взялась задело.
Изумительно.
Зазвонил телефон. Маргарет подошла.
- Мистер Бредон? О да. Он будет очень рад. Передаю трубку. - Она
пододвинула ко мне аппарат - Джон Бредон.
- Спасибо.
Еще вчера я был бы на седьмом небе от счастья. Три дня провел я в
мучительных поисках человека, который согласился бы освободиться от
текущих дел и незамедлительно приехать в Роули Лодж тренером на время
болезни моего отца, и наконец мои друзья порекомендовали мне обратиться к
Джону Бредону, который совсем недавно ушел по возрасту с тренерской
работы, обладал большим опытом и пользовался всеобщим уважением.
Он попросил время на обдумывание и обещал позвонить, как только примет
окончательное решение.
Сейчас он сообщил, что будет счастлив воспользоваться моим предложением. Я
поблагодарил и стал неловко извиняться:
- Я все обдумал и решил сам остаться...
Медленно кладя трубку, я поймал изумленный взгляд Маргарет. Я ничего не
стал объяснять. Она ни о чем не спросила. После короткой паузы она
принялась вскрывать оставшиеся письма.
Вновь зазвонил телефон. На сей раз, с непроницаемым лицом, Маргарет
осведомилась, не угодно ли мне ответить мистеру Расселу Арлетти.
Я молча протянул руку.
- Нейл? - гаркнул знакомый голос. - Куда ты запропастился? Я еще вчера
сообщил фирме "Грей и Кокс", что ты должен приехать. Они там с ума сходят.
Сколько времени у тебя займет дорога?
"Грей и Кокс" в Хаддерсфилде с нетерпением ждали, что "Арлетти
Инкорпорейтед" поможет им разобраться, почему их когда-то процветающая
фирма оказалась на грани краха. А главный советник "Арлетти Инкорпорейтед"
тем временем сидел в конторе Ньюмаркетских конюшен, проклиная все на свете.
- Передай им, что я не смогу приехать.
- Что?
- Рассел.., послушай, тебе сейчас придется обойтись без меня. Мне
необходимо остаться здесь.
- Ради всего святого, зачем?
- Больше некому.
- Ты говорил, что подыщешь замену от силы за неделю.
- Не вышло. Нет подходящей кандидатуры. Я не могу помогать "Грею и Коксу"
за счет Роули Лодж. Сюда все-таки вложено шесть миллионов. Хочешь не
хочешь, а я должен остаться.
- Но, черт возьми, Нейл...
- Извини, так получилось.
- "Грей и Кокс" будут в ярости.
- Поезжай туда сам. Ситуация самая обычная. Планируя выпуск товаров,
занижают цены. Потом выясняется, что производство обходится дороже, и
образуется дефицит. Плохое финансирование.
Он вздохнул.
- У меня нет твоего таланта выискивать первопричину. Других - сколько
угодно. - Он задумался. - Придется просить Джеймса, когда он вернется из
Шорхэма. Но ты точно не сможешь?
- Не рассчитывай на меня месяца три.
- Нейл!
- А еще лучше, пока не кончатся скачки в дерби...
- Не может перелом так долго срастаться, - возразил он.
- Этот - может. Раздробленные кости вышли наружу, и врачи долгое время
предполагали, что ногу вообще придется ампутировать.
- А, черт!
- Я тебе позвоню, - сказал я, - дай только освободиться.
Когда нас разъединили, я долгое время сидел, уставившись в пространство,
потом медленно положил трубку.
Маргарет слушала наш разговор с бесстрастным лицом, опустив глаза долу.
Она никак не отреагировала на мое вранье.
"Не в последний раз", - подумал я.
Глава 3
День плохо начался и в дальнейшем не принес ничего хорошего. Я отправился
на Пустошь понаблюдать за вечерней проездкой, и там мое тело стало болеть
в самых неожиданных местах. Этти спросила, что у меня с зубами. Судя по
моему лицу, пояснила она, я, должно быть, сильно мучаюсь.
Я ответил, что с зубами полный порядок и вообще, не пора ли заняться
делом. Мы стали обсуждать достоинства и недостатки каждой лошади, оценивая
их потенциальные возможности. Этти сказала, что Архангел обретет
необходимую форму к скачкам на приз в две тысячи гиней.
Когда я поставил ее в известность, что временно остаюсь за тренера, на
лице ее отразился неподдельный ужас.
- Это невозможно!
- Не очень-то у вас лестное обо мне мнение, Этти.
- Да нет, просто... Вы же совсем не знаете лошадей... - Она запнулась и
решила подойти к решению вопроса с другой стороны:
- Вас никогда не интересовали скачки. Вы и маленьким не любили ходить на
ипподром и плохо себе представляете, что к чему.
- Справлюсь, - ответил я. - С вашей помощью, конечно.
По-моему, мне не удалось ее убедить. Этти вообще не страдала тщеславием и
никогда не переоценивала своих возможностей. Она прекрасно понимала, что
тренировать лошадей - дело сложное и что сама она еще недостаточно хорошо
разбирается во всех его тонкостях. Редко у кого можно встретить такую
самокритичность, особенно в спорте. На трибунах всегда толпятся тысячи
знатоков, которые все знают лучше всех.
- Кто займется составлением заявочных списков? - сурово спросила она, явно
давая понять, что я на это не способен.
- Отец, как только ему станет легче. У него будет куча свободного времени.
На сей раз она удовлетворенно кивнула головой. Составить заявки на
лошадей, способных выступить наиболее удачно, - большое искусство, которое
под силу не каждому тренеру. От правильно поданных заявок зависит престиж
и успех конюшен: нельзя включать сильную лошадь в слабый состав и
наоборот. Мой отец сделал себе имя в основном на том, что почти всегда
верно решал, какая лошадь должна участвовать в тех или иных скачках.
Жеребец-двухлетка встал на дыбы и передними копытами лягнул другого
жеребца прямо в колено. Наездники просто не успели вовремя развести их,
второй жеребец захромал. Этти отругала наездников ледяным голосом и велела
одному из них спешиться и отвести лошадь в конюшни.
Я смотрел, как тот понуро бредет, ведя жеребца в поводу. С каждым
неуверенным шагом голова лошади кивком опускалась вниз. Теперь колено
жеребца распухнет, воспалится и станет горячим на ощупь, но, если повезет,
придет в норму дня через три. А если нет - придется сообщить владельцу. И
сделать это надо будет тренеру, то есть - мне.
Итак, за сегодняшнее утро одна лошадь околела и две получили травмы. Если
так пойдет дальше, толстяку некого будет разорять.
Когда мы вернулись в манеж, у подъезда дома стояла полицейская машина, а в
конторе нас ждал полисмен. Он сидел в моем кресле, разглядывая свои
ботинки, и очень решительно поднялся, когда я вошел.
- Мистер Гриффон?
- Да.
Он не стал тратить времени на формальности.
- К нам поступила жалоба, сэр, что сегодня утром одна из ваших лошадей
сбила велосипедиста на Моултон Роуд. Молодая женщина тоже предъявила
претензии по поводу той же лошади, которая подвергла опасности жизнь ее
ребенка.
Полисмен был в форме с сержантскими погонами - молодой парень лет
тридцати, коренастый и уверенный в себе. Разговаривал он так вызывающе
вежливо, что можно было расценить это как своего рода хамство, и,
насколько я понял, он целиком и полностью был на стороне жалобщиков.
- Скажите, сержант, велосипедист получил увечья?
- Он весь в синяках, сэр.
- А что с велосипедом?
- Не могу знать, сэр.
- Как вы думаете.., э-э-э.., возможно джентльменское соглашение?
- Не могу знать, сэр, - упрямо повторил он. Его суровое лицо выражало
явное неодобрение, и я невольно вспомнил одну из аксиом, которую
проповедовал Рассел Арлетти: когда имеешь дело с журналистами и полицией,
никогда не пытайся навязывать им своего мнения. И не шути: они ненавидят
чужие шутки.
Я посмотрел на сержанта отсутствующим взглядом и спросил, нет ли у него с
собой адреса и фамилии велосипедиста. После совсем недолгих колебаний он
перелистнул страницу-другую своего блокнота и прочитал данные. Маргарет
записала.
- А молодой женщины?
Он вновь принялся листать блокнот, затем осведомился, позволено ли ему
будет снять свидетельские показания с мисс Крэйг, и, когда я ответил:
"Естественно, сержант", прошел в манеж.
Этти окинула его с ног до головы оценивающим взглядом, после чего с
каменным лицом стала отвечать на вопросы.
Я оставил их разбираться и вернулся в контору, желая закончить текущие
дела и просмотреть документы вместе с Маргарет, которая предпочитала
работать без перерыва на обед и уходить ровно в три часа, чтобы успеть
забрать детей из школы.
- Не хватает нескольких бухгалтерских книг, - заметила она.
- Я просматривал их вчера вечером... Сейчас принесу.
В кабинете, обшитом дубовыми панелями, было тихо и пусто. "Интересно, -
подумал я. - что скажет сержант, если я приведу его сюда и сообщу, что
прошлой ночью два человека в масках напали и г меня, оглушили, принудили
покинуть собственный дом, угрожали убить и усыпили перед тем, как привезти
обратно?"
Жизнь-игра, задумана хреново, но графика обалденная!
- Молния
- Games moder
- Сообщения: 5098
- Зарегистрирован: 27 апр 2005, 14:42
- Откуда: Н.Новгород
Молния » 30 мар 2006, 14:51
Я усмехнулся. Очень весело. Сержант всем своим видом покажет, какой я
лжец, и его не в чем будет упрекнуть. Если бы не разбитый телефон и
отвратительное самочувствие, я бы и сам решил, что события вчерашней ночи
мне приснились.
Толстяк зря старался, пугая меня полицией. У сержанта это получилось куда
более убедительно.
Когда я отдавал бухгалтерские книги Маргарет, Этти влетела в контору, вне
себя от возмущения - Этот напыщенный индюк посмел...
- Часто происходят подобные инциденты? - спросил я.
- Конечно, нет, - с горячностью ответила Этти. - Лошади иногда вырываются
на свободу, но все обходится без шума. Сказала же я этому старикашке на
велосипеде, что мы с ним разберемся и внакладе он не останется. С чего ему
вздумалось обращаться в полицию, ума не приложу.
- Зайду к нему сегодня вечером, - пообещал я.
- Прежний полисмен, сержант Чабб, - страстно заявила Этти, - сам бы все
уладил. Он бы не стал шляться попусту для снятия свидетельских показаний.
А этот - просто новичок. Его прислали к нам из Ипсвича, и вроде ему здесь
не нравится. Не удивлюсь, если его только что повысили. Так и пыжится от
сознания собственной важности.
- Нашивки совсем новые, - пробормотала Маргарет, соглашаясь.
- Мы всегда поддерживали хорошие отношения с полицией, - гневно сказала
Этти. - Не понимаю, о чем они думали, взяв на службу человека, который
абсолютно не разбирается в лошадях. - Выпустив в нас весь заряд энергии,
она сделала несколько глубоких вдохов носом, пожала плечами и
примирительно улыбнулась. - А, ладно... Бывает и хуже.
Глаза у нее были ярко-голубыми, а каштановые волосы завивались кудряшками.
С возрастом лицо ее погрубело, но морщины его не тронули, оно только
приобрело некоторые мужские черты, как лицо каждой одинокой женщины. Глядя
на ее тонкие губы и мохнатые неухоженные брови, я всякий раз припоминал,
что в молодости она была очень красива. Людям, мало ее знавшим, Этти
казалась печальной, никому не нужной женщиной, но сама она считала, что
нашла дело по душе и заполнила им всю свою жизнь.
Она вышла - на ней, как всегда, были сапоги и брюки для верховой езды, - и
мы услышали, как, повысив голос, она принялась отчитывать подвернувшегося
ей под руку бедолагу, совершившего какой-то проступок.
Роули Лодж не мог обойтись без Этти Крэйг. А вот Алессандро Ривера нужен
был ему примерно как пуля в лоб.
Он появился далеко за полдень.
Я совершал вечерний обход, осматривая лошадей. Мы с Этти добрались уже до
пятой конюшни, после чего оставалось обойти малый манеж и по
противоположной его стороне двинуться к дому.
Один из наших пятнадцатилетних учеников неуверенно приблизился ко мне,
когда мы вышли из очередного денника.
- К вам пришли, сэр.
- Кто?
- Не знаю, сэр.
- Владелец?
- Не знаю, сэр.
- Где он?
- У подъезда, сэр.
Я посмотрел поверх его головы. С другой стороны манежа, на площадке,
посыпанной гравием, виднелся большой белый "Мерседес". Шофер в форме стоял
у капота.
- Заканчивайте без меня, Этти, ладно? - сказал я.
Чтобы выйти к подъезду, мне пришлось пересечь манеж. Шофер стоял, скрестив
руки на груди и поджав губы, явно давая понять, что он - противник
панибратства. Я остановился в нескольких шагах от машины и заглянул внутрь.
Задняя дверь, ближняя ко мне, открылась, и из нее высунулся черный
полуботинок небольшого размера, а за ним - нога в темной брючине. Потом
появился хозяин ботинка и брюк.
Ошибиться было невозможно, хотя сходство с отцом начиналось и
заканчивалось диктаторским крючковатым носом и немигающим взглядом черных
глаз. Сын был меньше ростом и выглядел самым настоящим дохлятиком. Его
густые черные волосы завивались с боков, а изжелта-бледная, болезненная
кожа лица, казалось, давно уже не видела солнца.
Помимо всего прочего, в нем угадывалось возрастное беспокойство полового
созревания - он так решительно выставил вперед нижнюю челюсть, что
послужил бы прекрасной рекламой при распродаже мышеловок.
Может, ему и исполнилось восемнадцать, но, во всяком случае, прошло
много-много лет с тех пор, как он был ребенком.
Я почему-то подумал, что у них с отцом одинаковый голос - четкий, без
акцента, со старательным выговором.
Я оказался прав.
- Меня зовут Ривера, - заявил он. - Алессандро.
- Добрый вечер, - сказал я, стараясь говорить вежливо, спокойно и
безразлично. Он моргнул.
- Ривера. - повторил он. - Меня зовут Ривера.
- Да, - согласился я. - Добрый вечер. - Глаза его сузились, и он посмотрел
на меня более внимательно. Если он думал, что я буду перед ним
пресмыкаться, то его ждало горькое разочарование. И, видимо, он это
почувствовал, потому что на его лице появилось слегка удивленное и
довольно надменное выражение.
- Насколько я понял, вы хотите стать жокеем, - сказал я.
- Так будет.
Я одобрительно кивнул головой.
- Чтобы добиться успеха, надо сильно к нему стремиться. - Голос мой звучал
снисходительно.
Он мгновенно оценил обстановку, и она пришлась ему не по вкусу. "Здорово",
- подумал я. Хотя, с другой стороны, мне ничего не оставалось, кроме таких
вот булавочных уколов, иначе не назовешь, и на его месте я воспринимал бы
их как верный признак моей капитуляции.
- Я привык добиваться всего, чего захочу, - сказал он.
- Прекрасно, - сухо ответил я.
Теперь мы определенно расположились по разные стороны баррикады. Я
чувствовал, что он старается перестроиться, собирается с силами, чтобы
самому принять участие в сражении, которое - в чем он не сомневался -
давно уже выиграл его отец.
- Я приступлю немедленно, - заявил он.
- В данный момент, - небрежно пояснил я, - мне необходимо завершить
вечерний обход. Если вас не затруднит подождать, то по окончании обхода мы
обсудим ваше положение в конюшнях. - Вежливо поклонившись, совсем как
постороннему, и не дожидаясь, пока он снова ринется в бой, я плавно
развернулся и, не торопясь, отправился к Этти.
Мы методично обошли все конюшни, коротко делясь замечаниями о резвости и
скоростной выносливости лошадей и составляя программу тренировок на
следующее утро, а затем остановились у четырех наружных денников, один из
которых пустовал, молчаливо напоминая об утрате Лунного Камня.
"Мерседес" все еще стоял на прежнем месте. Ривера с шофером сидели внутри.
Этти, с вполне объяснимым любопытством, посмотрела в их сторону и
поинтересовалась, кто это приехал.
- Новый клиент, - лаконично ответил я. Она удивленно нахмурилась.
- Как же вы могли заставить его ждать?
- Не бойтесь, - с горькой, понятной лишь мне иронией ответил я. - Никуда
он не денется.
Но Этти не впервой приходилось принимать новых клиентов, и она твердо
знала, что их нельзя заставлять ждать в машине. Она метеором промчалась со
мной по трем последним денникам. Я подумал, что завтра она уже не будет
проявлять подобного рвения.
Открыв заднюю дверь "Мерседеса", я коротко сказал:
- Пройдемте в контору.
Алессандро пошел вслед за мной без единого слова. Я включил радиатор,
уселся на место Маргарет за столом и указал ему на вертящееся кресло. Он
не стал спорить по пустякам и также молча опустился на сиденье.
- Итак, - заговорил я голосом журналиста-профессионала, берущего интервью,
- вы желаете приступить к работе завтра.
- Да.
- Простите, а кем вы хотите работать? Он замялся.
- Жокеем.
- Как же так? - резонно возразил я. - Скачки еще не начались. Сезон
открывается примерно через четыре недели.
- Знаю, - сдержанно ответил он.
- Я имел в виду совсем другое. Хотите работать в конюшнях, ухаживать за
двумя лошадьми, как все наши ребята?
- Конечно, нет.
- Что тогда?
- Я буду ездить верхом и тренироваться, два-три раза в день. Ежедневно. Я
не буду чистить денник и таскать сено. Я хочу ездить верхом.
Да. Похоже, наши наездники во главе с Этти будут от него в полном
восторге, не хватало мне только столкновений с обслуживающим персоналом
или, иными словами, бунта на корабле, который не заставит себя ждать.
Никто не захочет убирать навоз и ухаживать за лошадьми ради счастья
лицезреть Риверу в седле.
- Скажите, у вас большой стаж работы с лошадьми?
- Я умею ездить верхом, - отрезал он.
- На скаковых лошадях?
- Я умею ездить верхом.
Наш разговор зашел в тупик. Я попытался подступиться к Ривере с другой
стороны:
- Вы участвовали хоть в каких-нибудь скачках?
- Я участвовал в любительских скачках.
- Где?
- В Италии и Германии.
- Победили хоть в одной? Он мрачно посмотрел на меня.
- Я победил в двух.
И на том спасибо. По крайней мере, он не свалится с лошади.
Победа в данном случае не играла роли, потому что его отец принадлежал к
числу людей, способных подкупить фаворита и уничтожить любую оппозицию.
- Но сейчас вы хотите стать профессионалом?
- Да.
- Тогда мне необходимо подать заявку, чтобы вам выдали жокейские права.
- Я сам подам заявку. Я покачал головой.
- Вам придется получить ученические права, а представить заявку на
рассмотрение распорядителей должен буду именно я.
- Я не желаю быть учеником.
- Если вы не станете учеником, - терпеливо объяснил я, - то не сможете
потребовать для себя скидки на вес. В Англии, в скачках без препятствий,
скидка на вес предоставляется только ученикам, иначе ни один владелец не
допустит, чтобы вы сели на его лошадь. Короче, если у вас не будет скидки
на вес, можете забыть о том, что когда-то вы собирались стать жокеем.
- Мой отец... - проговорил он.
- Ваш отец может кричать до посинения, - перебил я. - Его угрозы не стоят
выеденного яйца. Я не могу заставить владельцев поступать, как ему
хочется, я могу лишь попытаться уговорить их. Если у вас не будет скидки
на вес, уговаривать их - безнадежное дело.
С каменным лицом Алессандро обдумывал мои слова.
- Мой отец сказал, что получить права может каждый и что учеником быть
необязательно.
- Теоретически - верно.
- Но на практике все по-другому. - Это было скорее утверждение, чем
вопрос: он ясно понял, о чем шла речь. И тут я задумался, насколько велико
его желание стать жокеем. Не исключено, что, прочитав Ученический Акт и
разобравшись, к чему обязывает подобный документ, он просто повернется и
уйдет.
Я порылся в одном из ящиков стола Маргарет, где все было уложено по
порядку, и вытащил отпечатанную копию соглашения.
- Здесь требуется ваша подпись, - небрежно сказал я.
Он прочитал текст, не моргнув глазом, что само по себе было удивительно,
если принять во внимание пункты договора.
Я стал вспоминать знакомые с детства слова:
"...Ученик верно, преданно и честно будет служить своему Господину,
подчиняться ему и выполнять все его законные требования.., и не уйдет со
службы и не предаст другому дела своего Господина.., и будет отдавать
Господину все деньги и другие предметы, которые ему заплатят за
проделанную работу.., и во всех делах и поступках будет вести себя, как
должно верному и преданному Ученику..."
Алессандро положил договор на стол и посмотрел на меня.
- Я не могу этого подписать.
- Необходима также подпись вашего отца, - пояснил я.
- Он не подпишет.
- Значит, говорить больше не о чем, - с облегчением сказал я, откидываясь
на спинку стула. Он вновь посмотрел на меня.
- Адвокаты отца составят другое соглашение. Я пожал плечами.
- Типовая форма обязательна. Статьи Акта были написаны еще в средние века
и относились к ученикам всех ремесел. Если вы измените дух и букву закона,
договор перестанет отвечать требованиям, необходимым для получения
жокейских прав.
Наступило напряженное молчание.
лжец, и его не в чем будет упрекнуть. Если бы не разбитый телефон и
отвратительное самочувствие, я бы и сам решил, что события вчерашней ночи
мне приснились.
Толстяк зря старался, пугая меня полицией. У сержанта это получилось куда
более убедительно.
Когда я отдавал бухгалтерские книги Маргарет, Этти влетела в контору, вне
себя от возмущения - Этот напыщенный индюк посмел...
- Часто происходят подобные инциденты? - спросил я.
- Конечно, нет, - с горячностью ответила Этти. - Лошади иногда вырываются
на свободу, но все обходится без шума. Сказала же я этому старикашке на
велосипеде, что мы с ним разберемся и внакладе он не останется. С чего ему
вздумалось обращаться в полицию, ума не приложу.
- Зайду к нему сегодня вечером, - пообещал я.
- Прежний полисмен, сержант Чабб, - страстно заявила Этти, - сам бы все
уладил. Он бы не стал шляться попусту для снятия свидетельских показаний.
А этот - просто новичок. Его прислали к нам из Ипсвича, и вроде ему здесь
не нравится. Не удивлюсь, если его только что повысили. Так и пыжится от
сознания собственной важности.
- Нашивки совсем новые, - пробормотала Маргарет, соглашаясь.
- Мы всегда поддерживали хорошие отношения с полицией, - гневно сказала
Этти. - Не понимаю, о чем они думали, взяв на службу человека, который
абсолютно не разбирается в лошадях. - Выпустив в нас весь заряд энергии,
она сделала несколько глубоких вдохов носом, пожала плечами и
примирительно улыбнулась. - А, ладно... Бывает и хуже.
Глаза у нее были ярко-голубыми, а каштановые волосы завивались кудряшками.
С возрастом лицо ее погрубело, но морщины его не тронули, оно только
приобрело некоторые мужские черты, как лицо каждой одинокой женщины. Глядя
на ее тонкие губы и мохнатые неухоженные брови, я всякий раз припоминал,
что в молодости она была очень красива. Людям, мало ее знавшим, Этти
казалась печальной, никому не нужной женщиной, но сама она считала, что
нашла дело по душе и заполнила им всю свою жизнь.
Она вышла - на ней, как всегда, были сапоги и брюки для верховой езды, - и
мы услышали, как, повысив голос, она принялась отчитывать подвернувшегося
ей под руку бедолагу, совершившего какой-то проступок.
Роули Лодж не мог обойтись без Этти Крэйг. А вот Алессандро Ривера нужен
был ему примерно как пуля в лоб.
Он появился далеко за полдень.
Я совершал вечерний обход, осматривая лошадей. Мы с Этти добрались уже до
пятой конюшни, после чего оставалось обойти малый манеж и по
противоположной его стороне двинуться к дому.
Один из наших пятнадцатилетних учеников неуверенно приблизился ко мне,
когда мы вышли из очередного денника.
- К вам пришли, сэр.
- Кто?
- Не знаю, сэр.
- Владелец?
- Не знаю, сэр.
- Где он?
- У подъезда, сэр.
Я посмотрел поверх его головы. С другой стороны манежа, на площадке,
посыпанной гравием, виднелся большой белый "Мерседес". Шофер в форме стоял
у капота.
- Заканчивайте без меня, Этти, ладно? - сказал я.
Чтобы выйти к подъезду, мне пришлось пересечь манеж. Шофер стоял, скрестив
руки на груди и поджав губы, явно давая понять, что он - противник
панибратства. Я остановился в нескольких шагах от машины и заглянул внутрь.
Задняя дверь, ближняя ко мне, открылась, и из нее высунулся черный
полуботинок небольшого размера, а за ним - нога в темной брючине. Потом
появился хозяин ботинка и брюк.
Ошибиться было невозможно, хотя сходство с отцом начиналось и
заканчивалось диктаторским крючковатым носом и немигающим взглядом черных
глаз. Сын был меньше ростом и выглядел самым настоящим дохлятиком. Его
густые черные волосы завивались с боков, а изжелта-бледная, болезненная
кожа лица, казалось, давно уже не видела солнца.
Помимо всего прочего, в нем угадывалось возрастное беспокойство полового
созревания - он так решительно выставил вперед нижнюю челюсть, что
послужил бы прекрасной рекламой при распродаже мышеловок.
Может, ему и исполнилось восемнадцать, но, во всяком случае, прошло
много-много лет с тех пор, как он был ребенком.
Я почему-то подумал, что у них с отцом одинаковый голос - четкий, без
акцента, со старательным выговором.
Я оказался прав.
- Меня зовут Ривера, - заявил он. - Алессандро.
- Добрый вечер, - сказал я, стараясь говорить вежливо, спокойно и
безразлично. Он моргнул.
- Ривера. - повторил он. - Меня зовут Ривера.
- Да, - согласился я. - Добрый вечер. - Глаза его сузились, и он посмотрел
на меня более внимательно. Если он думал, что я буду перед ним
пресмыкаться, то его ждало горькое разочарование. И, видимо, он это
почувствовал, потому что на его лице появилось слегка удивленное и
довольно надменное выражение.
- Насколько я понял, вы хотите стать жокеем, - сказал я.
- Так будет.
Я одобрительно кивнул головой.
- Чтобы добиться успеха, надо сильно к нему стремиться. - Голос мой звучал
снисходительно.
Он мгновенно оценил обстановку, и она пришлась ему не по вкусу. "Здорово",
- подумал я. Хотя, с другой стороны, мне ничего не оставалось, кроме таких
вот булавочных уколов, иначе не назовешь, и на его месте я воспринимал бы
их как верный признак моей капитуляции.
- Я привык добиваться всего, чего захочу, - сказал он.
- Прекрасно, - сухо ответил я.
Теперь мы определенно расположились по разные стороны баррикады. Я
чувствовал, что он старается перестроиться, собирается с силами, чтобы
самому принять участие в сражении, которое - в чем он не сомневался -
давно уже выиграл его отец.
- Я приступлю немедленно, - заявил он.
- В данный момент, - небрежно пояснил я, - мне необходимо завершить
вечерний обход. Если вас не затруднит подождать, то по окончании обхода мы
обсудим ваше положение в конюшнях. - Вежливо поклонившись, совсем как
постороннему, и не дожидаясь, пока он снова ринется в бой, я плавно
развернулся и, не торопясь, отправился к Этти.
Мы методично обошли все конюшни, коротко делясь замечаниями о резвости и
скоростной выносливости лошадей и составляя программу тренировок на
следующее утро, а затем остановились у четырех наружных денников, один из
которых пустовал, молчаливо напоминая об утрате Лунного Камня.
"Мерседес" все еще стоял на прежнем месте. Ривера с шофером сидели внутри.
Этти, с вполне объяснимым любопытством, посмотрела в их сторону и
поинтересовалась, кто это приехал.
- Новый клиент, - лаконично ответил я. Она удивленно нахмурилась.
- Как же вы могли заставить его ждать?
- Не бойтесь, - с горькой, понятной лишь мне иронией ответил я. - Никуда
он не денется.
Но Этти не впервой приходилось принимать новых клиентов, и она твердо
знала, что их нельзя заставлять ждать в машине. Она метеором промчалась со
мной по трем последним денникам. Я подумал, что завтра она уже не будет
проявлять подобного рвения.
Открыв заднюю дверь "Мерседеса", я коротко сказал:
- Пройдемте в контору.
Алессандро пошел вслед за мной без единого слова. Я включил радиатор,
уселся на место Маргарет за столом и указал ему на вертящееся кресло. Он
не стал спорить по пустякам и также молча опустился на сиденье.
- Итак, - заговорил я голосом журналиста-профессионала, берущего интервью,
- вы желаете приступить к работе завтра.
- Да.
- Простите, а кем вы хотите работать? Он замялся.
- Жокеем.
- Как же так? - резонно возразил я. - Скачки еще не начались. Сезон
открывается примерно через четыре недели.
- Знаю, - сдержанно ответил он.
- Я имел в виду совсем другое. Хотите работать в конюшнях, ухаживать за
двумя лошадьми, как все наши ребята?
- Конечно, нет.
- Что тогда?
- Я буду ездить верхом и тренироваться, два-три раза в день. Ежедневно. Я
не буду чистить денник и таскать сено. Я хочу ездить верхом.
Да. Похоже, наши наездники во главе с Этти будут от него в полном
восторге, не хватало мне только столкновений с обслуживающим персоналом
или, иными словами, бунта на корабле, который не заставит себя ждать.
Никто не захочет убирать навоз и ухаживать за лошадьми ради счастья
лицезреть Риверу в седле.
- Скажите, у вас большой стаж работы с лошадьми?
- Я умею ездить верхом, - отрезал он.
- На скаковых лошадях?
- Я умею ездить верхом.
Наш разговор зашел в тупик. Я попытался подступиться к Ривере с другой
стороны:
- Вы участвовали хоть в каких-нибудь скачках?
- Я участвовал в любительских скачках.
- Где?
- В Италии и Германии.
- Победили хоть в одной? Он мрачно посмотрел на меня.
- Я победил в двух.
И на том спасибо. По крайней мере, он не свалится с лошади.
Победа в данном случае не играла роли, потому что его отец принадлежал к
числу людей, способных подкупить фаворита и уничтожить любую оппозицию.
- Но сейчас вы хотите стать профессионалом?
- Да.
- Тогда мне необходимо подать заявку, чтобы вам выдали жокейские права.
- Я сам подам заявку. Я покачал головой.
- Вам придется получить ученические права, а представить заявку на
рассмотрение распорядителей должен буду именно я.
- Я не желаю быть учеником.
- Если вы не станете учеником, - терпеливо объяснил я, - то не сможете
потребовать для себя скидки на вес. В Англии, в скачках без препятствий,
скидка на вес предоставляется только ученикам, иначе ни один владелец не
допустит, чтобы вы сели на его лошадь. Короче, если у вас не будет скидки
на вес, можете забыть о том, что когда-то вы собирались стать жокеем.
- Мой отец... - проговорил он.
- Ваш отец может кричать до посинения, - перебил я. - Его угрозы не стоят
выеденного яйца. Я не могу заставить владельцев поступать, как ему
хочется, я могу лишь попытаться уговорить их. Если у вас не будет скидки
на вес, уговаривать их - безнадежное дело.
С каменным лицом Алессандро обдумывал мои слова.
- Мой отец сказал, что получить права может каждый и что учеником быть
необязательно.
- Теоретически - верно.
- Но на практике все по-другому. - Это было скорее утверждение, чем
вопрос: он ясно понял, о чем шла речь. И тут я задумался, насколько велико
его желание стать жокеем. Не исключено, что, прочитав Ученический Акт и
разобравшись, к чему обязывает подобный документ, он просто повернется и
уйдет.
Я порылся в одном из ящиков стола Маргарет, где все было уложено по
порядку, и вытащил отпечатанную копию соглашения.
- Здесь требуется ваша подпись, - небрежно сказал я.
Он прочитал текст, не моргнув глазом, что само по себе было удивительно,
если принять во внимание пункты договора.
Я стал вспоминать знакомые с детства слова:
"...Ученик верно, преданно и честно будет служить своему Господину,
подчиняться ему и выполнять все его законные требования.., и не уйдет со
службы и не предаст другому дела своего Господина.., и будет отдавать
Господину все деньги и другие предметы, которые ему заплатят за
проделанную работу.., и во всех делах и поступках будет вести себя, как
должно верному и преданному Ученику..."
Алессандро положил договор на стол и посмотрел на меня.
- Я не могу этого подписать.
- Необходима также подпись вашего отца, - пояснил я.
- Он не подпишет.
- Значит, говорить больше не о чем, - с облегчением сказал я, откидываясь
на спинку стула. Он вновь посмотрел на меня.
- Адвокаты отца составят другое соглашение. Я пожал плечами.
- Типовая форма обязательна. Статьи Акта были написаны еще в средние века
и относились к ученикам всех ремесел. Если вы измените дух и букву закона,
договор перестанет отвечать требованиям, необходимым для получения
жокейских прав.
Наступило напряженное молчание.
Жизнь-игра, задумана хреново, но графика обалденная!
- Молния
- Games moder
- Сообщения: 5098
- Зарегистрирован: 27 апр 2005, 14:42
- Откуда: Н.Новгород
Молния » 30 мар 2006, 14:51
- Скажите, там говорится.., что ученик должен отдавать все деньги
господину.., значит, мне придется отдавать то, что я заработаю на скачках?
- В голосе его слышалось вполне понятное неподдельное изумление.
- Там действительно есть такой пункт, - согласился я, - но в наше время
принято возвращать ученику половину денег, заработанных им на скачках. К
тому же, естественно, если вы приняты на работу, то будете еженедельно
получать жалованье.
- Значит, если я выиграю дерби на Архангеле, половина того, что заплатит
владелец, и половина денежного приза будет вашей?
- Совершенно верно.
- Это несправедливо!
- Прежде чем переживать по этому поводу, неплохо бы для начала выиграть, -
легкомысленно заявил я, и его лицо тут же гневно вспыхнуло и приняло
надменное выражение.
- На хорошей лошади я выиграю!
"Да ты шутник, парень", - подумал я, но ничего не ответил.
Он резко встал, не говоря ни слова, взял со стола копию договора, вышел из
конторы и сел в машину.
"Мерседес", еле слышно мурлыча, помчал его по дороге, а я остался сидеть
на стуле Маргарет, втайне надеясь, что больше никогда не увижу Алессандро,
морщась от неутихающей головной боли и прикидывая, поможет тройной бренди
моему исцелению или нет. Не помог.
* * *
На следующее утро об Алессандро не было ни слуху ни духу, и, судя по
всему, день обещал быть неплохим. Колено жеребца-двухлетки напоминало
футбольный мяч, но жеребец больше не хромал и ступал довольно уверенно, а
у Счастливчика Линдсея оказалась, как Этти и предполагала, простая
царапина. Престарелый велосипедист принял вчера вечером мои глубочайшие
извинения плюс десятифунтовую бумажку в качестве компенсации за синяки, и
у меня сложилось впечатление, что теперь он готов попадать под лошадь
сколько потребуется, если каждый раз ему светит такая же прибавка к его
доходу. Архангел проскакал вполсилы шесть фарлонгов "Fuilong (фарлонг)
(англ) - 660 футов = 220 ярдов = 201, 17 м" по склону холма, а я после
ночного сна стал чувствовать себя значительно бодрее.
Но Алессандро Ривера вернулся.
Он подкатил все в том же "Мерседесе" с тем же личным шофером, как только
мы с Этти закончили вечерний обход и вышли из последнего денника, и я
подумал, что они, должно быть, стояли и наблюдали за нами с Бэри Роуд,
чтобы на этот раз не ждать ни секунды.
Я кивнул головой в сторону конторы, и Алессандро пошел за мной следом. Я
включил калорифер и сел на старое место. Он последовал моему примеру и сел
в вертящееся кресло.
Сунув руку во внутренний карман, он достал договор и протянул его мне
через стол. Я развернул сложенную пополам бумагу и прежде всего посмотрел
в самый конец. Документ вернулся ко мне в первозданном виде. Однако там
стояли теперь четыре подписи: Алессандро Ривера, Энсо Ривера и подписи
двух свидетелей, в специально отведенной графе.
Я посмотрел на смелый, размашистый почерк обоих Ривера и неуверенные
каракули свидетелей. Они подписали договор, не заполнив анкеты, не
потрудившись даже выяснить размера жалованья и времени, которое займет
ученичество.
Алессандро внимательно наблюдал за мной. Я встретил взгляд его холодных
черных глаз.
- Вы с отцом поступили так потому, что не считаете себя связанными
никакими обязательствами, - медленно произнес я.
Выражение его лица не изменилось.
- Думайте, что хотите, - ответил он.
И я стал думать. И понял, что сына нельзя считать таким же преступником,
каким был его отец. Сын серьезно отнесся к своему ученичеству, а его отец
просто на это плюнул.
Глава 4
Небольшая частная палата в северной лондонской больнице, куда моего отца
положили после автомобильной катастрофы, казалось, полностью была забита
какими-то каркасами, веревками, блоками и противовесами, окружающими его
постель. Обвисшие шторы в цветах закрывали единственное окно с высоким
подоконником, из которого был виден кусок стены стоящего напротив здания и
полоска неба. Раковина располагалась на уровне груди, и вместо обычных
ручек из нее торчали рычаги, которые надо было поворачивать локтями. Кроме
того, перед кроватью стояло нечто напоминающее кресло для посетителей и
тумбочка, на которой в стакане воды лежала вставная челюсть.
У бледно-желтых, цвета маргарина, стен не красовались корзины цветов, а
тумбочка не была завалена визитными карточками с пожеланиями скорейшего
выздоровления. Отец не любил цветов и сразу отправил бы их другим больным,
что же касается пожеланий, не думаю, чтобы его знакомые могли допустить
такой промах: отец считал подобные записки крайне вульгарными.
Палата, в которой он лежал, была просто отвратительной и совсем не в его
вкусе, хотя он мог позволить себе вполне нормальное содержание. Мне же,
особенно в первые дни, казалось, что эффективнее этой больницы на свете и
быть не может. В конце концов, как небрежно сообщил мне один врач, здешние
док гора только тем и занимаются, что складывают остатки тел после
автомобильных катастроф, столь часто происходящих на лондонских шоссе. Они
привыкли к этому. В этом госпитале куда больше пациентов после аварий, чем
обычных больных.
Врач также сказал, что, по его мнению, я напрасно настаиваю на отдельной
палате: в общей будет не так скучно. Я заверил его, что он плохо знает
моего отца. Врач пожал плечами и признался, что отдельные палаты оставляют
желать лучшего. И он оказался прав. Отсюда хотелось бежать при первой
возможности.
Когда я зашел навестить отца днем, он спал. Непрекращающаяся боль, которую
ему пришлось вынести на прошлой неделе, наложила отпечаток на его лицо:
морщины углубились, под глазами легли черные тени, кожа стала серой, и во
сне отец выглядел таким беззащитным, каким я никогда его не видел. Уголки
рта, всегда крепко сжатого, были опущены. Прядь седых волос ниспадала на
лоб, придавая лицу умиротворенное выражение, которое могло ввести в
заблуждение людей, с ним незнакомых.
Он не был добрым отцом В детстве я испытывал постоянный страх перед ним, в
юности стал презирать и только за последние несколько лет научился
понимать его. Он обращался со мной сурово вовсе не потому, что хотел от
меня избавиться, и не потому, что я был ему неприятен: просто у него не
хватало воображения, и он не умел любить. Отец ни разу в жизни меня не
ударил, но безжалостно наказывал одиночеством, не понимая, что пустяк - с
его точки зрения - может обернуться для ребенка настоящей трагедией. Когда
тебя запирают в спальне по три-четыре дня кряду, это нельзя назвать
слишком жестоким, но я мучался от унижения и стыда, и мне никак не
удавалось - хотя я старался изо всех сил, пока не стал самым послушным и
забитым мальчишкой в Ньюмаркете, - вести себя таким образом, чтобы он не
квалифицировал буквально каждый мой шаг как тяжелый проступок.
Он послал меня учиться в Итон, что на поверку оказалось не менее жестоким,
и, когда мне исполнилось шестнадцать лет, я убежал из дома.
Я знал, что он так и не простил мне этого. Тетя передала мне его гневные
слова о том, что он научил меня беспрекословно слушаться и ездить верхом
на прекрасных лошадях, - какой отец сделал бы больше для своего сына?
Он не предпринял никаких попыток вернуть меня, и в течение дальнейших лет,
за которые я добился успеха и стал независим от него в финансовом
отношении, мы ни разу не поговорили. В конце концов, после
четырнадцатилетнего перерыва я отправился на скачки в Ас-кот, зная, что он
там будет, с твердым намерением помириться.
Когда я сказал: "Мистер Гриффон..." - отец отвернулся от группы окружавших
его людей и вопросительно поднял брови. Он меня не узнал. Испытывая скорее
удовлетворение, чем неловкость, я пояснил: "Я ваш сын... Нейл"
Кроме удивления, на лице его не отразилось никаких чувств, и после
молчаливого соглашения, что мы обоюдно не будем друг другу высказывать
претензий, он предложил в любое время заезжать в гости, если Ньюмаркет
будет мне по пути.
С тех пор я навещал его три-четыре раза в год, к завтраку или обеду, но ни
разу не останавливался в доме и в тридцать лет научился смотреть на него
совсем другими глазами, чем в пятнадцать. Его поведение ничуть не
изменилось, и он все так же старался что-то запрещать, критиковать или
высказывать свое неодобрение, но так как я больше не нуждался в его мнении
и он не мог запереть меня в спальне, когда я спорил, его общество даже
доставляло мне какое-то болезненное удовольствие.
Когда после автомобильной катастрофы меня срочно вызвали в Роули Лодж, я
решил, что не буду спать в старой постели, а выберу любую другую спальню.
Но в конце концов я улегся в своей комнате, благо она была для меня
приготовлена, в то время как в остальных все предметы покрывал слой пыли.
Множество воспоминаний затеснилось в моей голове, когда я увидел знакомую
с детства мебель и сотню раз перечитанные книги на маленькой книжной
полке; но, как бы цинично я ни пытался улыбаться, мне так и не удалось в
эту первую ночь заснуть с закрытой дверью.
* * *
Я сел в кресло и принялся читать "Тайме", лежавший у отца на кровати.
Желтая веснушчатая рука с вздувшимися венами беспомощно распростерлась на
простыне, придавив очки в роговой оправе, снятые отцом перед сном. Я
неожиданно вспомнил, что, когда мне исполнилось семнадцать лет, я купил
точно такую же оправу, только с простыми стеклами, чтобы выглядеть
солиднее и старше в глазах моих клиентов. Не знаю, очки ли помогли, но
дела мои пошли успешно.
Отец заворочался, застонал, и восковые пальцы конвульсивно сжались в
кулак. Я встал. Лицо отца было искажено болью, на лбу выступили капли
пота, но он почувствовал, что в палате кто-то есть, и быстро открыл глаза,
всем своим видом показывая, что ничего особенного не происходит.
- А-а.., это ты.
- Я позову сестру.
- Не надо. Сейчас.., пройдет.
Тем не менее я его не послушался, и сестра, взглянув на часы, приколотые
вверх циферблатом к нагрудному карману халата, заявила, что пришло время
принять таблетки.
После того как отец проглотил лекарство и боль утихла, я обратил внимание,
что за время моего отсутствия он успел вставить зубы. Стакан на тумбочке
был пуст. У отца слишком сильно было развито чувство собственного
достоинства.
- Ты нашел кого-нибудь на мое место? - спросил он.
- Тебе удобно лежать? Может, поправить подушки? - предложил я.
- Оставь подушки в покое, - отрезал он. - Ты нашел хорошего тренера?
Я знал, что теперь отец не успокоится, пока не добьется ответа.
- Нет, - сказал я. - В этом нет необходимости.
- Что это значит?
- Я решил остаться сам.
Его нижняя челюсть отвалилась, совсем как у Этти, и решительно
захлопнулась.
- Невозможно. Ты - полный профан в конном спорте. Тебе не выиграть ни
одной скачки.
- Лошади в прекрасной форме, Этти - тоже, а заявки ты можешь составлять,
лежа в постели.
- Я категорически запрещаю. Ты найдешь знающего тренера, кандидатуру
которого я одобрю. Не хватает только, чтобы драгоценными чистокровками
занимались дилетанты. Изволь слушаться. Ты меня слышишь? Изволь слушаться.
От болеутоляющих таблеток зрачки отца сузились, хотя язык еще не начал
заплетаться.
- С лошадьми все будет в порядке, - сказал я и подумал о Лунном Камне,
Счастливчике Линдсее и двухлетке с разбитым коленом, страшно жалея, что не
могу раз и навсегда избавиться от всех неприятностей и, не сходя с места,
передать бразды правления Бредону.
- Если ты считаешь, - сказал он не без угрозы, - что управлять скаковыми
конюшнями так же просто, как продавать антикварные вещи, ты сильно
ошибаешься.
- Я больше не занимаюсь антиквариатом, - спокойно ответил я. Как будто он
этого не знал.
- Это два принципиально разных дела, - заявил он - Любое дело подчиняется
одним и тем же принципам.
- Чушь.
- Необходимо установить реальные цены и удовлетворить спрос покупателей.
- Не думаю, что тебе удастся удовлетворить спрос на фаворитов. - Голос его
звучал презрительно.
- Почему же, - скромно ответил я. - Не вижу ничего сложного.
- Вот как? - ледяным тоном осведомился он. - Ты действительно так думаешь?
- Да. Если только ты поможешь советами. Он окинул меня долгим взглядом,
пытаясь подыскать подходящий ответ. Зрачки его серых глаз сузились в
точки. Челюсть расслабилась.
- Ты должен найти замену, - сказал он чуть заплетающимся языком.
господину.., значит, мне придется отдавать то, что я заработаю на скачках?
- В голосе его слышалось вполне понятное неподдельное изумление.
- Там действительно есть такой пункт, - согласился я, - но в наше время
принято возвращать ученику половину денег, заработанных им на скачках. К
тому же, естественно, если вы приняты на работу, то будете еженедельно
получать жалованье.
- Значит, если я выиграю дерби на Архангеле, половина того, что заплатит
владелец, и половина денежного приза будет вашей?
- Совершенно верно.
- Это несправедливо!
- Прежде чем переживать по этому поводу, неплохо бы для начала выиграть, -
легкомысленно заявил я, и его лицо тут же гневно вспыхнуло и приняло
надменное выражение.
- На хорошей лошади я выиграю!
"Да ты шутник, парень", - подумал я, но ничего не ответил.
Он резко встал, не говоря ни слова, взял со стола копию договора, вышел из
конторы и сел в машину.
"Мерседес", еле слышно мурлыча, помчал его по дороге, а я остался сидеть
на стуле Маргарет, втайне надеясь, что больше никогда не увижу Алессандро,
морщась от неутихающей головной боли и прикидывая, поможет тройной бренди
моему исцелению или нет. Не помог.
* * *
На следующее утро об Алессандро не было ни слуху ни духу, и, судя по
всему, день обещал быть неплохим. Колено жеребца-двухлетки напоминало
футбольный мяч, но жеребец больше не хромал и ступал довольно уверенно, а
у Счастливчика Линдсея оказалась, как Этти и предполагала, простая
царапина. Престарелый велосипедист принял вчера вечером мои глубочайшие
извинения плюс десятифунтовую бумажку в качестве компенсации за синяки, и
у меня сложилось впечатление, что теперь он готов попадать под лошадь
сколько потребуется, если каждый раз ему светит такая же прибавка к его
доходу. Архангел проскакал вполсилы шесть фарлонгов "Fuilong (фарлонг)
(англ) - 660 футов = 220 ярдов = 201, 17 м" по склону холма, а я после
ночного сна стал чувствовать себя значительно бодрее.
Но Алессандро Ривера вернулся.
Он подкатил все в том же "Мерседесе" с тем же личным шофером, как только
мы с Этти закончили вечерний обход и вышли из последнего денника, и я
подумал, что они, должно быть, стояли и наблюдали за нами с Бэри Роуд,
чтобы на этот раз не ждать ни секунды.
Я кивнул головой в сторону конторы, и Алессандро пошел за мной следом. Я
включил калорифер и сел на старое место. Он последовал моему примеру и сел
в вертящееся кресло.
Сунув руку во внутренний карман, он достал договор и протянул его мне
через стол. Я развернул сложенную пополам бумагу и прежде всего посмотрел
в самый конец. Документ вернулся ко мне в первозданном виде. Однако там
стояли теперь четыре подписи: Алессандро Ривера, Энсо Ривера и подписи
двух свидетелей, в специально отведенной графе.
Я посмотрел на смелый, размашистый почерк обоих Ривера и неуверенные
каракули свидетелей. Они подписали договор, не заполнив анкеты, не
потрудившись даже выяснить размера жалованья и времени, которое займет
ученичество.
Алессандро внимательно наблюдал за мной. Я встретил взгляд его холодных
черных глаз.
- Вы с отцом поступили так потому, что не считаете себя связанными
никакими обязательствами, - медленно произнес я.
Выражение его лица не изменилось.
- Думайте, что хотите, - ответил он.
И я стал думать. И понял, что сына нельзя считать таким же преступником,
каким был его отец. Сын серьезно отнесся к своему ученичеству, а его отец
просто на это плюнул.
Глава 4
Небольшая частная палата в северной лондонской больнице, куда моего отца
положили после автомобильной катастрофы, казалось, полностью была забита
какими-то каркасами, веревками, блоками и противовесами, окружающими его
постель. Обвисшие шторы в цветах закрывали единственное окно с высоким
подоконником, из которого был виден кусок стены стоящего напротив здания и
полоска неба. Раковина располагалась на уровне груди, и вместо обычных
ручек из нее торчали рычаги, которые надо было поворачивать локтями. Кроме
того, перед кроватью стояло нечто напоминающее кресло для посетителей и
тумбочка, на которой в стакане воды лежала вставная челюсть.
У бледно-желтых, цвета маргарина, стен не красовались корзины цветов, а
тумбочка не была завалена визитными карточками с пожеланиями скорейшего
выздоровления. Отец не любил цветов и сразу отправил бы их другим больным,
что же касается пожеланий, не думаю, чтобы его знакомые могли допустить
такой промах: отец считал подобные записки крайне вульгарными.
Палата, в которой он лежал, была просто отвратительной и совсем не в его
вкусе, хотя он мог позволить себе вполне нормальное содержание. Мне же,
особенно в первые дни, казалось, что эффективнее этой больницы на свете и
быть не может. В конце концов, как небрежно сообщил мне один врач, здешние
док гора только тем и занимаются, что складывают остатки тел после
автомобильных катастроф, столь часто происходящих на лондонских шоссе. Они
привыкли к этому. В этом госпитале куда больше пациентов после аварий, чем
обычных больных.
Врач также сказал, что, по его мнению, я напрасно настаиваю на отдельной
палате: в общей будет не так скучно. Я заверил его, что он плохо знает
моего отца. Врач пожал плечами и признался, что отдельные палаты оставляют
желать лучшего. И он оказался прав. Отсюда хотелось бежать при первой
возможности.
Когда я зашел навестить отца днем, он спал. Непрекращающаяся боль, которую
ему пришлось вынести на прошлой неделе, наложила отпечаток на его лицо:
морщины углубились, под глазами легли черные тени, кожа стала серой, и во
сне отец выглядел таким беззащитным, каким я никогда его не видел. Уголки
рта, всегда крепко сжатого, были опущены. Прядь седых волос ниспадала на
лоб, придавая лицу умиротворенное выражение, которое могло ввести в
заблуждение людей, с ним незнакомых.
Он не был добрым отцом В детстве я испытывал постоянный страх перед ним, в
юности стал презирать и только за последние несколько лет научился
понимать его. Он обращался со мной сурово вовсе не потому, что хотел от
меня избавиться, и не потому, что я был ему неприятен: просто у него не
хватало воображения, и он не умел любить. Отец ни разу в жизни меня не
ударил, но безжалостно наказывал одиночеством, не понимая, что пустяк - с
его точки зрения - может обернуться для ребенка настоящей трагедией. Когда
тебя запирают в спальне по три-четыре дня кряду, это нельзя назвать
слишком жестоким, но я мучался от унижения и стыда, и мне никак не
удавалось - хотя я старался изо всех сил, пока не стал самым послушным и
забитым мальчишкой в Ньюмаркете, - вести себя таким образом, чтобы он не
квалифицировал буквально каждый мой шаг как тяжелый проступок.
Он послал меня учиться в Итон, что на поверку оказалось не менее жестоким,
и, когда мне исполнилось шестнадцать лет, я убежал из дома.
Я знал, что он так и не простил мне этого. Тетя передала мне его гневные
слова о том, что он научил меня беспрекословно слушаться и ездить верхом
на прекрасных лошадях, - какой отец сделал бы больше для своего сына?
Он не предпринял никаких попыток вернуть меня, и в течение дальнейших лет,
за которые я добился успеха и стал независим от него в финансовом
отношении, мы ни разу не поговорили. В конце концов, после
четырнадцатилетнего перерыва я отправился на скачки в Ас-кот, зная, что он
там будет, с твердым намерением помириться.
Когда я сказал: "Мистер Гриффон..." - отец отвернулся от группы окружавших
его людей и вопросительно поднял брови. Он меня не узнал. Испытывая скорее
удовлетворение, чем неловкость, я пояснил: "Я ваш сын... Нейл"
Кроме удивления, на лице его не отразилось никаких чувств, и после
молчаливого соглашения, что мы обоюдно не будем друг другу высказывать
претензий, он предложил в любое время заезжать в гости, если Ньюмаркет
будет мне по пути.
С тех пор я навещал его три-четыре раза в год, к завтраку или обеду, но ни
разу не останавливался в доме и в тридцать лет научился смотреть на него
совсем другими глазами, чем в пятнадцать. Его поведение ничуть не
изменилось, и он все так же старался что-то запрещать, критиковать или
высказывать свое неодобрение, но так как я больше не нуждался в его мнении
и он не мог запереть меня в спальне, когда я спорил, его общество даже
доставляло мне какое-то болезненное удовольствие.
Когда после автомобильной катастрофы меня срочно вызвали в Роули Лодж, я
решил, что не буду спать в старой постели, а выберу любую другую спальню.
Но в конце концов я улегся в своей комнате, благо она была для меня
приготовлена, в то время как в остальных все предметы покрывал слой пыли.
Множество воспоминаний затеснилось в моей голове, когда я увидел знакомую
с детства мебель и сотню раз перечитанные книги на маленькой книжной
полке; но, как бы цинично я ни пытался улыбаться, мне так и не удалось в
эту первую ночь заснуть с закрытой дверью.
* * *
Я сел в кресло и принялся читать "Тайме", лежавший у отца на кровати.
Желтая веснушчатая рука с вздувшимися венами беспомощно распростерлась на
простыне, придавив очки в роговой оправе, снятые отцом перед сном. Я
неожиданно вспомнил, что, когда мне исполнилось семнадцать лет, я купил
точно такую же оправу, только с простыми стеклами, чтобы выглядеть
солиднее и старше в глазах моих клиентов. Не знаю, очки ли помогли, но
дела мои пошли успешно.
Отец заворочался, застонал, и восковые пальцы конвульсивно сжались в
кулак. Я встал. Лицо отца было искажено болью, на лбу выступили капли
пота, но он почувствовал, что в палате кто-то есть, и быстро открыл глаза,
всем своим видом показывая, что ничего особенного не происходит.
- А-а.., это ты.
- Я позову сестру.
- Не надо. Сейчас.., пройдет.
Тем не менее я его не послушался, и сестра, взглянув на часы, приколотые
вверх циферблатом к нагрудному карману халата, заявила, что пришло время
принять таблетки.
После того как отец проглотил лекарство и боль утихла, я обратил внимание,
что за время моего отсутствия он успел вставить зубы. Стакан на тумбочке
был пуст. У отца слишком сильно было развито чувство собственного
достоинства.
- Ты нашел кого-нибудь на мое место? - спросил он.
- Тебе удобно лежать? Может, поправить подушки? - предложил я.
- Оставь подушки в покое, - отрезал он. - Ты нашел хорошего тренера?
Я знал, что теперь отец не успокоится, пока не добьется ответа.
- Нет, - сказал я. - В этом нет необходимости.
- Что это значит?
- Я решил остаться сам.
Его нижняя челюсть отвалилась, совсем как у Этти, и решительно
захлопнулась.
- Невозможно. Ты - полный профан в конном спорте. Тебе не выиграть ни
одной скачки.
- Лошади в прекрасной форме, Этти - тоже, а заявки ты можешь составлять,
лежа в постели.
- Я категорически запрещаю. Ты найдешь знающего тренера, кандидатуру
которого я одобрю. Не хватает только, чтобы драгоценными чистокровками
занимались дилетанты. Изволь слушаться. Ты меня слышишь? Изволь слушаться.
От болеутоляющих таблеток зрачки отца сузились, хотя язык еще не начал
заплетаться.
- С лошадьми все будет в порядке, - сказал я и подумал о Лунном Камне,
Счастливчике Линдсее и двухлетке с разбитым коленом, страшно жалея, что не
могу раз и навсегда избавиться от всех неприятностей и, не сходя с места,
передать бразды правления Бредону.
- Если ты считаешь, - сказал он не без угрозы, - что управлять скаковыми
конюшнями так же просто, как продавать антикварные вещи, ты сильно
ошибаешься.
- Я больше не занимаюсь антиквариатом, - спокойно ответил я. Как будто он
этого не знал.
- Это два принципиально разных дела, - заявил он - Любое дело подчиняется
одним и тем же принципам.
- Чушь.
- Необходимо установить реальные цены и удовлетворить спрос покупателей.
- Не думаю, что тебе удастся удовлетворить спрос на фаворитов. - Голос его
звучал презрительно.
- Почему же, - скромно ответил я. - Не вижу ничего сложного.
- Вот как? - ледяным тоном осведомился он. - Ты действительно так думаешь?
- Да. Если только ты поможешь советами. Он окинул меня долгим взглядом,
пытаясь подыскать подходящий ответ. Зрачки его серых глаз сузились в
точки. Челюсть расслабилась.
- Ты должен найти замену, - сказал он чуть заплетающимся языком.
Жизнь-игра, задумана хреново, но графика обалденная!
- Молния
- Games moder
- Сообщения: 5098
- Зарегистрирован: 27 апр 2005, 14:42
- Откуда: Н.Новгород
Молния » 30 мар 2006, 14:52
Я неопределенно мотнул головой, и наш спор на сегодняшний день закончился.
Потом он начал расспрашивать о проездках, по-видимому забыв, что считает
меня некомпетентным в этом вопросе, и внимательно выслушал мой отчет о
нагрузках по интенсивности и дистанции. Когда через некоторое время я
собрался уходить, он опять спал.
* * *
Я вложил ключ в замочную скважину своей собственной квартиры в Хэмпстеде и
открыл дверь. Голос Джилли гулко разнесся по прихожей:
- Я в спальне.
Мне не удалось удержаться от улыбки. Джилли красила стены.
- Думала, ты не придешь сегодня вечером, - сказала она, подставляя лицо
для поцелуя и разводя руки в стороны, чтобы не испачкать меня краской. На
лбу у нее сиял светло-желтый мазок, блестящие каштановые волосы
запылились, но она была в хорошем настроении и прекрасно выглядела.
Несмотря на свои тридцать шесть лет, Джилли имела замечательную фигуру,
которой могла позавидовать любая манекенщица, и во взгляде ее серо-зеленых
глаз сквозил незаурядный ум - Как тебе нравится этот цвет? - спросила она.
- А еще я купила коричневый с зеленым ковер и совершенно жуткие, розовые в
полоску, занавески.
- Ты шутишь.
- Колер просто восхитительный.
- Э-э-э... - сказал я, и она весело рассмеялась. Когда Джилли переехала
жить ко мне, моя квартира была выдержана в строгом вкусе: белые стены,
голубые шторы, старинная полированная мебель. Она не стала заниматься
перестановкой, но Шаратон и Чиппендейл "Знаменитые мебельные мастера XVIII
в" перевернулись бы в гробу, увидев заново отремонтированную комнату, где
стояли произведения их рук.
- Ты очень устало выглядишь, - сказала она. - Хочешь кофе?
- И сандвич, если дома есть хлеб. Она задумалась:
- Где-то должны быть хрустящие хлебцы. Джилли вечно сидела на диетах, это
выражалось в том, что она просто переставала делать покупки. В результате
мы все время ходили по ресторанам, и, естественно, эффект от ее диет
получался обратным задуманному.
Она внимательно выслушивала мои рассуждения по поводу протеинов,
содержащихся в яйцах и сыре, и со счастливым выражением на лице продолжала
уплетать все подряд, заставляя меня усомниться в том, что ей действительно
хочется обладать фигурой, достойной первого приза на конкурсе красоты. Она
серьезно садилась на диету лишь в том случае, если действительно начинала
полнеть, и тогда скидывала несколько килограммов. Она это могла, если
хотела. Что, впрочем, случалось крайне редко.
- Как отец? - спросила она, когда я прожевывал очередную порцию хрустящего
хлебца со свежими помидорами, нарезанными кружочками.
- У него сильные боли.
- Неужели врачи не могут их снять?
- Почему же. Сестра сказала мне сегодня, что через день-два все будет в
порядке. Врачи больше не беспокоятся за его ногу. Рана заживает, и скоро
ему станет легче.
- Ведь он уже не молод. - Я кивнул.
- Шестьдесят семь.
- В этом возрасте кости долго срастаются.
- Гм-м...
- Ты уже подыскал кого-нибудь на его место?
- Нет. Я сам решил остаться.
- Вот это да, - сказала она. - Впрочем, я могла бы и раньше догадаться.
Я вопросительно посмотрел на нее, перестав жевать.
- Тебя хлебом не корми, только дай доказать самому себе, что ты любое дело
осилишь.
- Только не это, - с чувством сказал я.
- Ты не будешь пользоваться в конюшнях популярностью, - предсказала
Джилли, - доведешь отца до сердечного приступа и добьешься колоссальных
успехов.
- Первое - верно, второе - тоже, третье - мимо цели.
- Для тебя нет ничего невозможного. - Она с улыбкой покачала головой и
налила мне рюмку превосходного "Шато Лафита" 1961 года, которым
святотатственно запивала любую пищу, от черной икры до тушеных бобов.
Когда мы стали жить вместе, я сначала решил, что все ее имущество состоит
из меховых курток и ящиков с вином, которые она унаследовала от отца с
матерью, погибших в Марокко при землетрясении. Куртки она продала, потому
что пришла к выводу, что они ее полнят, а вино постепенно, по рюмке,
исчезало из пыльных бутылок, за каждую из которых торговцы этим товаром
готовы были заложить душу дьяволу.
- Такое вино - вложение капитала, - сказал мне один из них чуть не со
слезами в голосе.
- Но должен же его кто-то пить, - резонно заметила Джилли, вынимая пробку
из "Шеваль Бланк" 1961 года.
Джилли была богата благодаря своей бабке, оставившей ей наследство, и
считала, что лучше изредка пить вино, нежели выгодно его продать. Она
очень удивилась, узнав, что я придерживаюсь того же мнения, пока я не
объяснил ей, что квартира заставлена бесценной мебелью, в то время как
можно было с тем же успехом пользоваться современной.
Поэтому мы иногда сидели, положив ноги на испанский обеденный ореховый
стол шестнадцатого века, при одном виде которого коллекционеры падали на
колени и начинали рыдать, и пили ее вино из бокалов уотерфордского стекла
восемнадцатого века, смеясь друг над другом: для чего нужны деньги, если
их не тратить?
Однажды Джилли сказала:
- Не понимаю, что особенного ты нашел в этом столе? Неужели его ценность
только в том, что он сделан еще во времена Великой Армады? Ты только
посмотри на ножки, такое впечатление, что их моль поела...
- В шестнадцатом веке каменные полы поливали пивом для отбелки. Но то, что
хорошо для камня, вредно дереву, на которое все время попадают брызги.
- Значит, гнилые ножки доказывают его подлинность?
- Ты все понимаешь с полуслова.
Этот стол был мне дороже всей моей коллекции, потому что он принес мне
счастье. Через шесть месяцев после окончания Итона, на деньги,
заработанные подметанием полов в Сотби', я приобрел тележку и стал
объезжать пригороды, покупая почти все, что мне предлагали. Хлам я
продавал в лавки старьевщиков, более ценные вещи - маклерам и в семнадцать
лет уже подумывал об открытии собственного магазина.
Испанский стол я увидел в гараже человека, у которого только что купил
комод поздней викторианской эпохи. Я посмотрел на ажурные железные оковки,
скрепляющие четыре мощные ножки, столешницу в четыре дюйма толщиной и
почувствовал, что мне становится нехорошо.
Хозяин использовал стол, как верстак, - на ореховой поверхности
громоздилось множество банок с краской.
- Если хотите, могу купить, - сказал я.
- Да это же старый рабочий стол.
- Э-э-э.., сколько вы за него хотите?
Он посмотрел на мою тележку, куда только что помог погрузить комод. Помял
в руках двадцать фунтов стерлингов, которые я ему заплатил. Окинул
взглядом мои вылинявшие джинсы и старую куртку.
- Нет, парень, - добродушно сказал он, - не могу я тебя грабить. Ты только
взгляни, у него все ножки внизу сгнили.
- Я могу заплатить еще двадцатку, - нерешительно предложил я. - Больше у
меня с собой нет.
Мне пришлось долго его уговаривать, и в конце концов он согласился взять с
меня лишь пятнадцать фунтов. Потом он долго качал головой и советовал мне
немного подучиться своему ремеслу, чтобы окончательно Сотби - аукцион в
Лондоне по продаже антикварных вещей. не вылететь в трубу. Но я очистил
стол, отполировал изумительной красоты ореховую доску и через две недели
продал его маклеру, которого знал еще со времен Сотби, за двести семьдесят
фунтов стерлингов.
Вскоре после этого я открыл свой первый магазин и больше не знал горя.
Когда через двенадцать лет я продал дело американскому синдикату, у меня
было уже одиннадцать магазинов, светлых, чистых, заполненных настоящими
произведениями искусства.
Через некоторое время, повинуясь какому-то сентиментальному чувству, я
разыскал и купил ореховый стол, а затем отправился в тот самый гараж и
доплатил бывшему хозяину верстака двести фунтов, от чего с ним едва не
приключился инфаркт. Так что теперь я считал, что кто-кто, а уж я имею
полное право класть на него ноги, когда мне вздумается.
- Послушай, откуда у тебя столько ссадин? - спросила Джилли, садясь на
постель и глядя, как я раздеваюсь.
Я скосил глаза на темно-вишневые синяки.
- На меня напал осьминог. Она засмеялась.
- Ты безнадежен.
- И мне необходимо вернуться в Ньюмаркет завтра к семи утра.
- Тогда ложись спать. Уже полночь.
Я забрался в постель, лег рядом, и мы вместе стали решать кроссворд в
"Таймсе". Мы всегда разгадывали кроссворды перед сном, так что к тому
времени, как Джилли потушила свет, я окончательно расслабился и успокоился.
- Я люблю тебя, - сказала Джилли. - Не веришь?
- Конечно, верю, - скромно ответил я. Она обняла меня.
- Хочешь, скажу тебе одну вещь?
- Что?
- Четыре по вертикали не "галлюцинация", а "галлюциноген".
Я расхохотался.
- Спасибо.
- Мне почему-то показалось, что тебе будет интересно.
Я поцеловал ее перед сном.
Джилли разбудила меня, как исправный будильник, ровно в пять часов утра.
Она встала и, не приводя себя в порядок, сварила кофе. Распущенные
каштановые волосы чуть спутались и в художественном беспорядке обрамляли
нежный овал ее лица. Она всегда прекрасно выглядела по утрам. Помешивая
сливки в чашке с крепким черным кофе, Джилли уселась напротив меня за
кухонный стол.
- У тебя действительно неприятности? - спросила она как бы между прочим.
Я намазал хрустящий хлебец маслом и потянулся за медом.
- В некотором роде.
- Не хочешь говорить?
- Не могу, - коротко ответил я. - Потом.
- Голова у тебя, конечно, насквозь деревянная, - заметила она, - но тело
такое же уязвимое, как у всех.
Я удивленно посмотрел на нее, перестав жевать. Она сморщила нос.
- Когда-то я считала тебя человеком загадочным, способным взволновать
женскую душу.
- Спасибо.
- А сейчас ты волнуешь меня не больше, чем старые домашние тапочки.
- Как мило, - пробормотал я.
- Мне казалось, что ты волшебник, способный одним мановением руки избавить
от банкротства кого угодно.., а теперь выяснилось, что никакое это не
волшебство, а самый обычный здравый смысл...
- Я ужасно скучный, - согласился я, запивая крошки хлебца остатками кофе.
- Я тебя знаю, как облупленного, - сказала она. - С головы до пят. Эти
синяки... - Внезапно она задрожала, хотя в кухне было тепло.
- Джилли, - заявил я прокурорским тоном. - Ты страдаешь от интуиции. - И
тем самым выдал себя с головой.
- Нет.., от знания, - ответила она. - Побереги себя.
- Ну, конечно.
- Ведь если с тобой что-то случится, - серьезно объяснила она, - где еще я
найду квартиру на первом этаже с таким удобным винным погребом?
Глава 5
Когда я вернулся в Ньюмаркет, с неба накрапывал мелкий дождь. Утро было
холодным и мокрым, и в довершение ко всему у подъезда стоял белый
"Мерседес".
За рулем сидел шофер в форме. Непреклонный молодой Алессандро расположился
на заднем сиденье. Когда я остановил машину неподалеку, он, не дожидаясь,
пока я заглушу мотор, выскочил из своего "Мерседеса".
- Где вы были? - требовательно спросил он, глядя на капот моего
светло-серого "Дженсена".
- А вы? - в тон ответил я и нарвался на один из тех уничтожающих взглядов,
по которым он был большим специалистом.
- Я приехал тренироваться, - свирепо заявил он.
- Это заметно.
На нем были сверкающие глянцем коричневые сапоги и прекрасно сшитые брюки
для верховой езды, а также теплая непромокаемая куртка на "молнии" с
капюшоном, из дорогого спортивного магазина, и бледно-желтые перчатки на
шнуровке.
Он был скорее похож на рекламную картинку в "Кантри Лайф", чем на ученика,
пришедшего работать в конюшни.
- Мне надо переодеться, - сказал я. - Начнем, как только я освобожусь.
- Хорошо.
Потом он начал расспрашивать о проездках, по-видимому забыв, что считает
меня некомпетентным в этом вопросе, и внимательно выслушал мой отчет о
нагрузках по интенсивности и дистанции. Когда через некоторое время я
собрался уходить, он опять спал.
* * *
Я вложил ключ в замочную скважину своей собственной квартиры в Хэмпстеде и
открыл дверь. Голос Джилли гулко разнесся по прихожей:
- Я в спальне.
Мне не удалось удержаться от улыбки. Джилли красила стены.
- Думала, ты не придешь сегодня вечером, - сказала она, подставляя лицо
для поцелуя и разводя руки в стороны, чтобы не испачкать меня краской. На
лбу у нее сиял светло-желтый мазок, блестящие каштановые волосы
запылились, но она была в хорошем настроении и прекрасно выглядела.
Несмотря на свои тридцать шесть лет, Джилли имела замечательную фигуру,
которой могла позавидовать любая манекенщица, и во взгляде ее серо-зеленых
глаз сквозил незаурядный ум - Как тебе нравится этот цвет? - спросила она.
- А еще я купила коричневый с зеленым ковер и совершенно жуткие, розовые в
полоску, занавески.
- Ты шутишь.
- Колер просто восхитительный.
- Э-э-э... - сказал я, и она весело рассмеялась. Когда Джилли переехала
жить ко мне, моя квартира была выдержана в строгом вкусе: белые стены,
голубые шторы, старинная полированная мебель. Она не стала заниматься
перестановкой, но Шаратон и Чиппендейл "Знаменитые мебельные мастера XVIII
в" перевернулись бы в гробу, увидев заново отремонтированную комнату, где
стояли произведения их рук.
- Ты очень устало выглядишь, - сказала она. - Хочешь кофе?
- И сандвич, если дома есть хлеб. Она задумалась:
- Где-то должны быть хрустящие хлебцы. Джилли вечно сидела на диетах, это
выражалось в том, что она просто переставала делать покупки. В результате
мы все время ходили по ресторанам, и, естественно, эффект от ее диет
получался обратным задуманному.
Она внимательно выслушивала мои рассуждения по поводу протеинов,
содержащихся в яйцах и сыре, и со счастливым выражением на лице продолжала
уплетать все подряд, заставляя меня усомниться в том, что ей действительно
хочется обладать фигурой, достойной первого приза на конкурсе красоты. Она
серьезно садилась на диету лишь в том случае, если действительно начинала
полнеть, и тогда скидывала несколько килограммов. Она это могла, если
хотела. Что, впрочем, случалось крайне редко.
- Как отец? - спросила она, когда я прожевывал очередную порцию хрустящего
хлебца со свежими помидорами, нарезанными кружочками.
- У него сильные боли.
- Неужели врачи не могут их снять?
- Почему же. Сестра сказала мне сегодня, что через день-два все будет в
порядке. Врачи больше не беспокоятся за его ногу. Рана заживает, и скоро
ему станет легче.
- Ведь он уже не молод. - Я кивнул.
- Шестьдесят семь.
- В этом возрасте кости долго срастаются.
- Гм-м...
- Ты уже подыскал кого-нибудь на его место?
- Нет. Я сам решил остаться.
- Вот это да, - сказала она. - Впрочем, я могла бы и раньше догадаться.
Я вопросительно посмотрел на нее, перестав жевать.
- Тебя хлебом не корми, только дай доказать самому себе, что ты любое дело
осилишь.
- Только не это, - с чувством сказал я.
- Ты не будешь пользоваться в конюшнях популярностью, - предсказала
Джилли, - доведешь отца до сердечного приступа и добьешься колоссальных
успехов.
- Первое - верно, второе - тоже, третье - мимо цели.
- Для тебя нет ничего невозможного. - Она с улыбкой покачала головой и
налила мне рюмку превосходного "Шато Лафита" 1961 года, которым
святотатственно запивала любую пищу, от черной икры до тушеных бобов.
Когда мы стали жить вместе, я сначала решил, что все ее имущество состоит
из меховых курток и ящиков с вином, которые она унаследовала от отца с
матерью, погибших в Марокко при землетрясении. Куртки она продала, потому
что пришла к выводу, что они ее полнят, а вино постепенно, по рюмке,
исчезало из пыльных бутылок, за каждую из которых торговцы этим товаром
готовы были заложить душу дьяволу.
- Такое вино - вложение капитала, - сказал мне один из них чуть не со
слезами в голосе.
- Но должен же его кто-то пить, - резонно заметила Джилли, вынимая пробку
из "Шеваль Бланк" 1961 года.
Джилли была богата благодаря своей бабке, оставившей ей наследство, и
считала, что лучше изредка пить вино, нежели выгодно его продать. Она
очень удивилась, узнав, что я придерживаюсь того же мнения, пока я не
объяснил ей, что квартира заставлена бесценной мебелью, в то время как
можно было с тем же успехом пользоваться современной.
Поэтому мы иногда сидели, положив ноги на испанский обеденный ореховый
стол шестнадцатого века, при одном виде которого коллекционеры падали на
колени и начинали рыдать, и пили ее вино из бокалов уотерфордского стекла
восемнадцатого века, смеясь друг над другом: для чего нужны деньги, если
их не тратить?
Однажды Джилли сказала:
- Не понимаю, что особенного ты нашел в этом столе? Неужели его ценность
только в том, что он сделан еще во времена Великой Армады? Ты только
посмотри на ножки, такое впечатление, что их моль поела...
- В шестнадцатом веке каменные полы поливали пивом для отбелки. Но то, что
хорошо для камня, вредно дереву, на которое все время попадают брызги.
- Значит, гнилые ножки доказывают его подлинность?
- Ты все понимаешь с полуслова.
Этот стол был мне дороже всей моей коллекции, потому что он принес мне
счастье. Через шесть месяцев после окончания Итона, на деньги,
заработанные подметанием полов в Сотби', я приобрел тележку и стал
объезжать пригороды, покупая почти все, что мне предлагали. Хлам я
продавал в лавки старьевщиков, более ценные вещи - маклерам и в семнадцать
лет уже подумывал об открытии собственного магазина.
Испанский стол я увидел в гараже человека, у которого только что купил
комод поздней викторианской эпохи. Я посмотрел на ажурные железные оковки,
скрепляющие четыре мощные ножки, столешницу в четыре дюйма толщиной и
почувствовал, что мне становится нехорошо.
Хозяин использовал стол, как верстак, - на ореховой поверхности
громоздилось множество банок с краской.
- Если хотите, могу купить, - сказал я.
- Да это же старый рабочий стол.
- Э-э-э.., сколько вы за него хотите?
Он посмотрел на мою тележку, куда только что помог погрузить комод. Помял
в руках двадцать фунтов стерлингов, которые я ему заплатил. Окинул
взглядом мои вылинявшие джинсы и старую куртку.
- Нет, парень, - добродушно сказал он, - не могу я тебя грабить. Ты только
взгляни, у него все ножки внизу сгнили.
- Я могу заплатить еще двадцатку, - нерешительно предложил я. - Больше у
меня с собой нет.
Мне пришлось долго его уговаривать, и в конце концов он согласился взять с
меня лишь пятнадцать фунтов. Потом он долго качал головой и советовал мне
немного подучиться своему ремеслу, чтобы окончательно Сотби - аукцион в
Лондоне по продаже антикварных вещей. не вылететь в трубу. Но я очистил
стол, отполировал изумительной красоты ореховую доску и через две недели
продал его маклеру, которого знал еще со времен Сотби, за двести семьдесят
фунтов стерлингов.
Вскоре после этого я открыл свой первый магазин и больше не знал горя.
Когда через двенадцать лет я продал дело американскому синдикату, у меня
было уже одиннадцать магазинов, светлых, чистых, заполненных настоящими
произведениями искусства.
Через некоторое время, повинуясь какому-то сентиментальному чувству, я
разыскал и купил ореховый стол, а затем отправился в тот самый гараж и
доплатил бывшему хозяину верстака двести фунтов, от чего с ним едва не
приключился инфаркт. Так что теперь я считал, что кто-кто, а уж я имею
полное право класть на него ноги, когда мне вздумается.
- Послушай, откуда у тебя столько ссадин? - спросила Джилли, садясь на
постель и глядя, как я раздеваюсь.
Я скосил глаза на темно-вишневые синяки.
- На меня напал осьминог. Она засмеялась.
- Ты безнадежен.
- И мне необходимо вернуться в Ньюмаркет завтра к семи утра.
- Тогда ложись спать. Уже полночь.
Я забрался в постель, лег рядом, и мы вместе стали решать кроссворд в
"Таймсе". Мы всегда разгадывали кроссворды перед сном, так что к тому
времени, как Джилли потушила свет, я окончательно расслабился и успокоился.
- Я люблю тебя, - сказала Джилли. - Не веришь?
- Конечно, верю, - скромно ответил я. Она обняла меня.
- Хочешь, скажу тебе одну вещь?
- Что?
- Четыре по вертикали не "галлюцинация", а "галлюциноген".
Я расхохотался.
- Спасибо.
- Мне почему-то показалось, что тебе будет интересно.
Я поцеловал ее перед сном.
Джилли разбудила меня, как исправный будильник, ровно в пять часов утра.
Она встала и, не приводя себя в порядок, сварила кофе. Распущенные
каштановые волосы чуть спутались и в художественном беспорядке обрамляли
нежный овал ее лица. Она всегда прекрасно выглядела по утрам. Помешивая
сливки в чашке с крепким черным кофе, Джилли уселась напротив меня за
кухонный стол.
- У тебя действительно неприятности? - спросила она как бы между прочим.
Я намазал хрустящий хлебец маслом и потянулся за медом.
- В некотором роде.
- Не хочешь говорить?
- Не могу, - коротко ответил я. - Потом.
- Голова у тебя, конечно, насквозь деревянная, - заметила она, - но тело
такое же уязвимое, как у всех.
Я удивленно посмотрел на нее, перестав жевать. Она сморщила нос.
- Когда-то я считала тебя человеком загадочным, способным взволновать
женскую душу.
- Спасибо.
- А сейчас ты волнуешь меня не больше, чем старые домашние тапочки.
- Как мило, - пробормотал я.
- Мне казалось, что ты волшебник, способный одним мановением руки избавить
от банкротства кого угодно.., а теперь выяснилось, что никакое это не
волшебство, а самый обычный здравый смысл...
- Я ужасно скучный, - согласился я, запивая крошки хлебца остатками кофе.
- Я тебя знаю, как облупленного, - сказала она. - С головы до пят. Эти
синяки... - Внезапно она задрожала, хотя в кухне было тепло.
- Джилли, - заявил я прокурорским тоном. - Ты страдаешь от интуиции. - И
тем самым выдал себя с головой.
- Нет.., от знания, - ответила она. - Побереги себя.
- Ну, конечно.
- Ведь если с тобой что-то случится, - серьезно объяснила она, - где еще я
найду квартиру на первом этаже с таким удобным винным погребом?
Глава 5
Когда я вернулся в Ньюмаркет, с неба накрапывал мелкий дождь. Утро было
холодным и мокрым, и в довершение ко всему у подъезда стоял белый
"Мерседес".
За рулем сидел шофер в форме. Непреклонный молодой Алессандро расположился
на заднем сиденье. Когда я остановил машину неподалеку, он, не дожидаясь,
пока я заглушу мотор, выскочил из своего "Мерседеса".
- Где вы были? - требовательно спросил он, глядя на капот моего
светло-серого "Дженсена".
- А вы? - в тон ответил я и нарвался на один из тех уничтожающих взглядов,
по которым он был большим специалистом.
- Я приехал тренироваться, - свирепо заявил он.
- Это заметно.
На нем были сверкающие глянцем коричневые сапоги и прекрасно сшитые брюки
для верховой езды, а также теплая непромокаемая куртка на "молнии" с
капюшоном, из дорогого спортивного магазина, и бледно-желтые перчатки на
шнуровке.
Он был скорее похож на рекламную картинку в "Кантри Лайф", чем на ученика,
пришедшего работать в конюшни.
- Мне надо переодеться, - сказал я. - Начнем, как только я освобожусь.
- Хорошо.
Жизнь-игра, задумана хреново, но графика обалденная!
- Молния
- Games moder
- Сообщения: 5098
- Зарегистрирован: 27 апр 2005, 14:42
- Откуда: Н.Новгород
Молния » 30 мар 2006, 14:53
Он опять забрался в машину, но в нетерпении из нее выскочил, как только я
снова появился в манеже. Кивком головы я пригласил его следовать за собой
и направился к Этти, на ходу обдумывая план предстоящего сражения.
Этти была в третьем деннике одной из конюшен и помогала низкорослому
конюху седлать кобылу. Когда мы приблизились, она вышла и окинула
Алессандро полным изумления взглядом.
- Этти, - сказал я, как бы ставя ее перед свершившимся фактом, - это -
Алессандро Ривера. Он подписал контракт и с сегодняшнего дня начинает у
нас работать. Какую лошадь мы ему дадим?
Этти откашлялась.
- Он - ученик?
- Да.
- Но у нас нет свободных вакансий, - запротестовала она.
- Он не будет обслуживать двух лошадей. Ему просто необходим опыт верховой
езды. Она недоуменно на меня посмотрела.
- Каждый ученик обязан ухаживать за двумя лошадьми.
- Только не этот, - сухо ответил я. - Так кого мы ему дадим?
Этти перестала отвлекаться и углубилась в решение поставленной перед ней
задачи.
- Разве что Индиго, - нерешительно сказала она. - Я его уже подседлала.
- Очень хорошо. - Я кивнул. Индиго был неноровистым десятилетним жеребцом,
и Этти часто скакала на нем, обучая двухлеток. К тому же она любила сажать
на Индиго новичков для обучения классу верховой езды. Я подавил в себе
желание проучить Алессандро, дав ему по-настоящему дурноезжую лошадь: не
хотелось рисковать дорогой частной собственностью.
- Мисс Крэйг - наш главный конюх, - сказал я Алессандро. - Вы будете
выполнять все ее распоряжения.
Он бросил на нее мрачный взгляд, и Этти неуверенно улыбнулась.
- Я сам отведу его к Индиго и покажу конюшни.
- Вы сегодня поедете на Кукушонке-Подкидыше, мистер Нейл, - все еще
неуверенно сообщила мне Этти. - Джок его подседлает.
Я показал Алессандро конюшни, инвентарную, столовую и повел его обратно в
манеж мимо конторы.
- Я отказываюсь подчиняться женщине, - сказал он.
- Придется.
- Нет.
Тогда прощайте.
Но он не кинулся к своему "Мерседесу". Он шел, не отставая от меня ни на
шаг, и зловеще молчал. Когда я открыл дверь в денник, соседний с тем,
который недавно принадлежал Лунному Камню, подседланный Индиго терпеливо
стоял и ждал, подогнув одну ногу и лениво оглядываясь вокруг.
Алессандро окинул его взглядом от морды до копыт и резко повернулся ко
мне, не в силах сдержать свою ярость.
- Я не сяду на клячу. Я требую, чтобы мне дали Архангела.
- Не стоит затачивать карандаш резцом на станке, - ответил я.
- Я справлюсь с любым рысаком на свете. Я очень хорошо езжу верхом.
- Что ж, покажите себя на Индиго, и я дам вам лошадь получше.
Алессандро поджал губы. Я безразлично посмотрел на него, по опыту зная,
как это успокаивает людей, горячащихся при торговых сделках, и через
несколько мгновений мой взгляд на него подействовал. Он потупил глаза,
пожал плечами, отвязал узду и вывел Индиго в манеж. С легкостью вскочив в
седло, Алессандро сунул ноги в стремена и подобрал поводья. Движения его
были точными и неторопливыми - похоже, он чувствовал себя в родной стихии.
Не говоря ни слова, Алессандро пустил лошадь шагом, на ходу укорачивая
стремена.
Взглянув на его удаляющуюся спину, я пошел за ним следом, попутно наблюдая
за подготовкой к утренней проездке. Собравшись в паддоке, лошади гарцевали
по наружной рабочей дорожке, посыпанной песком, в то время как Этти
расположилась на траве в центре и занялась распределением наездников, на
что у нее обычно уходило минут десять. Работнику конюшен вовсе не
обязательно быть мастером верховой езды: каждый наездник должен в худшем
случае суметь удержаться в седле, а в лучшем повысить резвостные
показатели своего подопечного. Самым неопытным наездникам Этти обычно
поручала вываживать лошадей по дорожкам манежа и крайне редко брала их с
собой на тренировку.
Я подошел к Этти и заглянул в составленный ею накануне список. Капли дождя
стучали по ее длинной ярко-желтой зюйдвестке - вся целиком она чем-то
напоминала американского пожарника в миниатюре. Написанные чернилами
строчки медленно сливались в одно пятно.
- Гиндж, возьмешь Пуллитцера, - сказала она.
Надувшийся Гиндж молча повиновался. Пуллитцер был куда более слабым
скакуном, чем Счастливчик Линдсей, и Гиндж посчитал, что "потерял лицо".
Некоторое время Этти наблюдала за Алессандро. Убедившись, что он, по
крайней мере, справляется с Индиго, она бросила на меня вопросительный
взгляд, но я быстро отвлек ее, спросив, кому она собирается дать Движение
- скакуна, отличавшегося крайне капризным нравом.
Этти огорченно покачала головой.
- Энди, больше некому. Этот жеребец - просто дьявол какой-то. И вся их
порода такая. - Она повернулась. - Энди.., возьмешь Движение.
Энди, наездник крохотного роста, средних лет, но уже весь в морщинах, был
мастером подготовки рысаков, однако, когда много лет назад ему
предоставили возможность участвовать в скачках, все его умение неожиданно
испарилось. Энди подсадили на Движение, и гнедой двухлетка тут же принялся
раздраженно плясать на месте, пытаясь сбросить седока.
Этти пересела на Счастливчика Линдсея, у которого из-за царапины было
забинтовано колено и которого решили на всякий случай сегодня не
тренировать, а меня посадила на Кукушонка-Подкидыша -
пятилетку-гандикапера. Ворота распахнулись, и мы выехали на Пустошь..,
жеребцы, как всегда, впереди, кобылы - сзади.
Отправляясь на Южное Поле, находящееся рядом с ипподромом, мы свернули
направо и проехали шагом мимо других конюшен, расположенных по обе стороны
Бэри Роуд. На доске объявлений у Жокей-клуба был вывешен список мест, где
сегодня разрешалась тренировка. Мы пересекли шоссе А-11, перекрыв движение
тяжелых грузовиков, "дворники" которых нетерпеливо смахивали капли дождя с
лобовых стекол, выехали на площадь Святой Марии, обогнули несколько улиц
и, следуя течению реки, добрались наконец до Южного Поля. Во всей Англии
не было другого такого города, в котором лошадям отводилась бы специальная
сеть дорог, закрытая для движения любого вида транспорта.
Кроме нас на Южном Поле сегодня никого не было, и Этти, не теряя времени,
распорядилась тут же начать проездку. У обочины дороги, ведущей к
ипподрому, стояли, как обычно, две машины. Рядом с машинами виднелись двое
мужчин, наблюдавших за нами в бинокли.
- Ни дня не пропустят, - сердито заявила Этти. - Не видать им Архангела
как своих ушей.
"Жучки" не опускали биноклей, хотя оставалось неясным, что они надеялись
увидеть с расстояния в полмили при такой погоде. Их наняли не букмекеры, а
репортеры, которым необходимо было заполнить газетные колонки отчетами о
предстоящих скачках. Я подумал, что чем позже они заметят Алессандро, тем
лучше.
У молодого Риверы была неплохая посадка и твердая рука. Он прекрасно
справлялся с Индиго, хотя это еще ни о чем не говорило - жеребец был стар
и покладист.
- Эй, вы, - крикнула ему Этти, повелительно взмахнув хлыстом, - подойдите
сюда! - Соскользнув с седла Счастливчика Линдсея, она спросила:
- Как его зовут?
- Алессандро.
- Алесс.., слишком длинно. Индиго остановился рядом с нами.
- Послушайте, Алекс, - сказала она. - Прыгайте вниз и подержите мою лошадь.
Я подумал, что он не выдержит. По его побелевшему от гнева лицу было
видно, что никто не имеет права называть его Алексом и никто, ну просто
никто не может ему приказывать. И в особенности - женщина.
Он увидел, что я наблюдаю за ним, и мгновенно с его лица исчезло всякое
выражение, как будто по нему провели губкой. Одним движением Алессандро
освободил сапоги из стремян, перекинул ногу через холку и в следующую
секунду очутился на земле. Взяв поводья Счастливчика Линдсея, которые
протянула ему Этти, он передал ей Индиго. Она удлинила кожаные ремешки
стремян, вскочила в седло и молча погнала на разминку шестерых двухлеток.
Алессандро произнес голосом, похожим на урчание вулкана:
- Я не намерен больше выполнять распоряжения этой женщины.
- Не будьте дураком, - сказал я.
Он поднял лицо и посмотрел мне в глаза. Дождь насквозь пропитал его черные
волосы, и они мелкими кудряшками облепили его голову. Глядя на
высокомерный нос, скошенный назад череп и неожиданную прическу, можно было
подумать, что передо мной - ожившая римская статуя.
- Не смейте так со мной разговаривать. Со мной никто так не разговаривает.
Кукушонок-Подкидыш терпеливо стоял, прядая ушами и посматривая на чаек,
пролетавших над Пустошью.
- Вы находитесь здесь только потому, что сами этого захотели, - сказал я.
- Вас никто не приглашал, и, если вы нас покинете, никто не будет плакать.
Но пока вы здесь, вам придется выполнять все распоряжения мисс Крэйг и мои
тоже, и вы будете это делать без возражений. Вам ясно?
- Мой отец не позволит так со мной обращаться. - Он был вне себя от ярости.
- Ваш отец, - холодно ответил я, - должно быть, счастлив иметь сына,
который все время прячется за его спину.
- Вы пожалеете, - с бешенством в голосе пригрозил он.
Я пожал плечами.
- Ваш отец сказал, что я должен дать вам на скачки хороших лошадей. Он
почему-то забыл упомянуть, что мне придется к тому же молиться на
капризного оловянного божка.
- Я скажу ему...
- Говорите все, что угодно. Но чем больше вы будете жаловаться, тем хуже я
буду о вас думать.
- Мне все равно, что вы обо мне думаете.
- Лжец, - решительно заявил я. Алессандро уставился на меня, поджав губы,
потом резко отвернулся, отвел Счастливчика Линдсея на десять шагов в
сторону и остановился, наблюдая, как Этти тренирует молодняк, прогоняя его
переменным аллюром. Каждая линия хрупкого тела Алессандро говорила об
оскорбленном величии и пламенном негодовании, и мне пришло в голову, что
отец его действительно может решить, что я слишком много себе позволяю. А
если так, что он может сделать?
Решив не думать о неприятном, я стал наблюдать за двухлетками, мысленно
прикидывая их резвостные показатели и скоростную выносливость. Как бы ни
иронизировали знатоки по поводу того, что я занялся тренингом, я все
больше убеждался, что детские навыки вернулись ко мне так же естественно,
как при необходимости возвращаются к человеку навыки езды на велосипеде;
да и вряд ли одинокий мальчишка, воспитанный и выросший в скаковых
конюшнях, мог плохо усвоить уроки, которые преподавали ему все: от конюхов
и мастеров-наездников до тренера. Лошади да старинная мебель в доме были
единственными моими друзьями, и я считал, что уж если мне удалось
пробиться в люди, имея дело с мертвым деревом, то и работая с горой живых
мускулов, я тоже смогу добиться успеха. "Но лишь тогда, когда удастся
избавиться от Алессандро", - напомнил я себе.
Этти вернулась после проездки и вновь поменяла лошадей.
- Подсадите меня, - сказала она Алессандро бодрым голосом, так как
Счастливчик Линдсей, подобно многим молодым чистокровкам, начинал
нервничать, когда наездник долго садился в седло.
На какое-то мгновение я решил, что сейчас все раскроется. Алессандро
вытянулся во весь рост, возвысившись над Этти на два дюйма, и бросил на
нее испепеляющий взгляд. Этти этого не заметила.
- В чем дело? - нетерпеливо сказала она и, приподняв ногу, согнула ее в
колене.
Алессандро посмотрел на меня с полным отчаянием, потом глубоко вздохнул,
перекинул поводья Индиго через холку и подставил обе руки под голень Этти.
Он подсадил ее довольно пристойно, хотя я бы не удивился, узнав, что он
делает это первый раз в жизни.
Я благоразумно не рассмеялся, даже виду не подал, что произошло нечто
необычное. Алессандро молча смирился с поражением. Правда, у меня не было
уверенности, что надолго.
Мы вернулись в конюшни. Я отдал Кукушонка-Подкидыша Джоку и зашел в
контору повидать Маргарет. Калорифер работал на полную мощность, и я не
сомневался, что мне удастся обсохнуть до вечерней проездки.
- Здравствуйте, - экономя время на каждом слове, сказала Маргарет.
- Доброе утро. - Я кивнул, чуть улыбнувшись, и развалился в вертящемся
кресле.
- Я опять вскрыла письма... Вы не возражаете? - спросила она.
- Напротив. И если вам не трудно, можете на них ответить.
Она удивленно на меня посмотрела.
- Мистер Гриффон всегда диктовал ответы.
- Если вам что-то непонятно - спрашивайте. Если считаете, что меня
необходимо поставить в известность - сообщайте. Все остальное я оставляю
на ваше усмотрение.
- Очень хорошо, - сказала она. По-видимому, она осталась довольна.
Я сидел в кресле отца, смотрел на его сапоги для верховой езды, незаконно
мною присвоенные, и серьезно раздумывал над бухгалтерскими отчетами.
Алессандро не был единственной неприятностью, которая грозила конюшням.
Внезапно дверь в контору с треском распахнулась, и в помещение со
скоростью взбесившейся баллистической ракеты ворвалась Этти.
- Этот ваш чертов ученик!.. Ему придется уйти. Я этого не потерплю!.. Ни
за что!
снова появился в манеже. Кивком головы я пригласил его следовать за собой
и направился к Этти, на ходу обдумывая план предстоящего сражения.
Этти была в третьем деннике одной из конюшен и помогала низкорослому
конюху седлать кобылу. Когда мы приблизились, она вышла и окинула
Алессандро полным изумления взглядом.
- Этти, - сказал я, как бы ставя ее перед свершившимся фактом, - это -
Алессандро Ривера. Он подписал контракт и с сегодняшнего дня начинает у
нас работать. Какую лошадь мы ему дадим?
Этти откашлялась.
- Он - ученик?
- Да.
- Но у нас нет свободных вакансий, - запротестовала она.
- Он не будет обслуживать двух лошадей. Ему просто необходим опыт верховой
езды. Она недоуменно на меня посмотрела.
- Каждый ученик обязан ухаживать за двумя лошадьми.
- Только не этот, - сухо ответил я. - Так кого мы ему дадим?
Этти перестала отвлекаться и углубилась в решение поставленной перед ней
задачи.
- Разве что Индиго, - нерешительно сказала она. - Я его уже подседлала.
- Очень хорошо. - Я кивнул. Индиго был неноровистым десятилетним жеребцом,
и Этти часто скакала на нем, обучая двухлеток. К тому же она любила сажать
на Индиго новичков для обучения классу верховой езды. Я подавил в себе
желание проучить Алессандро, дав ему по-настоящему дурноезжую лошадь: не
хотелось рисковать дорогой частной собственностью.
- Мисс Крэйг - наш главный конюх, - сказал я Алессандро. - Вы будете
выполнять все ее распоряжения.
Он бросил на нее мрачный взгляд, и Этти неуверенно улыбнулась.
- Я сам отведу его к Индиго и покажу конюшни.
- Вы сегодня поедете на Кукушонке-Подкидыше, мистер Нейл, - все еще
неуверенно сообщила мне Этти. - Джок его подседлает.
Я показал Алессандро конюшни, инвентарную, столовую и повел его обратно в
манеж мимо конторы.
- Я отказываюсь подчиняться женщине, - сказал он.
- Придется.
- Нет.
Тогда прощайте.
Но он не кинулся к своему "Мерседесу". Он шел, не отставая от меня ни на
шаг, и зловеще молчал. Когда я открыл дверь в денник, соседний с тем,
который недавно принадлежал Лунному Камню, подседланный Индиго терпеливо
стоял и ждал, подогнув одну ногу и лениво оглядываясь вокруг.
Алессандро окинул его взглядом от морды до копыт и резко повернулся ко
мне, не в силах сдержать свою ярость.
- Я не сяду на клячу. Я требую, чтобы мне дали Архангела.
- Не стоит затачивать карандаш резцом на станке, - ответил я.
- Я справлюсь с любым рысаком на свете. Я очень хорошо езжу верхом.
- Что ж, покажите себя на Индиго, и я дам вам лошадь получше.
Алессандро поджал губы. Я безразлично посмотрел на него, по опыту зная,
как это успокаивает людей, горячащихся при торговых сделках, и через
несколько мгновений мой взгляд на него подействовал. Он потупил глаза,
пожал плечами, отвязал узду и вывел Индиго в манеж. С легкостью вскочив в
седло, Алессандро сунул ноги в стремена и подобрал поводья. Движения его
были точными и неторопливыми - похоже, он чувствовал себя в родной стихии.
Не говоря ни слова, Алессандро пустил лошадь шагом, на ходу укорачивая
стремена.
Взглянув на его удаляющуюся спину, я пошел за ним следом, попутно наблюдая
за подготовкой к утренней проездке. Собравшись в паддоке, лошади гарцевали
по наружной рабочей дорожке, посыпанной песком, в то время как Этти
расположилась на траве в центре и занялась распределением наездников, на
что у нее обычно уходило минут десять. Работнику конюшен вовсе не
обязательно быть мастером верховой езды: каждый наездник должен в худшем
случае суметь удержаться в седле, а в лучшем повысить резвостные
показатели своего подопечного. Самым неопытным наездникам Этти обычно
поручала вываживать лошадей по дорожкам манежа и крайне редко брала их с
собой на тренировку.
Я подошел к Этти и заглянул в составленный ею накануне список. Капли дождя
стучали по ее длинной ярко-желтой зюйдвестке - вся целиком она чем-то
напоминала американского пожарника в миниатюре. Написанные чернилами
строчки медленно сливались в одно пятно.
- Гиндж, возьмешь Пуллитцера, - сказала она.
Надувшийся Гиндж молча повиновался. Пуллитцер был куда более слабым
скакуном, чем Счастливчик Линдсей, и Гиндж посчитал, что "потерял лицо".
Некоторое время Этти наблюдала за Алессандро. Убедившись, что он, по
крайней мере, справляется с Индиго, она бросила на меня вопросительный
взгляд, но я быстро отвлек ее, спросив, кому она собирается дать Движение
- скакуна, отличавшегося крайне капризным нравом.
Этти огорченно покачала головой.
- Энди, больше некому. Этот жеребец - просто дьявол какой-то. И вся их
порода такая. - Она повернулась. - Энди.., возьмешь Движение.
Энди, наездник крохотного роста, средних лет, но уже весь в морщинах, был
мастером подготовки рысаков, однако, когда много лет назад ему
предоставили возможность участвовать в скачках, все его умение неожиданно
испарилось. Энди подсадили на Движение, и гнедой двухлетка тут же принялся
раздраженно плясать на месте, пытаясь сбросить седока.
Этти пересела на Счастливчика Линдсея, у которого из-за царапины было
забинтовано колено и которого решили на всякий случай сегодня не
тренировать, а меня посадила на Кукушонка-Подкидыша -
пятилетку-гандикапера. Ворота распахнулись, и мы выехали на Пустошь..,
жеребцы, как всегда, впереди, кобылы - сзади.
Отправляясь на Южное Поле, находящееся рядом с ипподромом, мы свернули
направо и проехали шагом мимо других конюшен, расположенных по обе стороны
Бэри Роуд. На доске объявлений у Жокей-клуба был вывешен список мест, где
сегодня разрешалась тренировка. Мы пересекли шоссе А-11, перекрыв движение
тяжелых грузовиков, "дворники" которых нетерпеливо смахивали капли дождя с
лобовых стекол, выехали на площадь Святой Марии, обогнули несколько улиц
и, следуя течению реки, добрались наконец до Южного Поля. Во всей Англии
не было другого такого города, в котором лошадям отводилась бы специальная
сеть дорог, закрытая для движения любого вида транспорта.
Кроме нас на Южном Поле сегодня никого не было, и Этти, не теряя времени,
распорядилась тут же начать проездку. У обочины дороги, ведущей к
ипподрому, стояли, как обычно, две машины. Рядом с машинами виднелись двое
мужчин, наблюдавших за нами в бинокли.
- Ни дня не пропустят, - сердито заявила Этти. - Не видать им Архангела
как своих ушей.
"Жучки" не опускали биноклей, хотя оставалось неясным, что они надеялись
увидеть с расстояния в полмили при такой погоде. Их наняли не букмекеры, а
репортеры, которым необходимо было заполнить газетные колонки отчетами о
предстоящих скачках. Я подумал, что чем позже они заметят Алессандро, тем
лучше.
У молодого Риверы была неплохая посадка и твердая рука. Он прекрасно
справлялся с Индиго, хотя это еще ни о чем не говорило - жеребец был стар
и покладист.
- Эй, вы, - крикнула ему Этти, повелительно взмахнув хлыстом, - подойдите
сюда! - Соскользнув с седла Счастливчика Линдсея, она спросила:
- Как его зовут?
- Алессандро.
- Алесс.., слишком длинно. Индиго остановился рядом с нами.
- Послушайте, Алекс, - сказала она. - Прыгайте вниз и подержите мою лошадь.
Я подумал, что он не выдержит. По его побелевшему от гнева лицу было
видно, что никто не имеет права называть его Алексом и никто, ну просто
никто не может ему приказывать. И в особенности - женщина.
Он увидел, что я наблюдаю за ним, и мгновенно с его лица исчезло всякое
выражение, как будто по нему провели губкой. Одним движением Алессандро
освободил сапоги из стремян, перекинул ногу через холку и в следующую
секунду очутился на земле. Взяв поводья Счастливчика Линдсея, которые
протянула ему Этти, он передал ей Индиго. Она удлинила кожаные ремешки
стремян, вскочила в седло и молча погнала на разминку шестерых двухлеток.
Алессандро произнес голосом, похожим на урчание вулкана:
- Я не намерен больше выполнять распоряжения этой женщины.
- Не будьте дураком, - сказал я.
Он поднял лицо и посмотрел мне в глаза. Дождь насквозь пропитал его черные
волосы, и они мелкими кудряшками облепили его голову. Глядя на
высокомерный нос, скошенный назад череп и неожиданную прическу, можно было
подумать, что передо мной - ожившая римская статуя.
- Не смейте так со мной разговаривать. Со мной никто так не разговаривает.
Кукушонок-Подкидыш терпеливо стоял, прядая ушами и посматривая на чаек,
пролетавших над Пустошью.
- Вы находитесь здесь только потому, что сами этого захотели, - сказал я.
- Вас никто не приглашал, и, если вы нас покинете, никто не будет плакать.
Но пока вы здесь, вам придется выполнять все распоряжения мисс Крэйг и мои
тоже, и вы будете это делать без возражений. Вам ясно?
- Мой отец не позволит так со мной обращаться. - Он был вне себя от ярости.
- Ваш отец, - холодно ответил я, - должно быть, счастлив иметь сына,
который все время прячется за его спину.
- Вы пожалеете, - с бешенством в голосе пригрозил он.
Я пожал плечами.
- Ваш отец сказал, что я должен дать вам на скачки хороших лошадей. Он
почему-то забыл упомянуть, что мне придется к тому же молиться на
капризного оловянного божка.
- Я скажу ему...
- Говорите все, что угодно. Но чем больше вы будете жаловаться, тем хуже я
буду о вас думать.
- Мне все равно, что вы обо мне думаете.
- Лжец, - решительно заявил я. Алессандро уставился на меня, поджав губы,
потом резко отвернулся, отвел Счастливчика Линдсея на десять шагов в
сторону и остановился, наблюдая, как Этти тренирует молодняк, прогоняя его
переменным аллюром. Каждая линия хрупкого тела Алессандро говорила об
оскорбленном величии и пламенном негодовании, и мне пришло в голову, что
отец его действительно может решить, что я слишком много себе позволяю. А
если так, что он может сделать?
Решив не думать о неприятном, я стал наблюдать за двухлетками, мысленно
прикидывая их резвостные показатели и скоростную выносливость. Как бы ни
иронизировали знатоки по поводу того, что я занялся тренингом, я все
больше убеждался, что детские навыки вернулись ко мне так же естественно,
как при необходимости возвращаются к человеку навыки езды на велосипеде;
да и вряд ли одинокий мальчишка, воспитанный и выросший в скаковых
конюшнях, мог плохо усвоить уроки, которые преподавали ему все: от конюхов
и мастеров-наездников до тренера. Лошади да старинная мебель в доме были
единственными моими друзьями, и я считал, что уж если мне удалось
пробиться в люди, имея дело с мертвым деревом, то и работая с горой живых
мускулов, я тоже смогу добиться успеха. "Но лишь тогда, когда удастся
избавиться от Алессандро", - напомнил я себе.
Этти вернулась после проездки и вновь поменяла лошадей.
- Подсадите меня, - сказала она Алессандро бодрым голосом, так как
Счастливчик Линдсей, подобно многим молодым чистокровкам, начинал
нервничать, когда наездник долго садился в седло.
На какое-то мгновение я решил, что сейчас все раскроется. Алессандро
вытянулся во весь рост, возвысившись над Этти на два дюйма, и бросил на
нее испепеляющий взгляд. Этти этого не заметила.
- В чем дело? - нетерпеливо сказала она и, приподняв ногу, согнула ее в
колене.
Алессандро посмотрел на меня с полным отчаянием, потом глубоко вздохнул,
перекинул поводья Индиго через холку и подставил обе руки под голень Этти.
Он подсадил ее довольно пристойно, хотя я бы не удивился, узнав, что он
делает это первый раз в жизни.
Я благоразумно не рассмеялся, даже виду не подал, что произошло нечто
необычное. Алессандро молча смирился с поражением. Правда, у меня не было
уверенности, что надолго.
Мы вернулись в конюшни. Я отдал Кукушонка-Подкидыша Джоку и зашел в
контору повидать Маргарет. Калорифер работал на полную мощность, и я не
сомневался, что мне удастся обсохнуть до вечерней проездки.
- Здравствуйте, - экономя время на каждом слове, сказала Маргарет.
- Доброе утро. - Я кивнул, чуть улыбнувшись, и развалился в вертящемся
кресле.
- Я опять вскрыла письма... Вы не возражаете? - спросила она.
- Напротив. И если вам не трудно, можете на них ответить.
Она удивленно на меня посмотрела.
- Мистер Гриффон всегда диктовал ответы.
- Если вам что-то непонятно - спрашивайте. Если считаете, что меня
необходимо поставить в известность - сообщайте. Все остальное я оставляю
на ваше усмотрение.
- Очень хорошо, - сказала она. По-видимому, она осталась довольна.
Я сидел в кресле отца, смотрел на его сапоги для верховой езды, незаконно
мною присвоенные, и серьезно раздумывал над бухгалтерскими отчетами.
Алессандро не был единственной неприятностью, которая грозила конюшням.
Внезапно дверь в контору с треском распахнулась, и в помещение со
скоростью взбесившейся баллистической ракеты ворвалась Этти.
- Этот ваш чертов ученик!.. Ему придется уйти. Я этого не потерплю!.. Ни
за что!
Жизнь-игра, задумана хреново, но графика обалденная!
- Молния
- Games moder
- Сообщения: 5098
- Зарегистрирован: 27 апр 2005, 14:42
- Откуда: Н.Новгород
Молния » 30 мар 2006, 14:54
Она выглядела крайне раздраженной, глаза ее свирепо сверкали, а губы были
сжаты в тонкую линию.
- Что он такого натворил? - примирительно спросил я.
- Умчался в своем идиотском белом автомобиле, оставив Индиго подседланным
и в узде. Джордж говорит, что он просто отвел лошадь в денник, закрыл
дверь, сел в машину и уехал. Взял и уехал! - Она умолкла, переводя
дыхание. - А кто, по его мнению, снимет с Индиго седло, насухо оботрет,
вымоет ноги, укроет попоной, принесет сено и воду, устроит подстилку?
- Я поговорю с Джорджем, - сказал я, - и попрошу его все сделать.
- Я уже попросила! - в бешенстве заявила Этти. - Но дело не в этом. Нам не
нужен этот маленький пакостник Алекс! Ноги его больше здесь не будет!
Она посмотрела на меня, задрав вверх подбородок, явно показывая, что не
собирается уступать. При приеме на работу или увольнении ее слово, как
главного конюха, было решающим. Я не посоветовался с ней, взяв Алессандро,
и она ясно давала понять, что теперь я просто обязан подчиниться.
- Боюсь, нам придется потерпеть, Этти, - сочувственно сказал я. - Будем
надеяться, что со временем он исправится.
- Он должен уйти! - яростно заявила она.
- Отец Алессандро, - соврал я очень искренним тоном, - платит бешеные
деньги за то, чтобы его сына приняли в конюшни учеником. С финансовой
точки зрения это нам необходимо. Я поговорю с ним, когда он вернется к
вечерней проездке, и постараюсь хоть немного вразумить.
- Мне не нравится, как он на меня смотрит, - сказала Этти, явно
неудовлетворенная моим объяснением.
- Я попрошу его больше так не делать.
- Попрошу! - в отчаянии вскричала Этти. - Где это слыхано, чтобы ученика
просили вести себя прилично по отношению к главному конюху?
- Я обязательно ему скажу, Этти, - ответил я.
- И не забудьте сказать, чтобы он перестал так вызывающе держаться с
другими наездниками, они крайне недовольны. И скажите, чтобы ухаживал за
своей лошадью после проездки, как все.
- Мне очень жаль. Этти. Но думаю, он не станет этого делать. Придется
приставить к нему Джорджа. Естественно, за прибавку к жалованью.
- Конюх не обязан.., обслуживать ученика, - сердито сказала Этти. - Это не
правильно.
- Знаю, Этти, - согласился я. - Знаю, что не правильно. Но Алессандро - не
обычный ученик, и мне бы хотелось, чтобы вы рассказали всем нашим
наездникам и конюхам, что отец его платит кучу денег за обучение, потому
что в голове у парня засела романтическая мысль стать жокеем. Наверняка он
скоро одумается, уйдет от нас, и тогда все встанет на свои места. Она
неуверенно на меня посмотрела.
- Если он не будет ухаживать за лошадьми, это не настоящее ученичество.
- Детали контракта оставляются на усмотрение подписывающих его сторон, - с
сожалением в голосе сказал я. - Если я не возражаю против того, чтобы
ученик занимался только верховой ездой, значит, ему необязательно
ухаживать за двумя лошадьми. Поверьте, я сам отношусь к таким вещам
неодобрительно, но что делать, если конюшням это выгодно?
Этти успокоилась, но все еще оставалась недовольной.
- Вы могли бы посоветоваться со мной, прежде чем соглашаться на такие
условия.
- Вы правы, Этти. Мне очень жаль, что так получилось.
- А ваш отец знает?
- Конечно, - сказал я.
- А, ладно. - Она пожала плечами. - В таком случае попробуем что-нибудь
придумать. Но, боюсь, дисциплина сильно пострадает.
- Ребята привыкнут к нему за неделю.
- Они обозлятся, если узнают, что он будет участвовать в скачках.
- Сезон открывается через месяц, - мягко сказал я. - Давайте посмотрим,
как у него пойдет дело, ладно?
Вопрос был отложен до того дня, когда мне придется разрешить Алессандро
участвовать в скачках, как бы плох он ни был и как бы этого счастливого
шанса ни заслуживали другие.
* * *
Этти посадила Алессандро на довольно спокойную кобылу-четырехлетку, и,
хотя это был значительный шаг вперед после старика Индиго, молодой Ривера
остался недоволен. Со скорбным презрением он выслушал мою просьбу не
глазеть на Этти и огрызнулся на предложение рассказать конюхам, что отец
будто бы платит за его обучение.
- Это не правда, - надменно заявил он.
- Поверьте мне, - с чувством сказал я, - если бы это было правдой, вас бы
здесь не было. Предложи ваш отец хоть фунт стерлингов в минуту.
- Почему?
Он покачал головой, но я не сомневался, что он врет.
- Алессандро, - сказал я, - чем бы ни грозил ваш отец, какие бы шаги ни
предпринял, вам удастся стать жокеем лишь в том случае, если конюшни
останутся в неприкосновенности. Если ваш отец уничтожит их, вам просто не
на ком будет побеждать в скачках.
- Он заставит другого тренера, - последовал уверенный ответ.
- Ну уж нет, - твердо заявил я. - Если это произойдет, я предоставлю факты
Жокей-клубу, у вас отберут права, и больше вы никогда не сможете
участвовать в скачках.
- Он убьет вас, - спокойно ответил Алессандро. Казалось, подобная мысль не
смущала его и не внушала отвращения.
- У моего поверенного лежит письмо с описанием всего, что произошло,
включая и разговор с вашим отцом. Если он меня убьет, письмо будет
вскрыто. Думаю, у него начнутся большие неприятности. А вы, конечно,
будете дисквалифицированы на всю жизнь, и во всем мире не найдется места,
где вы могли бы стать жокеем.
Его самоуверенность постепенно превратилась в замешательство.
- Ему надо было самому с вами поговорить, - пробормотал он. - Он сказал,
что вы будете вести себя совсем по-другому. Вы меня сбиваете... Он сам с
вами поговорит.
Он резко повернулся и, чеканя шаг, направился к блюстителю "Мерседеса".
Терпеливый шофер, который не отлучался от машины ни на минуту за все время
тренировок, увидев, что Алессандро устроился на заднем сиденье, завел
мурлыкающий мотор, и "Мерседес" умчался, визжа резиной "мишлен".
Я отправился в дом, уселся за столом в кабинете и открыл плоскую жестянку.
Небольшая, вырезанная из дерева лошадь лежала в коробочке, завернутая в
вату. На шее лошади висел ярлык, на нем были написаны два слова: Лунный
Камень.
Я вынул маленькую лошадь из жестянки. Мне удалось это сделать в два
приема: правая задняя нога была сломана в колене.
Глава 6
Долгое время я сидел, вертя деревянную лошадку в пальцах, и размышлял,
действительно ли Энсо Ривера сумел подстроить эту историю с Лунным Камнем
или просто воспользовался несчастным случаем и сделал вид, что это - дело
его рук.
Мне как-то не верилось, что он погубил Лунного Камня. Беспокоило другое:
мог ли он в принципе таким путем воплотить свою угрозу уничтожить конюшни.
Почти каждую лошадь с переломом ноги необходимо усыпить и лишь в очень
редких случаях имеет смысл ждать, пока кость срастется. Скакуна не уложишь
в постель. Лошади вообще не любят ложиться. Ногу приходится держать на
перевязи, чтобы на нее не давил вес тела. За несколько недель болезни у
рысака, как правило, начинаются всякого рода неприятности с желудком и
может развиться дебильность. Скаковые лошади - создания очень нежные, как
правило, они погибают от отсутствия движения, но, даже выживая, становятся
абсолютно непригодными для скачек: именно поэтому переломы ног лечат
только у очень ценных племенных жеребцов и кобыл.
Если Энсо Ривера начнет ломать лошадям ноги и его не удастся остановить,
среди владельцев начнется паника, и тогда конюшни действительно будут
уничтожены.
Алессандро сказал, что его отец посылает жестянку, чтобы на примере
показать, на что он способен.
Если он способен ломать ноги, значит, уничтожение конюшен ему тоже по
плечу.
Но ведь это не так просто - сломать лошади ногу.
Значит - блеф.
Я вертел в руках маленькую искалеченную статуэтку. Я не знал, не мог
решить, где правда. Зато собственный блеф я решил превратить в
свершившийся факт - взял лист бумаги и принялся описывать свое похищение,
стараясь припомнить мельчайшие подробности. Завернув деревянную лошадку в
вату, я положил ее обратно в жестянку и дописал на листе короткое
объяснение возможной важности этой улики. Затем я сложил жестянку и письмо
в большой плотный конверт из оберточной бумаги, заклеил его, начертав
сакраментальные слова "Вскрыть в случае моей смерти", вложил в другой
большой конверт, который адресовал лондонскому поверенному, и отправил
заказным с главпочтамта в Ньюмаркете.
* * *
- Что-что ты сделал? - воскликнул мой отец.
- Взял нового ученика.
Он в ярости поглядел на железяки и противовесы, приковывавшие его к
постели. Не будь их, он подпрыгнул бы до потолка.
- Ты не имеешь права брать новых учеников! Я тебе запрещаю! Ты меня
слышишь?
Я повторил то, что сказал Этти: отец Алессандро платит большие деньги за
уроки верховой езды. Мои слова постепенно дошли до его сознания, и он
несколько утихомирился. На лице его появилось задумчивое выражение, и
через некоторое время он неохотно кивнул головой.
"Он знает, - подумал я. - Знает, что скоро конюшни останутся без наличных".
Я никак не мог решить, достаточно ли хорошо он себя чувствует, чтобы
обсудить данный вопрос, и захочет ли он вообще со мной разговаривать. Мы
ни разу в жизни ничего с ним не обсуждали: он приказывал, а я либо
слушался, либо - нет. Он поступал так со всеми и с владельцами лошадей
тоже. Все они в какой-то степени перед ним благоговели, а некоторые так
просто его боялись, но не забирали своих лошадей из конюшен, потому что из
года в год он выигрывал самые престижные скачки.
Отец спросил, какие нагрузки мы даем на тренировках. Я начал рассказывать.
Он слушал меня, скептически скривив рот и приподняв бровь, всем своим
видом показывая, что сильно сомневается в моих знаниях. Я продолжал
говорить, не обращая внимания на его мимику и вспоминая все, что могло
представлять для него интерес.
- Передай Этти, - сказал он, - чтобы она подготовила список проведенных
испытаний на каждую лошадь, с указанием нагрузок по скоростной
выносливости.
- Хорошо, - с готовностью согласился я. Он пытливо посмотрел мне в лицо,
стараясь разглядеть на нем следы обиды, и, по-моему, был крайне
разочарован, ничего такого не заметив. Антагонизм между стареющим отцом и
взрослым здоровым сыном - явление повсеместное, и я не мог обижаться. С
другой стороны, я не собирался потакать всем его капризам, а он даже
представить себе не мог, какой колоссальный опыт я накопил в общении с
людьми самых разных профессий.
- Можно взять заявки домой? - спросил я. - Тогда Этти будет заранее знать,
как готовить лошадей к тем или иным скачкам.
Глаза его сузились, губы поджались, и он объяснил, что был лишен
возможности составить заявки: лечение и рентген отняли у него все
свободное время и помешали сосредоточиться.
- Может, нам с Этти попробовать?
- Ни в коем случае. Я все сделаю.., когда будет время.
- Хорошо, - добродушно согласился я. - Как твоя нога? Ты сегодня совсем
неплохо выглядишь.
- Болит меньше, - признался он и стал разглаживать ровную, без единой
морщинки, простыню. Сказывалась привычка: все, что его окружало, должно
было быть аккуратным, пристойным и чопорным, как его душа.
Я спросил, не надо ли ему чего-нибудь. Может, книгу? Фрукты? Шампанское?
Как и большинство скаковых тренеров, отец считал шампанское чем-то вроде
улучшенного варианта кока-колы, напитка, который если и стоило пить, то
только по утрам.
Он задумался, чуть склонив голову.
- В Роули Лодж, в погребе, осталось несколько маленьких бутылок.
- Я тебе принесу, - пообещал я.
Отец кивнул. Никогда еще, как бы я ни старался ему угодить, он не сказал
"спасибо". Я улыбнулся про себя. Если настанет день, когда отец
поблагодарит меня, можно считать, что он перестал быть самим собой.
* * *
сжаты в тонкую линию.
- Что он такого натворил? - примирительно спросил я.
- Умчался в своем идиотском белом автомобиле, оставив Индиго подседланным
и в узде. Джордж говорит, что он просто отвел лошадь в денник, закрыл
дверь, сел в машину и уехал. Взял и уехал! - Она умолкла, переводя
дыхание. - А кто, по его мнению, снимет с Индиго седло, насухо оботрет,
вымоет ноги, укроет попоной, принесет сено и воду, устроит подстилку?
- Я поговорю с Джорджем, - сказал я, - и попрошу его все сделать.
- Я уже попросила! - в бешенстве заявила Этти. - Но дело не в этом. Нам не
нужен этот маленький пакостник Алекс! Ноги его больше здесь не будет!
Она посмотрела на меня, задрав вверх подбородок, явно показывая, что не
собирается уступать. При приеме на работу или увольнении ее слово, как
главного конюха, было решающим. Я не посоветовался с ней, взяв Алессандро,
и она ясно давала понять, что теперь я просто обязан подчиниться.
- Боюсь, нам придется потерпеть, Этти, - сочувственно сказал я. - Будем
надеяться, что со временем он исправится.
- Он должен уйти! - яростно заявила она.
- Отец Алессандро, - соврал я очень искренним тоном, - платит бешеные
деньги за то, чтобы его сына приняли в конюшни учеником. С финансовой
точки зрения это нам необходимо. Я поговорю с ним, когда он вернется к
вечерней проездке, и постараюсь хоть немного вразумить.
- Мне не нравится, как он на меня смотрит, - сказала Этти, явно
неудовлетворенная моим объяснением.
- Я попрошу его больше так не делать.
- Попрошу! - в отчаянии вскричала Этти. - Где это слыхано, чтобы ученика
просили вести себя прилично по отношению к главному конюху?
- Я обязательно ему скажу, Этти, - ответил я.
- И не забудьте сказать, чтобы он перестал так вызывающе держаться с
другими наездниками, они крайне недовольны. И скажите, чтобы ухаживал за
своей лошадью после проездки, как все.
- Мне очень жаль. Этти. Но думаю, он не станет этого делать. Придется
приставить к нему Джорджа. Естественно, за прибавку к жалованью.
- Конюх не обязан.., обслуживать ученика, - сердито сказала Этти. - Это не
правильно.
- Знаю, Этти, - согласился я. - Знаю, что не правильно. Но Алессандро - не
обычный ученик, и мне бы хотелось, чтобы вы рассказали всем нашим
наездникам и конюхам, что отец его платит кучу денег за обучение, потому
что в голове у парня засела романтическая мысль стать жокеем. Наверняка он
скоро одумается, уйдет от нас, и тогда все встанет на свои места. Она
неуверенно на меня посмотрела.
- Если он не будет ухаживать за лошадьми, это не настоящее ученичество.
- Детали контракта оставляются на усмотрение подписывающих его сторон, - с
сожалением в голосе сказал я. - Если я не возражаю против того, чтобы
ученик занимался только верховой ездой, значит, ему необязательно
ухаживать за двумя лошадьми. Поверьте, я сам отношусь к таким вещам
неодобрительно, но что делать, если конюшням это выгодно?
Этти успокоилась, но все еще оставалась недовольной.
- Вы могли бы посоветоваться со мной, прежде чем соглашаться на такие
условия.
- Вы правы, Этти. Мне очень жаль, что так получилось.
- А ваш отец знает?
- Конечно, - сказал я.
- А, ладно. - Она пожала плечами. - В таком случае попробуем что-нибудь
придумать. Но, боюсь, дисциплина сильно пострадает.
- Ребята привыкнут к нему за неделю.
- Они обозлятся, если узнают, что он будет участвовать в скачках.
- Сезон открывается через месяц, - мягко сказал я. - Давайте посмотрим,
как у него пойдет дело, ладно?
Вопрос был отложен до того дня, когда мне придется разрешить Алессандро
участвовать в скачках, как бы плох он ни был и как бы этого счастливого
шанса ни заслуживали другие.
* * *
Этти посадила Алессандро на довольно спокойную кобылу-четырехлетку, и,
хотя это был значительный шаг вперед после старика Индиго, молодой Ривера
остался недоволен. Со скорбным презрением он выслушал мою просьбу не
глазеть на Этти и огрызнулся на предложение рассказать конюхам, что отец
будто бы платит за его обучение.
- Это не правда, - надменно заявил он.
- Поверьте мне, - с чувством сказал я, - если бы это было правдой, вас бы
здесь не было. Предложи ваш отец хоть фунт стерлингов в минуту.
- Почему?
Он покачал головой, но я не сомневался, что он врет.
- Алессандро, - сказал я, - чем бы ни грозил ваш отец, какие бы шаги ни
предпринял, вам удастся стать жокеем лишь в том случае, если конюшни
останутся в неприкосновенности. Если ваш отец уничтожит их, вам просто не
на ком будет побеждать в скачках.
- Он заставит другого тренера, - последовал уверенный ответ.
- Ну уж нет, - твердо заявил я. - Если это произойдет, я предоставлю факты
Жокей-клубу, у вас отберут права, и больше вы никогда не сможете
участвовать в скачках.
- Он убьет вас, - спокойно ответил Алессандро. Казалось, подобная мысль не
смущала его и не внушала отвращения.
- У моего поверенного лежит письмо с описанием всего, что произошло,
включая и разговор с вашим отцом. Если он меня убьет, письмо будет
вскрыто. Думаю, у него начнутся большие неприятности. А вы, конечно,
будете дисквалифицированы на всю жизнь, и во всем мире не найдется места,
где вы могли бы стать жокеем.
Его самоуверенность постепенно превратилась в замешательство.
- Ему надо было самому с вами поговорить, - пробормотал он. - Он сказал,
что вы будете вести себя совсем по-другому. Вы меня сбиваете... Он сам с
вами поговорит.
Он резко повернулся и, чеканя шаг, направился к блюстителю "Мерседеса".
Терпеливый шофер, который не отлучался от машины ни на минуту за все время
тренировок, увидев, что Алессандро устроился на заднем сиденье, завел
мурлыкающий мотор, и "Мерседес" умчался, визжа резиной "мишлен".
Я отправился в дом, уселся за столом в кабинете и открыл плоскую жестянку.
Небольшая, вырезанная из дерева лошадь лежала в коробочке, завернутая в
вату. На шее лошади висел ярлык, на нем были написаны два слова: Лунный
Камень.
Я вынул маленькую лошадь из жестянки. Мне удалось это сделать в два
приема: правая задняя нога была сломана в колене.
Глава 6
Долгое время я сидел, вертя деревянную лошадку в пальцах, и размышлял,
действительно ли Энсо Ривера сумел подстроить эту историю с Лунным Камнем
или просто воспользовался несчастным случаем и сделал вид, что это - дело
его рук.
Мне как-то не верилось, что он погубил Лунного Камня. Беспокоило другое:
мог ли он в принципе таким путем воплотить свою угрозу уничтожить конюшни.
Почти каждую лошадь с переломом ноги необходимо усыпить и лишь в очень
редких случаях имеет смысл ждать, пока кость срастется. Скакуна не уложишь
в постель. Лошади вообще не любят ложиться. Ногу приходится держать на
перевязи, чтобы на нее не давил вес тела. За несколько недель болезни у
рысака, как правило, начинаются всякого рода неприятности с желудком и
может развиться дебильность. Скаковые лошади - создания очень нежные, как
правило, они погибают от отсутствия движения, но, даже выживая, становятся
абсолютно непригодными для скачек: именно поэтому переломы ног лечат
только у очень ценных племенных жеребцов и кобыл.
Если Энсо Ривера начнет ломать лошадям ноги и его не удастся остановить,
среди владельцев начнется паника, и тогда конюшни действительно будут
уничтожены.
Алессандро сказал, что его отец посылает жестянку, чтобы на примере
показать, на что он способен.
Если он способен ломать ноги, значит, уничтожение конюшен ему тоже по
плечу.
Но ведь это не так просто - сломать лошади ногу.
Значит - блеф.
Я вертел в руках маленькую искалеченную статуэтку. Я не знал, не мог
решить, где правда. Зато собственный блеф я решил превратить в
свершившийся факт - взял лист бумаги и принялся описывать свое похищение,
стараясь припомнить мельчайшие подробности. Завернув деревянную лошадку в
вату, я положил ее обратно в жестянку и дописал на листе короткое
объяснение возможной важности этой улики. Затем я сложил жестянку и письмо
в большой плотный конверт из оберточной бумаги, заклеил его, начертав
сакраментальные слова "Вскрыть в случае моей смерти", вложил в другой
большой конверт, который адресовал лондонскому поверенному, и отправил
заказным с главпочтамта в Ньюмаркете.
* * *
- Что-что ты сделал? - воскликнул мой отец.
- Взял нового ученика.
Он в ярости поглядел на железяки и противовесы, приковывавшие его к
постели. Не будь их, он подпрыгнул бы до потолка.
- Ты не имеешь права брать новых учеников! Я тебе запрещаю! Ты меня
слышишь?
Я повторил то, что сказал Этти: отец Алессандро платит большие деньги за
уроки верховой езды. Мои слова постепенно дошли до его сознания, и он
несколько утихомирился. На лице его появилось задумчивое выражение, и
через некоторое время он неохотно кивнул головой.
"Он знает, - подумал я. - Знает, что скоро конюшни останутся без наличных".
Я никак не мог решить, достаточно ли хорошо он себя чувствует, чтобы
обсудить данный вопрос, и захочет ли он вообще со мной разговаривать. Мы
ни разу в жизни ничего с ним не обсуждали: он приказывал, а я либо
слушался, либо - нет. Он поступал так со всеми и с владельцами лошадей
тоже. Все они в какой-то степени перед ним благоговели, а некоторые так
просто его боялись, но не забирали своих лошадей из конюшен, потому что из
года в год он выигрывал самые престижные скачки.
Отец спросил, какие нагрузки мы даем на тренировках. Я начал рассказывать.
Он слушал меня, скептически скривив рот и приподняв бровь, всем своим
видом показывая, что сильно сомневается в моих знаниях. Я продолжал
говорить, не обращая внимания на его мимику и вспоминая все, что могло
представлять для него интерес.
- Передай Этти, - сказал он, - чтобы она подготовила список проведенных
испытаний на каждую лошадь, с указанием нагрузок по скоростной
выносливости.
- Хорошо, - с готовностью согласился я. Он пытливо посмотрел мне в лицо,
стараясь разглядеть на нем следы обиды, и, по-моему, был крайне
разочарован, ничего такого не заметив. Антагонизм между стареющим отцом и
взрослым здоровым сыном - явление повсеместное, и я не мог обижаться. С
другой стороны, я не собирался потакать всем его капризам, а он даже
представить себе не мог, какой колоссальный опыт я накопил в общении с
людьми самых разных профессий.
- Можно взять заявки домой? - спросил я. - Тогда Этти будет заранее знать,
как готовить лошадей к тем или иным скачкам.
Глаза его сузились, губы поджались, и он объяснил, что был лишен
возможности составить заявки: лечение и рентген отняли у него все
свободное время и помешали сосредоточиться.
- Может, нам с Этти попробовать?
- Ни в коем случае. Я все сделаю.., когда будет время.
- Хорошо, - добродушно согласился я. - Как твоя нога? Ты сегодня совсем
неплохо выглядишь.
- Болит меньше, - признался он и стал разглаживать ровную, без единой
морщинки, простыню. Сказывалась привычка: все, что его окружало, должно
было быть аккуратным, пристойным и чопорным, как его душа.
Я спросил, не надо ли ему чего-нибудь. Может, книгу? Фрукты? Шампанское?
Как и большинство скаковых тренеров, отец считал шампанское чем-то вроде
улучшенного варианта кока-колы, напитка, который если и стоило пить, то
только по утрам.
Он задумался, чуть склонив голову.
- В Роули Лодж, в погребе, осталось несколько маленьких бутылок.
- Я тебе принесу, - пообещал я.
Отец кивнул. Никогда еще, как бы я ни старался ему угодить, он не сказал
"спасибо". Я улыбнулся про себя. Если настанет день, когда отец
поблагодарит меня, можно считать, что он перестал быть самим собой.
* * *
Жизнь-игра, задумана хреново, но графика обалденная!
- Молния
- Games moder
- Сообщения: 5098
- Зарегистрирован: 27 апр 2005, 14:42
- Откуда: Н.Новгород
Молния » 30 мар 2006, 14:55
* * *
Позвонив по телефону прямо из больницы в Хэмпстед, я сел в "Дженсен" и
отправился домой.
Джилли закончила красить стены в спальне, но мебель все еще стояла в
прихожей.
- Жду, когда пришлют ковер, - сообщила она.
- Прекрасно. Сходим пообедать?
- У меня сегодня грейпфрутовый день.
- А у меня - нет. Я не завтракал и голоден, как волк.
- Только послушай, какой мне дали прекрасный рецепт. Берешь грейпфрут,
режешь пополам, посыпаешь сахарином и ставишь в горячую духовку. Есть
надо, пока не остыл...
- Нет, - твердо заявил я. - Как хочешь, а я иду в "Императрицу"
С грейпфрутовой диетой было покончено. Джилли обожала этот ресторан.
- Да? Ну ладно, не могу же я допустить, чтобы ты скучал за столиком в
одиночестве. Подожди, сейчас надену вечернее платье.
В "Императрице", как всегда, было тихо, спокойно и просторно. Джилли
заказала креветки в собственном соку, цыпленка в сметанном соусе и
рассмеялась, поймав на себе мой иронический взгляд.
- Отложим грейпфрут на завтра, - сказала она. - Как твой отец?
Я ответил, что ему лучше, но ненамного.
- Сказал, что сам составит заявки, - объяснил я, - но пока еще даже не
начинал. Утверждает, что у него совсем нет времени, а сестра говорит, что
он почти все время дремлет. Его здорово тряхнуло, и он все никак не может
прийти в себя.
- Что же ты собираешься делать? Ждать, пока он поправится?
- Не могу. Заявки надо подать к следующей среде.
- Зачем?
- Чтобы лошади ненароком не остались в конюшнях, в то время когда им
следует отрабатывать свой хлеб на ипподроме. Их клички необходимо внести в
списки скачек в Честере, Аскоте и на призы в Ньюмаркете.
- Значит, это сделаешь ты, - сказала она, как нечто само собой
разумеющееся. - И все они выиграют.
- Лучше неудачная заявка, чем никакой. - Я вздохнул. - И по теории
вероятностей, должен же я хоть где-то угадать.
- Вот видишь. Нет проблем.
Но проблемы были. И еще какие. Одна - финансовая, и я мог ее решить.
Вторая - Алессандро, и, как ее решить, я не знал.
* * *
На следующее утро Ривера пришел поздно. Лошади гарцевали по рабочей
дорожке паддока, а я стоял рядом с Этти в центре, когда Алессандро
появился у ворот манежа и направился в нашу сторону.
Выглядел он так же шикарно, как на прошлой неделе. Сапоги ярко сверкали,
перчатки поражали белизной, а куртка и брюки для верховой езды сидели на
нем безупречно. На голове его красовалась белая в синюю полоску шерстяная
шапочка с помпоном, такие носили большинство наших наездников, и хотя в
том, что Алессандро надел шапочку по холодной мартовской погоде, не было
ничего удивительного, выглядела она на нем, как цилиндр на рыбаке.
Я даже не улыбнулся. Черные глаза на изможденном лице уставились на меня
со знакомым холодным блеском. Скулы еще сильней, чем неделю назад,
выпирали из-под изжелта-бледной кожи.
- Сколько вы весите? - резко спросил я.
- Когда начнутся скачки, я буду весить шесть стонов семь фунтов. На
скачках мне предоставят максимальную скидку на вес.
Стон = 14 фунтов = 6, 35 кг.
- Я спрашиваю, сколько вы весите сейчас?
- На несколько фунтов больше. Но я скину. Этти окинула его возмущенным
взглядом, но удержалась от высказывания, что никогда не допустит его к
скачкам, если он себя не проявит, как первоклассный наездник. Она
заглянула в свой список, чтобы назвать кличку приготовленной для
Алессандро лошади, открыла рот, но тут же его захлопнула, и по ее
просиявшему лицу сразу стало понятно, что она решила согрешить.
- Движение, - сказала она. - Сегодня вы можете тренировать Движение.
Алессандро стоял, не шелохнувшись.
- Он не обязан, - резко возразил я и повернулся к Алессандро. - Вы можете
отказаться и выбрать другую лошадь. Поступайте по своему усмотрению.
Он сглотнул слюну. Задрал вверх подбородок. Набрался храбрости.
- Я выбираю Движение.
Упрямо поджав губы, Этти сделала знак Энди, который уже сидел в седле.
- Слава те господи, - с чувством произнес Энди и подсадил Алессандро на
свое беспокойное место. Движение несколько раз взбрыкнул, пытаясь сбросить
седока, убедился, что тот не столь закален в боях, как его предшественник,
и наискось, быстрым тротом поскакал к паддоку.
Алессандро не вылетел из седла, но и похвастаться ему было нечем. У него
явно не хватало опыта, чтобы управлять раздраженным жеребцом, однако надо
было отдать ему должное: он справлялся с Движением лучше, чем я мог
предположить.
Этти посмотрела на Риверу с явным неудовольствием и громко попросила всех
расступиться и дать ему дорогу.
- Не так уж плохо у него получается, - заметил я.
- Ха! - Презрением, выплеснувшимся с этим возгласом, можно было нагрузить
грузовик-десятитонку. - Посмотрите, как он терзает жеребцу мундштуком рот.
Энди никогда в жизни не причинил бы лошади боли.
- Лучше не берите его с собой на проездку, - посоветовал я.
- Пусть это послужит ему уроком, - упрямо ответила Этти.
- Можно сделать из волшебной курицы рагу, но где тогда взять золотые яйца?
Она с горечью на меня посмотрела.
- Конюшни не нуждаются в таких деньгах.
- Конюшни нуждаются в любых деньгах, которые им платят за работу.
Но Этти покачала головой, явно мне не поверив. Роули Лодж процветал и
считался одной из лучших скаковых конюшен по тренингу с тех самых пор, как
она пришла сюда на работу, и вряд ли можно было убедить ее в том, что
порой причина неудач кроется именно в успехах.
Я подозвал Алессандро, и он подскакал ко мне, насколько позволила ему
беспокойная лошадь.
- Можете не проезжать его на Пустоши, - сказал я. Движение резко
повернулся на месте, и Алессандро крикнул нам через плечо:
- Я поеду с вами! Я выбрал!
Этти поставила его четвертым и велела остальным наездникам держаться от
Движения подальше. Сама она вскочила в седло Индиго, я сел на
Кукушонка-Подкидыша - Джордж открыл ворота. За воротами мы свернули
направо и направились к Заповедному Холму. Ничего неожиданного по дороге
не произошло, если не считать, что Движение чуть не сбил неосторожного
"жучка", когда мы пересекали Моултон Роуд. "Жучок" отскочил с проклятьями
и обругал лошадь. "Жучки" Ньюмаркета узнавали скакунов с первого взгляда.
Удивительно, ведь их было более двух тысяч, не считая молодняка-двухлеток,
который, набирая форму, менялся каждый месяц. "Жучки" изучали лошадей, как
директора школ новых учеников, и редко ошибались. Мне оставалось
надеяться, что увернувшийся от Движения представитель этой профессии был
слишком занят безопасностью собственной персоны, чтобы обратить внимание
на наездника.
Нам пришлось ждать очереди, так как наши конюшни были четвертыми из тех,
что пожелали устроить проездку на Заповедном Холме. Алессандро вываживал
Движение кругами в стороне от нас; вернее, он пытался его вываживать. У
Движения было свое мнение на этот счет.
В конце концов Этти начала тренировку, а мы с Кукушонком-Подкидышем
остались на склоне Холма, наблюдая, как наездники небольшими группами
скачут вверх. На вершине они останавливались и по левой рабочей дорожке с
песчаным грунтом вновь спускались к подножью. Каждое утро мы проезжали
лошадей в два реприза, и относительно короткое расстояние на крутом
подъеме давало нам возможность выработать скоростную выносливость.
Алессандро стартовал в последней группе из четырех лошадей, и задолго до
того, как он со мной поравнялся, стало ясно, что из них двоих управляет
скачкой лошадь. Нестись галопом вверх по Холму было крайне тяжело, но,
видимо, Движению просто забыли об этом сообщить.
Алессандро промчался мимо, и я сразу понял, что лошадь понесла: вытянутая
вперед голова, закушенный мундштук, бешено вращающиеся глаза - словом,
классический случай, прямо из учебника верховой езды.
На вершину Холма Движению было просто наплевать. Он резко кинулся влево и
поскакал к Бэри Хилл. У жеребца даже не хватило ума свернуть к конюшням:
он забрал слишком далеко к северу и промахнулся примерно на полмили,
продолжая мчаться вперед и неумолимо унося Алессандро в направлении
Лоустофта.
Подавив в себе недостойную мысль, что не слишком огорчусь, если лошадь не
остановится, пока не утопит всадника в Северном море, я одумался:
несчастье с жеребцом отразится на наших конюшнях. Глядя на удаляющуюся
спину Алессандро, я отправился следом легким тротом, но, подъезжая к Бэри
Роуд, окончательно потерял лошадь и седока из виду. Я пересек дорогу и
остановился, задумавшись, в каком направлении свернуть.
Навстречу мне медленно ехал автомобиль с насмерть перепуганным шофером,
высунувшим голову из бокового окошка.
- Этот сумасшедший псих чуть было не налетел на меня! - проорал он. - И
сам он псих, и лошадь у него психованная!
- О, как жаль! - сочувственно крикнул я в ответ, но он злобно посмотрел на
меня и чуть было не врезался в дерево.
Я поскакал по дороге, раздумывая, что делать, если я увижу вылетевшего из
седла Алессандро, и сколько времени уйдет на поимку заблудшего Движения.
За следующим поворотом я их не обнаружил: пустынная дорога убегала вперед,
насколько хватало глаз. Начиная волноваться, я пустил Кукушонка-Подкидыша
галопом по земляной обочине шоссе.
Дорога была прямой, как струна, затем следовала изгибу Известковых Холмов,
за которыми Алессандро тоже не было. Ни слуху ни духу. И только в двух
милях от отведенной под тренинг местности мне удалось их обнаружить.
Алессандро стоял на перекрестке дорог, спешившись, держа Движение под
уздцы. Жеребец совсем выдохся: голова его поникла, бока тяжело вздымались,
по туловищу и груди крупными каплями стекал пот. Брызги пены застыли на
его шее, а язык свешивался наружу.
Я соскользнул с седла и быстро провел рукой по ногам лошади. Вялости мышц
не наблюдалось. И судорог тоже. Облегченно вздохнув, я выпрямился и
посмотрел на Алессандро. Лицо у него было решительное, глаза ничего не
выражали.
- У вас все в порядке? - спросил я. Он вздернул подбородок:
- Естественно.
- Капризный жеребец, - обронил я. Алессандро не ответил. Его самолюбию был
нанесен удар, но он не нуждался в утешении.
- Прогуляйте его потихоньку, - сказал я. - Пока не остынет. И постарайтесь
держаться подальше от машин.
Алессандро дернул повод, и Движение неуклюже повернулся, соглашаясь
переставлять ноги только в самом крайнем случае.
- Что это? - спросил Алессандро, указывая на небольшой холмик рядом с
перекрестком дорог. Он отвел Движение чуть в сторону, чтобы я лучше видел,
но я мог ответить на его вопрос с закрытыми глазами.
- Могила мальчика, - сказал я.
- Какого мальчика? - Он был поражен. Маленькую могилку знал в Ньюмаркете
каждый. Холмик, примерно в четыре фута длиной, был огорожен проволочной
сеткой, совсем как лужайка в парке. Из ячеек сетки торчали грязные
нарциссы из пластика, а в центре из земли вылезали увядшие стебли
настоящих цветов. Там же, в центре, валялась полиэтиленовая кружка,
неизвестно кем оставленная. Могила выглядела заброшенной и вместе с тем,
как ни странно, ухоженной.
- О нем ходят разные легенды, - сказал я. - Говорят, он был пастухом.
Когда он однажды уснул, пришел волк и зарезал половину стада, и,
проснувшись, мальчик повесился от отчаяния.
- Самоубийц всегда хоронили на перекрестках дорог, - кивнул Алессандро. -
Это известно.
Я не видел ничего дурного в попытке как-то смягчить его, сделать более
человечным, поэтому продолжал рассказывать:
- За могилой всегда кто-нибудь ухаживает. Она никогда не зарастает, и
изредка на ней появляются новые цветы... Никто не знает, кто их сажает.
Говорят, что цыгане. И существует еще одна легенда, по которой майские
цветы, распускаясь, всегда совпадают с расцветкой камзола жокея, который
должен выиграть дерби.
Алессандро напряженно уставился на холмик.
- Тут нет черных цветов, - медленно сказал он, - а у Архангела - золотой,
черный и бледно-голубой.
- Не сомневаюсь, что цыгане найдут разгадку, если потребуется, - сухо
ответил я и подумал, что цыганам куда больше по душе придется гадание
другого рода.
Я повернул Кукушонка-Подкидыша мордой к дому, и мы затрусили вперед.
Оглянувшись, я увидел, что Алессандро ведет Движение медленным шагом по
обочине дороги. Глядя на его стройную фигуру в яркой одежде и на голубую с
белым шапочку, я искренне пожалел, что он таков, каков есть. Будь у него
другой отец, он был бы совсем иным человеком.
Но будь у меня другой отец, я тоже был бы иным человеком. Интересно, кто
бы не был?
Я размышлял по этому поводу, пока не вернулся в Роули Лодж. "Отцы, - думал
я, - могут воспитывать, кормить и пеленать своих молодых отпрысков, но они
не могут повлиять на развитие основных черт характера. В результате дети
вырастают жестокими или безвольными, но рано или поздно им приходится
сталкиваться с жизнью и вырабатывать к ней свой подход". Алессандро же в
настоящий момент стоял на перепутье, и, дай волю отцу, он выбил бы из сына
все хорошее, не моргнув глазом.
Позвонив по телефону прямо из больницы в Хэмпстед, я сел в "Дженсен" и
отправился домой.
Джилли закончила красить стены в спальне, но мебель все еще стояла в
прихожей.
- Жду, когда пришлют ковер, - сообщила она.
- Прекрасно. Сходим пообедать?
- У меня сегодня грейпфрутовый день.
- А у меня - нет. Я не завтракал и голоден, как волк.
- Только послушай, какой мне дали прекрасный рецепт. Берешь грейпфрут,
режешь пополам, посыпаешь сахарином и ставишь в горячую духовку. Есть
надо, пока не остыл...
- Нет, - твердо заявил я. - Как хочешь, а я иду в "Императрицу"
С грейпфрутовой диетой было покончено. Джилли обожала этот ресторан.
- Да? Ну ладно, не могу же я допустить, чтобы ты скучал за столиком в
одиночестве. Подожди, сейчас надену вечернее платье.
В "Императрице", как всегда, было тихо, спокойно и просторно. Джилли
заказала креветки в собственном соку, цыпленка в сметанном соусе и
рассмеялась, поймав на себе мой иронический взгляд.
- Отложим грейпфрут на завтра, - сказала она. - Как твой отец?
Я ответил, что ему лучше, но ненамного.
- Сказал, что сам составит заявки, - объяснил я, - но пока еще даже не
начинал. Утверждает, что у него совсем нет времени, а сестра говорит, что
он почти все время дремлет. Его здорово тряхнуло, и он все никак не может
прийти в себя.
- Что же ты собираешься делать? Ждать, пока он поправится?
- Не могу. Заявки надо подать к следующей среде.
- Зачем?
- Чтобы лошади ненароком не остались в конюшнях, в то время когда им
следует отрабатывать свой хлеб на ипподроме. Их клички необходимо внести в
списки скачек в Честере, Аскоте и на призы в Ньюмаркете.
- Значит, это сделаешь ты, - сказала она, как нечто само собой
разумеющееся. - И все они выиграют.
- Лучше неудачная заявка, чем никакой. - Я вздохнул. - И по теории
вероятностей, должен же я хоть где-то угадать.
- Вот видишь. Нет проблем.
Но проблемы были. И еще какие. Одна - финансовая, и я мог ее решить.
Вторая - Алессандро, и, как ее решить, я не знал.
* * *
На следующее утро Ривера пришел поздно. Лошади гарцевали по рабочей
дорожке паддока, а я стоял рядом с Этти в центре, когда Алессандро
появился у ворот манежа и направился в нашу сторону.
Выглядел он так же шикарно, как на прошлой неделе. Сапоги ярко сверкали,
перчатки поражали белизной, а куртка и брюки для верховой езды сидели на
нем безупречно. На голове его красовалась белая в синюю полоску шерстяная
шапочка с помпоном, такие носили большинство наших наездников, и хотя в
том, что Алессандро надел шапочку по холодной мартовской погоде, не было
ничего удивительного, выглядела она на нем, как цилиндр на рыбаке.
Я даже не улыбнулся. Черные глаза на изможденном лице уставились на меня
со знакомым холодным блеском. Скулы еще сильней, чем неделю назад,
выпирали из-под изжелта-бледной кожи.
- Сколько вы весите? - резко спросил я.
- Когда начнутся скачки, я буду весить шесть стонов семь фунтов. На
скачках мне предоставят максимальную скидку на вес.
Стон = 14 фунтов = 6, 35 кг.
- Я спрашиваю, сколько вы весите сейчас?
- На несколько фунтов больше. Но я скину. Этти окинула его возмущенным
взглядом, но удержалась от высказывания, что никогда не допустит его к
скачкам, если он себя не проявит, как первоклассный наездник. Она
заглянула в свой список, чтобы назвать кличку приготовленной для
Алессандро лошади, открыла рот, но тут же его захлопнула, и по ее
просиявшему лицу сразу стало понятно, что она решила согрешить.
- Движение, - сказала она. - Сегодня вы можете тренировать Движение.
Алессандро стоял, не шелохнувшись.
- Он не обязан, - резко возразил я и повернулся к Алессандро. - Вы можете
отказаться и выбрать другую лошадь. Поступайте по своему усмотрению.
Он сглотнул слюну. Задрал вверх подбородок. Набрался храбрости.
- Я выбираю Движение.
Упрямо поджав губы, Этти сделала знак Энди, который уже сидел в седле.
- Слава те господи, - с чувством произнес Энди и подсадил Алессандро на
свое беспокойное место. Движение несколько раз взбрыкнул, пытаясь сбросить
седока, убедился, что тот не столь закален в боях, как его предшественник,
и наискось, быстрым тротом поскакал к паддоку.
Алессандро не вылетел из седла, но и похвастаться ему было нечем. У него
явно не хватало опыта, чтобы управлять раздраженным жеребцом, однако надо
было отдать ему должное: он справлялся с Движением лучше, чем я мог
предположить.
Этти посмотрела на Риверу с явным неудовольствием и громко попросила всех
расступиться и дать ему дорогу.
- Не так уж плохо у него получается, - заметил я.
- Ха! - Презрением, выплеснувшимся с этим возгласом, можно было нагрузить
грузовик-десятитонку. - Посмотрите, как он терзает жеребцу мундштуком рот.
Энди никогда в жизни не причинил бы лошади боли.
- Лучше не берите его с собой на проездку, - посоветовал я.
- Пусть это послужит ему уроком, - упрямо ответила Этти.
- Можно сделать из волшебной курицы рагу, но где тогда взять золотые яйца?
Она с горечью на меня посмотрела.
- Конюшни не нуждаются в таких деньгах.
- Конюшни нуждаются в любых деньгах, которые им платят за работу.
Но Этти покачала головой, явно мне не поверив. Роули Лодж процветал и
считался одной из лучших скаковых конюшен по тренингу с тех самых пор, как
она пришла сюда на работу, и вряд ли можно было убедить ее в том, что
порой причина неудач кроется именно в успехах.
Я подозвал Алессандро, и он подскакал ко мне, насколько позволила ему
беспокойная лошадь.
- Можете не проезжать его на Пустоши, - сказал я. Движение резко
повернулся на месте, и Алессандро крикнул нам через плечо:
- Я поеду с вами! Я выбрал!
Этти поставила его четвертым и велела остальным наездникам держаться от
Движения подальше. Сама она вскочила в седло Индиго, я сел на
Кукушонка-Подкидыша - Джордж открыл ворота. За воротами мы свернули
направо и направились к Заповедному Холму. Ничего неожиданного по дороге
не произошло, если не считать, что Движение чуть не сбил неосторожного
"жучка", когда мы пересекали Моултон Роуд. "Жучок" отскочил с проклятьями
и обругал лошадь. "Жучки" Ньюмаркета узнавали скакунов с первого взгляда.
Удивительно, ведь их было более двух тысяч, не считая молодняка-двухлеток,
который, набирая форму, менялся каждый месяц. "Жучки" изучали лошадей, как
директора школ новых учеников, и редко ошибались. Мне оставалось
надеяться, что увернувшийся от Движения представитель этой профессии был
слишком занят безопасностью собственной персоны, чтобы обратить внимание
на наездника.
Нам пришлось ждать очереди, так как наши конюшни были четвертыми из тех,
что пожелали устроить проездку на Заповедном Холме. Алессандро вываживал
Движение кругами в стороне от нас; вернее, он пытался его вываживать. У
Движения было свое мнение на этот счет.
В конце концов Этти начала тренировку, а мы с Кукушонком-Подкидышем
остались на склоне Холма, наблюдая, как наездники небольшими группами
скачут вверх. На вершине они останавливались и по левой рабочей дорожке с
песчаным грунтом вновь спускались к подножью. Каждое утро мы проезжали
лошадей в два реприза, и относительно короткое расстояние на крутом
подъеме давало нам возможность выработать скоростную выносливость.
Алессандро стартовал в последней группе из четырех лошадей, и задолго до
того, как он со мной поравнялся, стало ясно, что из них двоих управляет
скачкой лошадь. Нестись галопом вверх по Холму было крайне тяжело, но,
видимо, Движению просто забыли об этом сообщить.
Алессандро промчался мимо, и я сразу понял, что лошадь понесла: вытянутая
вперед голова, закушенный мундштук, бешено вращающиеся глаза - словом,
классический случай, прямо из учебника верховой езды.
На вершину Холма Движению было просто наплевать. Он резко кинулся влево и
поскакал к Бэри Хилл. У жеребца даже не хватило ума свернуть к конюшням:
он забрал слишком далеко к северу и промахнулся примерно на полмили,
продолжая мчаться вперед и неумолимо унося Алессандро в направлении
Лоустофта.
Подавив в себе недостойную мысль, что не слишком огорчусь, если лошадь не
остановится, пока не утопит всадника в Северном море, я одумался:
несчастье с жеребцом отразится на наших конюшнях. Глядя на удаляющуюся
спину Алессандро, я отправился следом легким тротом, но, подъезжая к Бэри
Роуд, окончательно потерял лошадь и седока из виду. Я пересек дорогу и
остановился, задумавшись, в каком направлении свернуть.
Навстречу мне медленно ехал автомобиль с насмерть перепуганным шофером,
высунувшим голову из бокового окошка.
- Этот сумасшедший псих чуть было не налетел на меня! - проорал он. - И
сам он псих, и лошадь у него психованная!
- О, как жаль! - сочувственно крикнул я в ответ, но он злобно посмотрел на
меня и чуть было не врезался в дерево.
Я поскакал по дороге, раздумывая, что делать, если я увижу вылетевшего из
седла Алессандро, и сколько времени уйдет на поимку заблудшего Движения.
За следующим поворотом я их не обнаружил: пустынная дорога убегала вперед,
насколько хватало глаз. Начиная волноваться, я пустил Кукушонка-Подкидыша
галопом по земляной обочине шоссе.
Дорога была прямой, как струна, затем следовала изгибу Известковых Холмов,
за которыми Алессандро тоже не было. Ни слуху ни духу. И только в двух
милях от отведенной под тренинг местности мне удалось их обнаружить.
Алессандро стоял на перекрестке дорог, спешившись, держа Движение под
уздцы. Жеребец совсем выдохся: голова его поникла, бока тяжело вздымались,
по туловищу и груди крупными каплями стекал пот. Брызги пены застыли на
его шее, а язык свешивался наружу.
Я соскользнул с седла и быстро провел рукой по ногам лошади. Вялости мышц
не наблюдалось. И судорог тоже. Облегченно вздохнув, я выпрямился и
посмотрел на Алессандро. Лицо у него было решительное, глаза ничего не
выражали.
- У вас все в порядке? - спросил я. Он вздернул подбородок:
- Естественно.
- Капризный жеребец, - обронил я. Алессандро не ответил. Его самолюбию был
нанесен удар, но он не нуждался в утешении.
- Прогуляйте его потихоньку, - сказал я. - Пока не остынет. И постарайтесь
держаться подальше от машин.
Алессандро дернул повод, и Движение неуклюже повернулся, соглашаясь
переставлять ноги только в самом крайнем случае.
- Что это? - спросил Алессандро, указывая на небольшой холмик рядом с
перекрестком дорог. Он отвел Движение чуть в сторону, чтобы я лучше видел,
но я мог ответить на его вопрос с закрытыми глазами.
- Могила мальчика, - сказал я.
- Какого мальчика? - Он был поражен. Маленькую могилку знал в Ньюмаркете
каждый. Холмик, примерно в четыре фута длиной, был огорожен проволочной
сеткой, совсем как лужайка в парке. Из ячеек сетки торчали грязные
нарциссы из пластика, а в центре из земли вылезали увядшие стебли
настоящих цветов. Там же, в центре, валялась полиэтиленовая кружка,
неизвестно кем оставленная. Могила выглядела заброшенной и вместе с тем,
как ни странно, ухоженной.
- О нем ходят разные легенды, - сказал я. - Говорят, он был пастухом.
Когда он однажды уснул, пришел волк и зарезал половину стада, и,
проснувшись, мальчик повесился от отчаяния.
- Самоубийц всегда хоронили на перекрестках дорог, - кивнул Алессандро. -
Это известно.
Я не видел ничего дурного в попытке как-то смягчить его, сделать более
человечным, поэтому продолжал рассказывать:
- За могилой всегда кто-нибудь ухаживает. Она никогда не зарастает, и
изредка на ней появляются новые цветы... Никто не знает, кто их сажает.
Говорят, что цыгане. И существует еще одна легенда, по которой майские
цветы, распускаясь, всегда совпадают с расцветкой камзола жокея, который
должен выиграть дерби.
Алессандро напряженно уставился на холмик.
- Тут нет черных цветов, - медленно сказал он, - а у Архангела - золотой,
черный и бледно-голубой.
- Не сомневаюсь, что цыгане найдут разгадку, если потребуется, - сухо
ответил я и подумал, что цыганам куда больше по душе придется гадание
другого рода.
Я повернул Кукушонка-Подкидыша мордой к дому, и мы затрусили вперед.
Оглянувшись, я увидел, что Алессандро ведет Движение медленным шагом по
обочине дороги. Глядя на его стройную фигуру в яркой одежде и на голубую с
белым шапочку, я искренне пожалел, что он таков, каков есть. Будь у него
другой отец, он был бы совсем иным человеком.
Но будь у меня другой отец, я тоже был бы иным человеком. Интересно, кто
бы не был?
Я размышлял по этому поводу, пока не вернулся в Роули Лодж. "Отцы, - думал
я, - могут воспитывать, кормить и пеленать своих молодых отпрысков, но они
не могут повлиять на развитие основных черт характера. В результате дети
вырастают жестокими или безвольными, но рано или поздно им приходится
сталкиваться с жизнью и вырабатывать к ней свой подход". Алессандро же в
настоящий момент стоял на перепутье, и, дай волю отцу, он выбил бы из сына
все хорошее, не моргнув глазом.
Жизнь-игра, задумана хреново, но графика обалденная!
- Молния
- Games moder
- Сообщения: 5098
- Зарегистрирован: 27 апр 2005, 14:42
- Откуда: Н.Новгород
Молния » 30 мар 2006, 14:56
Алессандро с каменным лицом снес презрительный взгляд Этти, но мало кто из
наездников решился отпустить шуточку в его адрес, как это было принято в
их среде. Одни - инстинктивно боялись его, что, по моему мнению, говорило
об их здравом смысле; другие, менее чувствительные, просто игнорировали.
Джордж отвел Движение в денник, а Алессандро последовал за мной в контору.
Он безразлично посмотрел на Маргарет, сидевшую за столом, не обратив
внимания на ее аккуратное, цвета морской волны, платье и высокую, в
локонах, прическу, и принялся высказывать мне свои соображения. Видимо, он
тоже много размышлял на обратном пути.
- Вы не имели права заставлять меня проезжать такую нетренированную
лошадь, - воинственно заявил он.
- Я вас не заставлял. Вы сами ее выбрали.
- Мисс Крэйг нарочно так поступила, чтобы я остался в дураках.
С этим трудно было спорить.
- Вы могли отказаться, - сказал я.
- Не мог.
- Вы могли сказать, что у вас слишком мало опыта для проездки самой
трудной лошади в конюшнях. - Ноздри его раздулись. Сделать подобное
заявление было выше его сил. - В любом случае, - продолжал я, - лично мне
кажется, что верховая езда на Движении мало чему вас научит. А
следовательно, вы больше на него не сядете.
- Но я настаиваю, - запальчиво крикнул он.
- На чем?
Я настаиваю, чтобы мне опять дали Движение. - Он выбрал из коллекции своих
взглядов самый высокомерный и сказал:
- Завтра.
- Почему?
- Потому что иначе все будут думать, что я струсил или не умею ездить
верхом.
- Значит, вам отнюдь не все равно, - уверенно заключил я, - что о вас
думают другие.
- Мне все равно, - с горячностью запротестовал он.
- Зачем тогда проезжать Движение? Он упрямо поджал губы.
- Я больше не буду отвечать на ваши вопросы. Завтра я сяду на Движение.
- Хорошо, - спокойно согласился я. - Но завтра я не отправлю Движение на
Пустошь. Не думаю, что сейчас он нуждается в нагрузках. Лучше всего
проездить его размашкой по рабочей дорожке в паддоке, если это не
покажется вам скучным.
Он напряженно и с большим подозрением посмотрел на меня, пытаясь понять,
нет ли здесь подвоха. Я ответил ему бесстрастным взглядом.
- Ну что ж, - неохотно согласился он. - Завтра я буду проезжать его в
паддоке.
Повернувшись, он вышел из конторы. Маргарет наблюдала за ним со странным
выражением на лице.
- Мистер Гриффон не позволил бы так с собой разговаривать, - сказала она.
- Ему и не придется.
- Теперь я понимаю, почему Этти терпеть не может этого мальчишку. Он -
наглец. Именно наглец, другого слова не подыщешь. - Маргарет протянула мне
через стол три вскрытых конверта. - Вам необходимо ознакомиться. И тем не
менее, - она опять заговорила об Алессандро, - он очень красив.
- Глупости, - запротестовал я. - Скорее уродлив. Она чуть улыбнулась.
- Он просто не может не нравиться женщинам. Я перестал читать письма.
- Ерунда. Что там может нравиться?
- Вам этого не понять, - рассудительно ответила она. - Вы все-таки
мужчина. Я покачал головой.
- Ему всего восемнадцать лет.
- Возраст здесь ни при чем. Либо в тебе что-то есть, либо - нет. А в нем -
есть.
Я не стал с ней спорить: у Маргарет не было ухажеров, и я не считал ее
компетентным судьей в данном вопросе. Прочитав письма и подсказав
Маргарет, как на них ответить, я отправился на кухню сварить себе чашечку
кофе.
Беспорядок на столе свидетельствовал о большой работе, проделанной мною за
ночь: стаканы из-под молока и кофе остались невымытыми, повсюду валялись
исписанные клочки бумаги. Я не спал почти до утра, составляя заявочный
список, хотя с большим удовольствием отправился бы в Хэмпстед к Джилли.
Составить заявки оказалось крайне сложным делом не только потому, что я
раньше никогда этим не занимался, - из-за Алессандро мне приходилось по
несколько раз перечитывать условия скачки и при этом рассчитывать, кого
заявлять, если через месяц его не будет, и что делать, если он все-таки
останется.
Я серьезно отнесся к угрозам его отца. Иногда мне казалось, что это глупо.
Однако Энсо Ривера не шутил, организовав мое похищение неделю назад, и до
тех пор, пока над конюшнями висела угроза разорения, благоразумнее было
потакать его сыну.
До открытия сезона гладкими скачками оставался примерно месяц - за это
время я мог попытаться найти выход. Но на всякий случай я продублировал
заявку на скачки учеников и пробеги на скорость. Кроме того, я заявил
много лошадей на непопулярные скачки на севере Англии: хотелось Алессандро
этого или нет, я не собирался позволять ему начинать карьеру под звон
литавр. Напоследок я отыскал в конторе книгу учета, где старый Робинсон
отмечал заявки прошлых лет, сделанные отцом, и составил заявочный список
на первую неделю по образцу прошлого года, не считая скачек на севере
Англии. Как выяснилось, я переусердствовал, - вычеркнув кличек двадцать, я
поменял некоторых лошадей местами. Прежде чем переписать черновик на
официальный желтый бланк печатными буквами, как требовалось по уставу, я
дважды перепроверил себя, чтобы случайно не занести двухлетку на гандикап
или кобылу в скачки "Только жеребцов", чем выдал бы себя с головой.
Когда я отдал бланк Маргарет для регистрации и отправки, она спокойно
заметила:
- Это - почерк не вашего отца.
- Да, - ответил я. - Он мне диктовал, а я записывал.
Она молча кивнула, но я так и не понял, поверила она мне или нет.
На утренней тренировке Алессандро очень уверенно проездил Пуллитцера, но
держался особняком. После завтрака он вернулся с каменным лицом,
заставившим меня удержаться от комментариев, и, когда Этти отбыла на
Пустошь, был подсажен на Движение. Выезжая из ворот, я оглянулся и увидел,
что неугомонный жеребец, по своему обыкновению, изо всех сил лягает тени,
а два наездника, оставшиеся проезжать лошадей по рабочей дорожке паддока,
стараются держаться от него как можно дальше.
Когда мы вернулись с проездки через час с четвертью, картина была
следующая: Джордж держал Движение под уздцы, два наездника спешились, а
Алессандро лежал на земле без сознания.
Глава 7
- Движение просто сбросил его с седла, сэр, - сказал один из наездников. -
Просто сбросил его с седла. И он ударился головой об ограждение паддока,
сэр.
- Это случилось минуту назад, сэр, - добавил второй.
Обоим наездникам было лет по шестнадцать, оба они были учениками, имели
одинаково невысокий рост и оба не отличались особой смелостью. Я подумал,
что вряд ли они специально напугали лошадь, хотя - кто знает? Твердо я
знал только одно: от хорошего здоровья Алессандро зависело мое собственное
здоровье.
- Джордж, - сказал я, - поставьте Движение в денник, и, Этти... - Она
стояла чуть сзади, прищелкивая языком, но не выглядела слишком
опечаленной. - У нас найдется что-нибудь вроде носилок?
- В инвентарной, - кивнув, ответила она и отправила туда Гинджа.
То, что принес Гиндж, носилками можно было назвать с большой натяжкой:
грязно-зеленый брезент провисал между двух корявых обломков, которые
некогда, скорее всего, были веслами. К тому времени, как появились
носилки, сердце мое уже не стучало точно у альпиниста, взобравшегося на
Эверест: Алессандро был жив и даже потихоньку начал приходить в себя, так
что мрачная тень Энсо перестала маячить перед моими глазами.
Насколько я мог судить, все кости были целы, но тем не менее я действовал
с предельной осторожностью. Этти меня не одобряла: она с удовольствием
приказала бы Джорджу и Гинджу взять его за руки и за ноги и просто
оттащить в сторону. Как человек более выдержанный, я велел осторожно
отнести Алессандро в дом и положить на диван в комнате владельцев. Следуя
за носилками, я задержался в конторе и попросил Маргарет вызвать врача.
Когда я вошел в комнату владельцев, Алессандро зашевелился. Джордж и Гиндж
стояли рядом с диваном: один - старый и повидавший виды, другой - молодой
и сварливый, но оба они глядели на своего пациента безо всякого сочувствия.
- Спасибо, - сказал я. - Это все. Сейчас придет врач.
Глядя на них, кому угодно стало бы ясно, что это далеко не все и им есть
что сказать, но они поджали губы и отправились высказывать свое мнение в
манеж.
Алессандро открыл глаза, и впервые на лице его появилось беспомощное
выражение. Он не понимал, что произошло, где он находится и как сюда
попал. От удивления он даже стал выглядеть моложе и добрее. Но как только
Алессандро заметил меня, к нему мгновенно вернулась память. Голубь
превратился в ястреба.
- Что случилось? - спросил он.
- Движение сбросил вас с седла.
- Ox, - сказал он более слабым голосом, чем ему хотелось. Закрыв глаза,
молодой Ривера от всей души выругался:
- Гад.
Из конторы послышался шум, и в комнату ворвался шофер. Маргарет попыталась
схватить его за руку, но он отшвырнул ее в сторону, как пушинку. Шофер
направился в мою сторону, видимо решив, что со мной тоже можно не
церемониться.
- Что произошло? - угрожающе произнес он. - Что ты сделал с его сыном? -
При звуках этого голоса по моему телу пробежали мурашки, и отчетливо
вспомнилась резиновая маска.
Не вставая с дивана, Алессандро заговорил на итальянском языке, который я
немного знал благодаря одной своей старой знакомой.
- Прекрати, Карло. Иди в машину. Я упал с лошади. Нейл Гриффон не причинит
мне вреда. Возвращайся в машину и жди меня.
Карло вертел головой, как разъяренный бык, но все же успокоился и молча
подчинился. Гип-гип ура дисциплине в доме Ривера.
- Сейчас вас осмотрит врач, - сказал я.
- Мне не нужен врач.
- Вы не встанете с дивана, пока я не буду твердо уверен, что с вами все в
порядке. Он презрительно усмехнулся.
- Боитесь отца?
- Думайте, что хотите, - сказал я, хотя и так было ясно, что он обо мне
думает.
- Ничего страшного, - заключил врач после осмотра. - Пусть сегодня
отлежится в постели, а завтра хорошенько отдохнет. Будете, как новенький,
молодой человек.
Молодой человек уставился на него неблагодарным взглядом и не удостоил
ответом. Пожилой доктор повернулся ко мне, понимающе улыбнулся и попросил
дать ему знать, если обнаружатся какие-либо осложнения: тошнота или
головная боль.
- Старый дурень, - довольно громко сказал Алессандро, когда я провожал
врача. Как только за доктором закрылась дверь, Алессандро сразу вскочил с
дивана. - Теперь я могу уйти? - саркастически осведомился он.
- Когда и куда угодно, - тут же согласился я. Глаза его сузились.
- Вам не удастся от меня избавиться.
- А жаль.
Он чуть было не задохнулся от негодования, но ничего не ответил и после
короткого молчания довольно неуверенно вышел из комнаты. Я прошел в
контору и вместе с Маргарет принялся смотреть, как шофер хлопочет вокруг
Алессандро, стараясь как можно удобней устроить его на заднем сиденье
"Мерседеса". Машина тронулась, и "его сын" отбыл, даже не обернувшись.
- Все в порядке? - спросила Маргарет.
- Получил хорошую встряску, как плохой коктейль, - пошутил я, и она
рассмеялась. Но я заметил, что Маргарет провожала автомобиль глазами до
тех пор, пока он не скрылся за поворотом Бэри Роуд.
* * *
наездников решился отпустить шуточку в его адрес, как это было принято в
их среде. Одни - инстинктивно боялись его, что, по моему мнению, говорило
об их здравом смысле; другие, менее чувствительные, просто игнорировали.
Джордж отвел Движение в денник, а Алессандро последовал за мной в контору.
Он безразлично посмотрел на Маргарет, сидевшую за столом, не обратив
внимания на ее аккуратное, цвета морской волны, платье и высокую, в
локонах, прическу, и принялся высказывать мне свои соображения. Видимо, он
тоже много размышлял на обратном пути.
- Вы не имели права заставлять меня проезжать такую нетренированную
лошадь, - воинственно заявил он.
- Я вас не заставлял. Вы сами ее выбрали.
- Мисс Крэйг нарочно так поступила, чтобы я остался в дураках.
С этим трудно было спорить.
- Вы могли отказаться, - сказал я.
- Не мог.
- Вы могли сказать, что у вас слишком мало опыта для проездки самой
трудной лошади в конюшнях. - Ноздри его раздулись. Сделать подобное
заявление было выше его сил. - В любом случае, - продолжал я, - лично мне
кажется, что верховая езда на Движении мало чему вас научит. А
следовательно, вы больше на него не сядете.
- Но я настаиваю, - запальчиво крикнул он.
- На чем?
Я настаиваю, чтобы мне опять дали Движение. - Он выбрал из коллекции своих
взглядов самый высокомерный и сказал:
- Завтра.
- Почему?
- Потому что иначе все будут думать, что я струсил или не умею ездить
верхом.
- Значит, вам отнюдь не все равно, - уверенно заключил я, - что о вас
думают другие.
- Мне все равно, - с горячностью запротестовал он.
- Зачем тогда проезжать Движение? Он упрямо поджал губы.
- Я больше не буду отвечать на ваши вопросы. Завтра я сяду на Движение.
- Хорошо, - спокойно согласился я. - Но завтра я не отправлю Движение на
Пустошь. Не думаю, что сейчас он нуждается в нагрузках. Лучше всего
проездить его размашкой по рабочей дорожке в паддоке, если это не
покажется вам скучным.
Он напряженно и с большим подозрением посмотрел на меня, пытаясь понять,
нет ли здесь подвоха. Я ответил ему бесстрастным взглядом.
- Ну что ж, - неохотно согласился он. - Завтра я буду проезжать его в
паддоке.
Повернувшись, он вышел из конторы. Маргарет наблюдала за ним со странным
выражением на лице.
- Мистер Гриффон не позволил бы так с собой разговаривать, - сказала она.
- Ему и не придется.
- Теперь я понимаю, почему Этти терпеть не может этого мальчишку. Он -
наглец. Именно наглец, другого слова не подыщешь. - Маргарет протянула мне
через стол три вскрытых конверта. - Вам необходимо ознакомиться. И тем не
менее, - она опять заговорила об Алессандро, - он очень красив.
- Глупости, - запротестовал я. - Скорее уродлив. Она чуть улыбнулась.
- Он просто не может не нравиться женщинам. Я перестал читать письма.
- Ерунда. Что там может нравиться?
- Вам этого не понять, - рассудительно ответила она. - Вы все-таки
мужчина. Я покачал головой.
- Ему всего восемнадцать лет.
- Возраст здесь ни при чем. Либо в тебе что-то есть, либо - нет. А в нем -
есть.
Я не стал с ней спорить: у Маргарет не было ухажеров, и я не считал ее
компетентным судьей в данном вопросе. Прочитав письма и подсказав
Маргарет, как на них ответить, я отправился на кухню сварить себе чашечку
кофе.
Беспорядок на столе свидетельствовал о большой работе, проделанной мною за
ночь: стаканы из-под молока и кофе остались невымытыми, повсюду валялись
исписанные клочки бумаги. Я не спал почти до утра, составляя заявочный
список, хотя с большим удовольствием отправился бы в Хэмпстед к Джилли.
Составить заявки оказалось крайне сложным делом не только потому, что я
раньше никогда этим не занимался, - из-за Алессандро мне приходилось по
несколько раз перечитывать условия скачки и при этом рассчитывать, кого
заявлять, если через месяц его не будет, и что делать, если он все-таки
останется.
Я серьезно отнесся к угрозам его отца. Иногда мне казалось, что это глупо.
Однако Энсо Ривера не шутил, организовав мое похищение неделю назад, и до
тех пор, пока над конюшнями висела угроза разорения, благоразумнее было
потакать его сыну.
До открытия сезона гладкими скачками оставался примерно месяц - за это
время я мог попытаться найти выход. Но на всякий случай я продублировал
заявку на скачки учеников и пробеги на скорость. Кроме того, я заявил
много лошадей на непопулярные скачки на севере Англии: хотелось Алессандро
этого или нет, я не собирался позволять ему начинать карьеру под звон
литавр. Напоследок я отыскал в конторе книгу учета, где старый Робинсон
отмечал заявки прошлых лет, сделанные отцом, и составил заявочный список
на первую неделю по образцу прошлого года, не считая скачек на севере
Англии. Как выяснилось, я переусердствовал, - вычеркнув кличек двадцать, я
поменял некоторых лошадей местами. Прежде чем переписать черновик на
официальный желтый бланк печатными буквами, как требовалось по уставу, я
дважды перепроверил себя, чтобы случайно не занести двухлетку на гандикап
или кобылу в скачки "Только жеребцов", чем выдал бы себя с головой.
Когда я отдал бланк Маргарет для регистрации и отправки, она спокойно
заметила:
- Это - почерк не вашего отца.
- Да, - ответил я. - Он мне диктовал, а я записывал.
Она молча кивнула, но я так и не понял, поверила она мне или нет.
На утренней тренировке Алессандро очень уверенно проездил Пуллитцера, но
держался особняком. После завтрака он вернулся с каменным лицом,
заставившим меня удержаться от комментариев, и, когда Этти отбыла на
Пустошь, был подсажен на Движение. Выезжая из ворот, я оглянулся и увидел,
что неугомонный жеребец, по своему обыкновению, изо всех сил лягает тени,
а два наездника, оставшиеся проезжать лошадей по рабочей дорожке паддока,
стараются держаться от него как можно дальше.
Когда мы вернулись с проездки через час с четвертью, картина была
следующая: Джордж держал Движение под уздцы, два наездника спешились, а
Алессандро лежал на земле без сознания.
Глава 7
- Движение просто сбросил его с седла, сэр, - сказал один из наездников. -
Просто сбросил его с седла. И он ударился головой об ограждение паддока,
сэр.
- Это случилось минуту назад, сэр, - добавил второй.
Обоим наездникам было лет по шестнадцать, оба они были учениками, имели
одинаково невысокий рост и оба не отличались особой смелостью. Я подумал,
что вряд ли они специально напугали лошадь, хотя - кто знает? Твердо я
знал только одно: от хорошего здоровья Алессандро зависело мое собственное
здоровье.
- Джордж, - сказал я, - поставьте Движение в денник, и, Этти... - Она
стояла чуть сзади, прищелкивая языком, но не выглядела слишком
опечаленной. - У нас найдется что-нибудь вроде носилок?
- В инвентарной, - кивнув, ответила она и отправила туда Гинджа.
То, что принес Гиндж, носилками можно было назвать с большой натяжкой:
грязно-зеленый брезент провисал между двух корявых обломков, которые
некогда, скорее всего, были веслами. К тому времени, как появились
носилки, сердце мое уже не стучало точно у альпиниста, взобравшегося на
Эверест: Алессандро был жив и даже потихоньку начал приходить в себя, так
что мрачная тень Энсо перестала маячить перед моими глазами.
Насколько я мог судить, все кости были целы, но тем не менее я действовал
с предельной осторожностью. Этти меня не одобряла: она с удовольствием
приказала бы Джорджу и Гинджу взять его за руки и за ноги и просто
оттащить в сторону. Как человек более выдержанный, я велел осторожно
отнести Алессандро в дом и положить на диван в комнате владельцев. Следуя
за носилками, я задержался в конторе и попросил Маргарет вызвать врача.
Когда я вошел в комнату владельцев, Алессандро зашевелился. Джордж и Гиндж
стояли рядом с диваном: один - старый и повидавший виды, другой - молодой
и сварливый, но оба они глядели на своего пациента безо всякого сочувствия.
- Спасибо, - сказал я. - Это все. Сейчас придет врач.
Глядя на них, кому угодно стало бы ясно, что это далеко не все и им есть
что сказать, но они поджали губы и отправились высказывать свое мнение в
манеж.
Алессандро открыл глаза, и впервые на лице его появилось беспомощное
выражение. Он не понимал, что произошло, где он находится и как сюда
попал. От удивления он даже стал выглядеть моложе и добрее. Но как только
Алессандро заметил меня, к нему мгновенно вернулась память. Голубь
превратился в ястреба.
- Что случилось? - спросил он.
- Движение сбросил вас с седла.
- Ox, - сказал он более слабым голосом, чем ему хотелось. Закрыв глаза,
молодой Ривера от всей души выругался:
- Гад.
Из конторы послышался шум, и в комнату ворвался шофер. Маргарет попыталась
схватить его за руку, но он отшвырнул ее в сторону, как пушинку. Шофер
направился в мою сторону, видимо решив, что со мной тоже можно не
церемониться.
- Что произошло? - угрожающе произнес он. - Что ты сделал с его сыном? -
При звуках этого голоса по моему телу пробежали мурашки, и отчетливо
вспомнилась резиновая маска.
Не вставая с дивана, Алессандро заговорил на итальянском языке, который я
немного знал благодаря одной своей старой знакомой.
- Прекрати, Карло. Иди в машину. Я упал с лошади. Нейл Гриффон не причинит
мне вреда. Возвращайся в машину и жди меня.
Карло вертел головой, как разъяренный бык, но все же успокоился и молча
подчинился. Гип-гип ура дисциплине в доме Ривера.
- Сейчас вас осмотрит врач, - сказал я.
- Мне не нужен врач.
- Вы не встанете с дивана, пока я не буду твердо уверен, что с вами все в
порядке. Он презрительно усмехнулся.
- Боитесь отца?
- Думайте, что хотите, - сказал я, хотя и так было ясно, что он обо мне
думает.
- Ничего страшного, - заключил врач после осмотра. - Пусть сегодня
отлежится в постели, а завтра хорошенько отдохнет. Будете, как новенький,
молодой человек.
Молодой человек уставился на него неблагодарным взглядом и не удостоил
ответом. Пожилой доктор повернулся ко мне, понимающе улыбнулся и попросил
дать ему знать, если обнаружатся какие-либо осложнения: тошнота или
головная боль.
- Старый дурень, - довольно громко сказал Алессандро, когда я провожал
врача. Как только за доктором закрылась дверь, Алессандро сразу вскочил с
дивана. - Теперь я могу уйти? - саркастически осведомился он.
- Когда и куда угодно, - тут же согласился я. Глаза его сузились.
- Вам не удастся от меня избавиться.
- А жаль.
Он чуть было не задохнулся от негодования, но ничего не ответил и после
короткого молчания довольно неуверенно вышел из комнаты. Я прошел в
контору и вместе с Маргарет принялся смотреть, как шофер хлопочет вокруг
Алессандро, стараясь как можно удобней устроить его на заднем сиденье
"Мерседеса". Машина тронулась, и "его сын" отбыл, даже не обернувшись.
- Все в порядке? - спросила Маргарет.
- Получил хорошую встряску, как плохой коктейль, - пошутил я, и она
рассмеялась. Но я заметил, что Маргарет провожала автомобиль глазами до
тех пор, пока он не скрылся за поворотом Бэри Роуд.
* * *
Жизнь-игра, задумана хреново, но графика обалденная!
- Молния
- Games moder
- Сообщения: 5098
- Зарегистрирован: 27 апр 2005, 14:42
- Откуда: Н.Новгород
Молния » 30 мар 2006, 14:57
На следующий день Алессандро не было, и появился он только в четверг, как
раз к утренней проездке. Когда "Мерседес" подкатил к подъезду дома, я
стоял в центре манежа и разговаривал с Этти. Приятное выражение на ее лице
тут же сменилось гримасой неудовольствия, а когда Алессандро энергично
выпрыгнул из машины и целеустремленно направился в нашу сторону, она
поджала губы и неожиданно вспомнила, что ей срочно надо навести порядок в
одной из дальних конюшен.
Алессандро презрительно посмотрел на ее стремительно удаляющуюся спину и
приветствовал меня раздражающе-глупой самодовольной улыбкой. Он протянул
мне небольшую плоскую жестяную коробочку, точно такую же, как в прошлый
раз.
- Это - вам, - сказал он. Самоуверенность вернулась к нему с удвоенной
силой, так что если бы даже он пришел без жестянки, можно было не
сомневаться - он опять виделся с отцом.
- На этот раз вы тоже не знаете, что здесь? Он замялся.
- Нет, - сказал он.
И я поверил, потому что на лице его отразилось явное недовольство своей
неосведомленностью. Жестянка была заклеена по бокам изоляционной лентой.
Алессандро, по-прежнему самодовольно улыбаясь, смотрел, как я, прежде чем
открыть коробочку, аккуратно отклеиваю изоленту, скатываю ее в шарик и
кладу в карман.
Внутри жестянки, завернутая в вату, лежала маленькая деревянная лошадь.
На ее шее висел ярлык.
У нее была сломана нога.
Я не знаю точно, что Алессандро прочитал в моем взгляде, но глупая улыбка
мгновенно исчезла с его лица, сменившись выражением показной храбрости.
- Он сказал, что вам это не понравится, - вызывающе произнес он.
- Что ж, в таком случае пойдемте со мной, - резко ответил я. - Посмотрим,
понравится ли это вам.
Развернувшись, я пошел по манежу и на полпути встретил спешащего мне
навстречу обеспокоенного и взволнованного Джорджа.
- Мистер Нейл... Индиго сломал ногу.., в деннике.., совсем как Лунный
Камень.., кто бы мог подумать, два таких опытных скакуна.., и десяти дней
не прошло...
- Да, кто бы мог подумать, - мрачно ответил я и вместе с ним прошел в
денник, по пути незаметно сунув жестянку в карман куртки.
Добродушный жеребец лежал на соломе, делая слабые попытки подняться. Он то
и дело задирал голову и бил по полу задней ногой, но у него совсем уже не
осталось сил. Вторая задняя нога торчала под неестественным углом,
сломанная чуть выше путовой кости.
Я присел рядом с бедным стариком Индиго и потрепал его по шее. Он вновь
поднял голову и забился, пытаясь встать, затем безвольно распластался на
подстилке. Глаза лошади остекленели, изо рта потекла слюна.
- Ничего не поделаешь, Джордж, - сказал я. - Пойду позвоню ветеринару. - Я
изо всех сил старался, чтобы голос мой выражал только сожаление и не
выдавал бушевавшую во мне ярость. Джордж покорно кивнул, но особой печали
я в нем не заметил: как и все старые конюхи, он видел на своем веку гибель
многих лошадей.
Чтобы поговорить со мной по телефону, молодому круглолицему Дейнси
пришлось выскочить из ванной.
- Как, еще одна! - воскликнул он, когда я объяснил, в чем дело.
- Боюсь, что так. И если не трудно, захватите с собой все необходимое для
анализа крови.
- О, господи, зачем?
- Я скажу, когда вы приедете.
- А? - Несмотря на удивление, звучавшее в его голосе, он явно был рад
оказать мне услугу. - Ну, хорошо, хорошо. Вытрусь насухо и приеду в один
миг.
Он прикатил в своем пыльном "Лендровере" через двадцать минут. Выпрыгнул
из машины, хлопнув дверцей, приветливо кивнул и тут же направился к
деннику Индиго. Во всех конюшнях остался один Джордж. Этти, огорченная
тем, что лишилась удобной для тренинга лошади, решила совершить проездку
на Южном Поле рядом с ипподромом. Алессандро, скорее всего, отправился
вместе с ней, так как его нигде не было видно, а шофер, как обычно, сидел
в "Мерседесе".
Индиго стоял на ногах. Джордж, держа его за хомут, объяснил, что к старику
неожиданно вернулись силы, что он сам поднялся и съел немного овса и что
ломать себе ноги - это просто безобразие, и ничего больше. Я кивнул, взял
Индиго за хомут и послал Джорджа перемалывать корм для дневного рациона.
- Прекрасный конюх, - заметил Дейнси. - Старина Джордж когда-то работал
главным садовником во дворце вице-короля Индии. Поэтому в конюшнях такие
аккуратные клумбы и красивые кусты. Владельцы от них просто в восторге.
Эта новость меня ошеломила.
- Я не знал...
- Странный мир. - Дейнси успокоил Индиго одним прикосновением и принялся
внимательно рассматривать сломанную ногу. - Так для чего вам анализ крови?
- спросил он, выпрямляясь и задумчиво на меня глядя.
- Скажите, у ветеринаров существует традиция держать язык за зубами?
В его пристальном взгляде промелькнуло любопытство.
- Профессиональная тайна, как у врачей и юристов? Да, конечно. Если речь
не идет о том, что кто-то "случайно" угодил соседу в зубы ногой.
- Нет, ничего похожего. - Я в нерешительности умолк. - Просто я хочу,
чтобы вы сделали анализ крови частным образом.., это возможно?
- В каком смысле "частным"? Мне придется обратиться в Ветеринарные
научно-исследовательские лаборатории. У меня нет дома необходимой
аппаратуры.
- Я бы хотел отдать кровь на анализ, не называя клички лошади.
- Это как вам угодно. Так часто делается. Но ведь не думаете же вы, что ей
дали допинг?
- Я думаю, что ей дали сильное снотворное, - ответил я, - и что ногу ей
сломали специально.
- О боже! - Рот у него приоткрылся от изумления, а глаза засверкали,
отражая работу мысли. - Вы кажетесь мне вполне нормальным, - сказал Дейнси
после недолгой паузы. - Давайте посмотрим еще раз.
Он присел на корточки и легонько провел пальцами по коже. Индиго вздрогнул
и бешено замотал головой.
- Ну-ну, старина, - произнес Дейнси, вставая и трепля его за шею. Подняв
брови, он посмотрел на меня. - Точно ничего не могу сказать. - Он умолк,
что-то напряженно обдумывая. Брови его несколько раз поднялись и
опустились. - Вот что, - решительно сказал он, - у меня дома есть
портативный рентгеновский аппарат. Если хотите, я его привезу, и мы
сделаем снимки. Хорошо?
- Просто здорово, - ответил я очень довольный.
- Ладно. - Дейнси открыл свою сумку, которую поставил при входе в денник.
- Тогда я заморожу ему ногу, пока не вернусь, чтобы бедняга не испытывал
боли. - Он вытащил шприц и, глядя на свет, начал надавливать поршень.
- Сначала возьмите кровь, - сказал я.
- Что? - Он моргнул. - Ах, да, конечно. О господи, ну конечно. Старый
дурак. - Он мягко рассмеялся, отложил первый шприц в сторону и вытащил
второй, куда больших размеров.
Дейнси попал в яремную вену с первой попытки, пробормотал "повезло", явно
поскромничав, и набрал в шприц, должно быть, целый стакан крови. "Для
повторных анализов, - пояснил он, видя мое изумление. - Если дать
недостаточное количество, нельзя гарантировать правильность результатов".
- Да, конечно...
Он упаковал образец крови в сумку, сделал Индиго обезболивающий укол,
кивнул и, смешно моргая глазами, отбыл. Индиго, не обращая ни на кого
внимания, продолжал жевать свою порцию овса, а я, кипя от ярости, вернулся
в дом.
На ярлыке, болтавшемся на шее маленькой деревянной лошади, с одной стороны
имелась надпись из печатных букв: "Индиго", а с другой стороны такими же
буквами было составлено целое послание: "Причиняя вред сыну, вы торопите
собственную гибель".
Этти и Джордж не видели смысла в том, что ветеринарный врач уехал, не
усыпив Индиго. Они потребовали объяснений.
- Э-э-э... - сказал я. - Он не взял с собой снотворного. Совершенно
случайно забыл положить в сумку.
- Ага, - сказали они в один голос, вполне удовлетворенные, и Этти
принялась рассказывать, что тренировка прошла крайне успешно и что
Счастливчик Линдсей проскакал пять фарлонгов прибавленным галопом и
выглядел после этого свежим как огурчик.
- Я посадила вашего проклятого Алекса на Резвое Копыто и велела ему
спокойно проезжать лошадь, а он не соизволил мне подчиниться. Он пустил
жеребца галопом, оставил Ланкета далеко позади - "жучки" так и вцепились в
свои бинокли.
- До чего глуп, - согласился я. - Придется с ним поговорить.
- Он не упустит ни одного случая, чтобы огрызнуться или настоять на своем,
- пожаловалась Этти. - Когда вас нет, он просто невыносим. - Она набрала
полную грудь воздуха и, чуть поколебавшись, выпалила:
- Мне кажется, вам надо посоветовать мистеру Гриффону выгнать его из
конюшен.
- Когда в следующий раз буду в больнице, обязательно с ним посоветуюсь, -
ответил я. - Кого вы дадите Алессандро на вторую проездку?
- Пуллитцера, - ответила она без колебаний. - По крайней мере, если он
опять не послушается, это не будет иметь значения.
- Когда вернетесь, передайте ему, чтобы зашел в контору.
- А вы разве не с нами? - Я покачал головой. - Мне бы хотелось услышать
ваше мнение о Гороховом Пудинге. Если мы заявим его на приз Линкольна,
надо будет не позже следующей недели провести испытания. Не забудьте:
скачки начинаются в субботу через три недели.
- Завтра проездим его галопом и посмотрим, готов ли он для испытаний, -
предложил я, и Этти неохотно согласилась.
Я смотрел на ее тонкую удаляющуюся фигурку и думал, что, пожалуй,
чувствовал бы себя крайне польщенным, если бы не знал, почему она со мной
советуется. В манеже Этти не было равных, но в полевых условиях она сразу
терялась. Хотя в глубине души она прекрасно знала, что разбирается в
лошадях куда лучше меня, но у нее срабатывал инстинкт самосохранения, и
она перекладывала окончательное решение на мои плечи.
Дейнси вернулся на своем "Лендровере", когда началась вечерняя проездка.
Мы протянули провода питания рентгеновского аппарата через окно конторы и
воткнули вилку в розетку для калорифера. Чтобы добраться до денника
Индиго, пришлось соединить четыре удлинителя. Дейнси сделал несколько
снимков, убрал аппарат и, как бы вспомнив, сделал лошади укол, избавляя ее
от дальнейших мучений.
- Для полиции вам потребуются свидетельские показания, - сказал он,
пожимая мне руку и быстро перемаргивая.
- Нет... Я пока что не собираюсь обращаться в полицию. - Дейнси попытался
запротестовать, но я перебил его:
- Поверьте, на это есть причины. Я не могу вам всего рассказать.., но я не
лгу.
- Вам виднее. - Дейнси искоса посмотрел на денник Лунного Камня и
вопросительно поднял брови.
- Не знаю, - ответил я. - А вы как полагаете? - Он задумался на несколько
секунд, что говорило о серьезности его отношения к делу, и только потом
ответил:
- Перелом коленного сустава требует очень сильного удара. Зачем, если
можно с легкостью сломать путовую кость, как у Индиго?
- Значит, несчастье с Лунным Камнем натолкнуло кого-то на мысль? - спросил
я.
- Скорее всего. - Дейнси ухмыльнулся. - Смотрите, чтобы у вас не началась
эпидемия.
- Всенепременно, - в тон ему ответил я, зная, что с этой минуты мне
действительно необходимо быть настороже.
Алессандро и виду не подал, что Этти передала ему мою просьбу зайти в
контору. Он направился прямо к поджидавшему автомобилю, и я увидел его
совершенно случайно, ибо в этот момент смотрел на манеж.
Я открыл окно и крикнул:
- Алессандро, зайдите ко мне... - Он продолжал идти, делая вид, что не
слышит, и поэтому я добавил:
- ..чтобы поговорить о вашем участии в предстоящих скачках.
Он остановился как вкопанный, с занесенной для шага ногой, и, поменяв
направление, медленно подошел к окну.
- Зайдите в комнату владельцев, - сказал я. - Туда, где вы отдыхали на
диване... - Я закрыл окно, улыбнулся Маргарет печальной умиротворенной
улыбкой, которую она могла трактовать как ей вздумается, и удалился
подальше от любопытных ушей.
Алессандро нехотя вошел в комнату владельцев, понимая, что деться ему
некуда. Я, однако, решил играть честно.
- Можете принять участие в скачках учеников в Кэттерике через четыре
недели. Но при условии, что вы не начнете хвастаться перед другими
учениками.
- Я желаю победить на Архангеле, - категорически заявил он.
- Иногда мне кажется, что вы - человек крайне умный и со временем из вас
может получиться неплохой жокей, - сказал я и, прежде чем он успел
напыжиться от гордости, добавил:
- А иногда, например сегодня, вы ведете себя настолько глупо и проявляете
так мало здравого смысла, столь необходимого жокею, что ваше честолюбие
выглядит просто смешным.
Мускулы его худенького тельца напряглись, глаза засверкали. Слушал он меня
очень внимательно, и я не преминул этим воспользоваться.
- Лошадей в наших конюшнях держат для того, чтобы они побеждали на
скачках. Лошади никогда не придут первыми, если нарушить им режим
тренировки. Если вам велят проезжать Резвое Копыто без бросков, а вы
скачете на нем галопом, превышая его возможности, вы утомляете лошадь, а
значит, время на ее тренировку увеличивается. Вы не победите ни в одних
скачках, если лошади окажутся неподготовленными, а значит, тренировать
лошадей с учетом их сил - в ваших интересах. Таким образом, непослушание
тренеру - это глупость. Вы меня поняли?
Черные глаза Алессандро стали еще чернее и утонули в глазных впадинах. Он
не ответил.
раз к утренней проездке. Когда "Мерседес" подкатил к подъезду дома, я
стоял в центре манежа и разговаривал с Этти. Приятное выражение на ее лице
тут же сменилось гримасой неудовольствия, а когда Алессандро энергично
выпрыгнул из машины и целеустремленно направился в нашу сторону, она
поджала губы и неожиданно вспомнила, что ей срочно надо навести порядок в
одной из дальних конюшен.
Алессандро презрительно посмотрел на ее стремительно удаляющуюся спину и
приветствовал меня раздражающе-глупой самодовольной улыбкой. Он протянул
мне небольшую плоскую жестяную коробочку, точно такую же, как в прошлый
раз.
- Это - вам, - сказал он. Самоуверенность вернулась к нему с удвоенной
силой, так что если бы даже он пришел без жестянки, можно было не
сомневаться - он опять виделся с отцом.
- На этот раз вы тоже не знаете, что здесь? Он замялся.
- Нет, - сказал он.
И я поверил, потому что на лице его отразилось явное недовольство своей
неосведомленностью. Жестянка была заклеена по бокам изоляционной лентой.
Алессандро, по-прежнему самодовольно улыбаясь, смотрел, как я, прежде чем
открыть коробочку, аккуратно отклеиваю изоленту, скатываю ее в шарик и
кладу в карман.
Внутри жестянки, завернутая в вату, лежала маленькая деревянная лошадь.
На ее шее висел ярлык.
У нее была сломана нога.
Я не знаю точно, что Алессандро прочитал в моем взгляде, но глупая улыбка
мгновенно исчезла с его лица, сменившись выражением показной храбрости.
- Он сказал, что вам это не понравится, - вызывающе произнес он.
- Что ж, в таком случае пойдемте со мной, - резко ответил я. - Посмотрим,
понравится ли это вам.
Развернувшись, я пошел по манежу и на полпути встретил спешащего мне
навстречу обеспокоенного и взволнованного Джорджа.
- Мистер Нейл... Индиго сломал ногу.., в деннике.., совсем как Лунный
Камень.., кто бы мог подумать, два таких опытных скакуна.., и десяти дней
не прошло...
- Да, кто бы мог подумать, - мрачно ответил я и вместе с ним прошел в
денник, по пути незаметно сунув жестянку в карман куртки.
Добродушный жеребец лежал на соломе, делая слабые попытки подняться. Он то
и дело задирал голову и бил по полу задней ногой, но у него совсем уже не
осталось сил. Вторая задняя нога торчала под неестественным углом,
сломанная чуть выше путовой кости.
Я присел рядом с бедным стариком Индиго и потрепал его по шее. Он вновь
поднял голову и забился, пытаясь встать, затем безвольно распластался на
подстилке. Глаза лошади остекленели, изо рта потекла слюна.
- Ничего не поделаешь, Джордж, - сказал я. - Пойду позвоню ветеринару. - Я
изо всех сил старался, чтобы голос мой выражал только сожаление и не
выдавал бушевавшую во мне ярость. Джордж покорно кивнул, но особой печали
я в нем не заметил: как и все старые конюхи, он видел на своем веку гибель
многих лошадей.
Чтобы поговорить со мной по телефону, молодому круглолицему Дейнси
пришлось выскочить из ванной.
- Как, еще одна! - воскликнул он, когда я объяснил, в чем дело.
- Боюсь, что так. И если не трудно, захватите с собой все необходимое для
анализа крови.
- О, господи, зачем?
- Я скажу, когда вы приедете.
- А? - Несмотря на удивление, звучавшее в его голосе, он явно был рад
оказать мне услугу. - Ну, хорошо, хорошо. Вытрусь насухо и приеду в один
миг.
Он прикатил в своем пыльном "Лендровере" через двадцать минут. Выпрыгнул
из машины, хлопнув дверцей, приветливо кивнул и тут же направился к
деннику Индиго. Во всех конюшнях остался один Джордж. Этти, огорченная
тем, что лишилась удобной для тренинга лошади, решила совершить проездку
на Южном Поле рядом с ипподромом. Алессандро, скорее всего, отправился
вместе с ней, так как его нигде не было видно, а шофер, как обычно, сидел
в "Мерседесе".
Индиго стоял на ногах. Джордж, держа его за хомут, объяснил, что к старику
неожиданно вернулись силы, что он сам поднялся и съел немного овса и что
ломать себе ноги - это просто безобразие, и ничего больше. Я кивнул, взял
Индиго за хомут и послал Джорджа перемалывать корм для дневного рациона.
- Прекрасный конюх, - заметил Дейнси. - Старина Джордж когда-то работал
главным садовником во дворце вице-короля Индии. Поэтому в конюшнях такие
аккуратные клумбы и красивые кусты. Владельцы от них просто в восторге.
Эта новость меня ошеломила.
- Я не знал...
- Странный мир. - Дейнси успокоил Индиго одним прикосновением и принялся
внимательно рассматривать сломанную ногу. - Так для чего вам анализ крови?
- спросил он, выпрямляясь и задумчиво на меня глядя.
- Скажите, у ветеринаров существует традиция держать язык за зубами?
В его пристальном взгляде промелькнуло любопытство.
- Профессиональная тайна, как у врачей и юристов? Да, конечно. Если речь
не идет о том, что кто-то "случайно" угодил соседу в зубы ногой.
- Нет, ничего похожего. - Я в нерешительности умолк. - Просто я хочу,
чтобы вы сделали анализ крови частным образом.., это возможно?
- В каком смысле "частным"? Мне придется обратиться в Ветеринарные
научно-исследовательские лаборатории. У меня нет дома необходимой
аппаратуры.
- Я бы хотел отдать кровь на анализ, не называя клички лошади.
- Это как вам угодно. Так часто делается. Но ведь не думаете же вы, что ей
дали допинг?
- Я думаю, что ей дали сильное снотворное, - ответил я, - и что ногу ей
сломали специально.
- О боже! - Рот у него приоткрылся от изумления, а глаза засверкали,
отражая работу мысли. - Вы кажетесь мне вполне нормальным, - сказал Дейнси
после недолгой паузы. - Давайте посмотрим еще раз.
Он присел на корточки и легонько провел пальцами по коже. Индиго вздрогнул
и бешено замотал головой.
- Ну-ну, старина, - произнес Дейнси, вставая и трепля его за шею. Подняв
брови, он посмотрел на меня. - Точно ничего не могу сказать. - Он умолк,
что-то напряженно обдумывая. Брови его несколько раз поднялись и
опустились. - Вот что, - решительно сказал он, - у меня дома есть
портативный рентгеновский аппарат. Если хотите, я его привезу, и мы
сделаем снимки. Хорошо?
- Просто здорово, - ответил я очень довольный.
- Ладно. - Дейнси открыл свою сумку, которую поставил при входе в денник.
- Тогда я заморожу ему ногу, пока не вернусь, чтобы бедняга не испытывал
боли. - Он вытащил шприц и, глядя на свет, начал надавливать поршень.
- Сначала возьмите кровь, - сказал я.
- Что? - Он моргнул. - Ах, да, конечно. О господи, ну конечно. Старый
дурак. - Он мягко рассмеялся, отложил первый шприц в сторону и вытащил
второй, куда больших размеров.
Дейнси попал в яремную вену с первой попытки, пробормотал "повезло", явно
поскромничав, и набрал в шприц, должно быть, целый стакан крови. "Для
повторных анализов, - пояснил он, видя мое изумление. - Если дать
недостаточное количество, нельзя гарантировать правильность результатов".
- Да, конечно...
Он упаковал образец крови в сумку, сделал Индиго обезболивающий укол,
кивнул и, смешно моргая глазами, отбыл. Индиго, не обращая ни на кого
внимания, продолжал жевать свою порцию овса, а я, кипя от ярости, вернулся
в дом.
На ярлыке, болтавшемся на шее маленькой деревянной лошади, с одной стороны
имелась надпись из печатных букв: "Индиго", а с другой стороны такими же
буквами было составлено целое послание: "Причиняя вред сыну, вы торопите
собственную гибель".
Этти и Джордж не видели смысла в том, что ветеринарный врач уехал, не
усыпив Индиго. Они потребовали объяснений.
- Э-э-э... - сказал я. - Он не взял с собой снотворного. Совершенно
случайно забыл положить в сумку.
- Ага, - сказали они в один голос, вполне удовлетворенные, и Этти
принялась рассказывать, что тренировка прошла крайне успешно и что
Счастливчик Линдсей проскакал пять фарлонгов прибавленным галопом и
выглядел после этого свежим как огурчик.
- Я посадила вашего проклятого Алекса на Резвое Копыто и велела ему
спокойно проезжать лошадь, а он не соизволил мне подчиниться. Он пустил
жеребца галопом, оставил Ланкета далеко позади - "жучки" так и вцепились в
свои бинокли.
- До чего глуп, - согласился я. - Придется с ним поговорить.
- Он не упустит ни одного случая, чтобы огрызнуться или настоять на своем,
- пожаловалась Этти. - Когда вас нет, он просто невыносим. - Она набрала
полную грудь воздуха и, чуть поколебавшись, выпалила:
- Мне кажется, вам надо посоветовать мистеру Гриффону выгнать его из
конюшен.
- Когда в следующий раз буду в больнице, обязательно с ним посоветуюсь, -
ответил я. - Кого вы дадите Алессандро на вторую проездку?
- Пуллитцера, - ответила она без колебаний. - По крайней мере, если он
опять не послушается, это не будет иметь значения.
- Когда вернетесь, передайте ему, чтобы зашел в контору.
- А вы разве не с нами? - Я покачал головой. - Мне бы хотелось услышать
ваше мнение о Гороховом Пудинге. Если мы заявим его на приз Линкольна,
надо будет не позже следующей недели провести испытания. Не забудьте:
скачки начинаются в субботу через три недели.
- Завтра проездим его галопом и посмотрим, готов ли он для испытаний, -
предложил я, и Этти неохотно согласилась.
Я смотрел на ее тонкую удаляющуюся фигурку и думал, что, пожалуй,
чувствовал бы себя крайне польщенным, если бы не знал, почему она со мной
советуется. В манеже Этти не было равных, но в полевых условиях она сразу
терялась. Хотя в глубине души она прекрасно знала, что разбирается в
лошадях куда лучше меня, но у нее срабатывал инстинкт самосохранения, и
она перекладывала окончательное решение на мои плечи.
Дейнси вернулся на своем "Лендровере", когда началась вечерняя проездка.
Мы протянули провода питания рентгеновского аппарата через окно конторы и
воткнули вилку в розетку для калорифера. Чтобы добраться до денника
Индиго, пришлось соединить четыре удлинителя. Дейнси сделал несколько
снимков, убрал аппарат и, как бы вспомнив, сделал лошади укол, избавляя ее
от дальнейших мучений.
- Для полиции вам потребуются свидетельские показания, - сказал он,
пожимая мне руку и быстро перемаргивая.
- Нет... Я пока что не собираюсь обращаться в полицию. - Дейнси попытался
запротестовать, но я перебил его:
- Поверьте, на это есть причины. Я не могу вам всего рассказать.., но я не
лгу.
- Вам виднее. - Дейнси искоса посмотрел на денник Лунного Камня и
вопросительно поднял брови.
- Не знаю, - ответил я. - А вы как полагаете? - Он задумался на несколько
секунд, что говорило о серьезности его отношения к делу, и только потом
ответил:
- Перелом коленного сустава требует очень сильного удара. Зачем, если
можно с легкостью сломать путовую кость, как у Индиго?
- Значит, несчастье с Лунным Камнем натолкнуло кого-то на мысль? - спросил
я.
- Скорее всего. - Дейнси ухмыльнулся. - Смотрите, чтобы у вас не началась
эпидемия.
- Всенепременно, - в тон ему ответил я, зная, что с этой минуты мне
действительно необходимо быть настороже.
Алессандро и виду не подал, что Этти передала ему мою просьбу зайти в
контору. Он направился прямо к поджидавшему автомобилю, и я увидел его
совершенно случайно, ибо в этот момент смотрел на манеж.
Я открыл окно и крикнул:
- Алессандро, зайдите ко мне... - Он продолжал идти, делая вид, что не
слышит, и поэтому я добавил:
- ..чтобы поговорить о вашем участии в предстоящих скачках.
Он остановился как вкопанный, с занесенной для шага ногой, и, поменяв
направление, медленно подошел к окну.
- Зайдите в комнату владельцев, - сказал я. - Туда, где вы отдыхали на
диване... - Я закрыл окно, улыбнулся Маргарет печальной умиротворенной
улыбкой, которую она могла трактовать как ей вздумается, и удалился
подальше от любопытных ушей.
Алессандро нехотя вошел в комнату владельцев, понимая, что деться ему
некуда. Я, однако, решил играть честно.
- Можете принять участие в скачках учеников в Кэттерике через четыре
недели. Но при условии, что вы не начнете хвастаться перед другими
учениками.
- Я желаю победить на Архангеле, - категорически заявил он.
- Иногда мне кажется, что вы - человек крайне умный и со временем из вас
может получиться неплохой жокей, - сказал я и, прежде чем он успел
напыжиться от гордости, добавил:
- А иногда, например сегодня, вы ведете себя настолько глупо и проявляете
так мало здравого смысла, столь необходимого жокею, что ваше честолюбие
выглядит просто смешным.
Мускулы его худенького тельца напряглись, глаза засверкали. Слушал он меня
очень внимательно, и я не преминул этим воспользоваться.
- Лошадей в наших конюшнях держат для того, чтобы они побеждали на
скачках. Лошади никогда не придут первыми, если нарушить им режим
тренировки. Если вам велят проезжать Резвое Копыто без бросков, а вы
скачете на нем галопом, превышая его возможности, вы утомляете лошадь, а
значит, время на ее тренировку увеличивается. Вы не победите ни в одних
скачках, если лошади окажутся неподготовленными, а значит, тренировать
лошадей с учетом их сил - в ваших интересах. Таким образом, непослушание
тренеру - это глупость. Вы меня поняли?
Черные глаза Алессандро стали еще чернее и утонули в глазных впадинах. Он
не ответил.
Жизнь-игра, задумана хреново, но графика обалденная!
- Молния
- Games moder
- Сообщения: 5098
- Зарегистрирован: 27 апр 2005, 14:42
- Откуда: Н.Новгород
Молния » 30 мар 2006, 14:58
- А теперь - о вашей навязчивой идее насчет Архангела. Я позволю вам
проездить его на Пустоши лишь после того, как буду полностью уверен в
ваших способностях, особенно в вашей способности относиться к лошадям с
полной ответственностью. Доверю я вам Архангела или нет, зависит больше от
вас, чем от меня. Но учтите, я оказываю вам любезность, позволяя
участвовать в пробегах на скорость, пусть и не на самых известных рысаках.
По крайней мере, я даю вам шанс проверить себя и потягаться с
профессионалами. Вы должны знать свои силы, чтобы не ударить в грязь лицом
на призовых скачках в Ньюбери или Кемптоне.
Алессандро не отрывал от меня взгляда.
- Что же касается Индиго, - резко продолжил я, едва сдерживая свой гнев, -
может быть, старик и был для вас бесполезен, но если вы станете причиной
гибели других лошадей, это означает, что на них вы уже никогда не сможете
побеждать.
Он с большим трудом открыл рот.
- Я не был причиной.., гибели Индиго. Я вынул из кармана жестянку и
протянул ему. Он медленно снял крышку, поджал губы и прочитал записку.
- Я не хотел... Я не просил его убивать Индиго. - Самодовольная улыбка
исчезла. Алессандро все еще держался вызывающе, но уже начал
оправдываться. - Отец очень обозлился, когда узнал, что Движение сбросил
меня с седла.
- Значит, вы просили, чтобы он убил Движение?
- Нет, не просил, - страстно заявил он. - Вы же сами сказали: какой смысл
убивать скакуна, если на нем можно взять приз?
- Но убить старого беззащитного Индиго только потому, что вы свалились с
лошади, на которой сами настояли...
Впервые он опустил глаза и уставился на ковер. Пожалуй, где-то в глубине
души он не был горд своим поведением.
- Вы ему не сказали, - угадал я. - Вы не сказали, что сами настояли на
том, чтобы вам дали Движение.
- Мне приказала мисс Крэйг, - упрямо ответил он.
- Только не тогда, когда он вас сбросил. Алессандро посмотрел на меня, и я
готов был поклясться, что вид у него просто несчастный.
- Я не говорил отцу, что вылетел из седла.
- А кто ему сказал?
- Карло. Шофер.
- Вы могли объяснить, что я не хотел причинять вам вреда.
Несчастное выражение на его лице превратилось в отчаянное.
- Вы видели моего отца, - сказал он. - Иногда ему ничего нельзя объяснить,
в особенности когда он сердится. Он сделает для меня все, что я попрошу,
но что-то ему объяснить я не могу.
Алессандро ушел, а я остался сидеть, не зная, что подумать.
Он не мог объясниться со своим отцом.
Энсо сделает для Алессандро все, что тот попросит.., сметет на его пути
любые препятствия, невзирая на трудности, и не остановится, пока
Алессандро не пресытится, но поговорить по душам они не в состоянии.
А я.., я лгал, изворачивался и шел по лезвию бритвы, чтобы спасти скаковые
конюшни моего отца. Но поговорить в ним? Нет, этого я тоже не мог.
Глава 8
- Вы знаете, - небрежно сказала Маргарет, поднимая взгляд от пишущей
машинки, - что Алессандро живет в придорожной гостинице "Форбэри Инн"?
Нет, не знаю, - ответил я. - Но это неудивительно, если учесть, что он
приезжает к нам на "Мерседесе" с личным шофером.
- Он живет один в двух комнатах, не считая ванной, и кушает меньше птички.
- Откуда вам это известно?
- Вчера к Сузи в гости пришла школьная подруга, а она дочь регистраторши в
"Форбэри Инн".
- Известны еще какие-нибудь интимные подробности?
Она улыбнулась.
- Алессандро каждое утро надевает костюм для верховой езды, куда-то
уезжает на своей машине. А когда возвращается, то сразу же принимает ванну
с очень приятным запахом.
- Сколько лет дочери регистраторши?
- Семь.
- Маленький сыщик.
- Все дети очень наблюдательны... А еще она сказала, что Алессандро не
желает ни с кем разговаривать, кроме своего шофера, и говорят они на
каком-то смешном языке...
- Итальянском, - пробормотал я.
- ..и что его никто не любит, потому что он очень груб, но шофера любят
еще меньше, потому что он еще грубее.
Я задумался.
- Как вам кажется, - спросил я, - можно ли узнать через вашу дочь..,
вернее, через ее подругу.., вернее, через маму ее подруги, какой домашний
адрес дал Алессандро, когда регистрировался?
- Почему бы вам просто не спросить его самого?
- Увы, - сказал я. - Наш Алессандро иногда бывает крайне тяжел в общении.
Разве вы не задавали ему этого вопроса, когда заполняли контракт?
- Он сказал, что у них нет постоянного места жительства, так как они все
время переезжают с места на место.
- Мм-м... - Я кивнул.
- Удивительно... Не понимаю, что здесь скрывать? Да, конечно, я спрошу у
подруги Сузи, сможет она узнать или нет.
- Прекрасно, - ответил я без особой надежды в голосе.
Джилли сказала, что хочет приехать ко мне в Роули Лодж и, хотя бы
ненадолго, там остаться.
Я нежно на нее посмотрел и поцеловал в нос. При других обстоятельствах ее
присутствие доставило бы мне огромное удовольствие.
- Нет, - сказал я, - только не сейчас.
- А когда?
- Летом.
Она понимающе посмотрела на меня и скорчила гримасу.
- Я знаю: когда ты сильно занят, тебя раздражает домашняя суета.
- Ты не суетлива. - Я улыбнулся и опять поцеловал ее. - К тому же я
приезжаю в Хэмпстед.
- Раз в неделю. И то только потому, что это недалеко от больницы.
- Я заезжаю в больницу только потому, что это по пути к тебе...
* * *
Невилл Ноллис Гриффон отказался мне помочь в развитии нового этапа
отношений между отцом и сыном.
Он сообщил, что, раз мне никак не удается найти хорошего тренера на его
место, он прекрасно сделает это сам при помощи телефона.
Отец сказал, что составил заявочные списки на последующие две недели
скачек и что Маргарет надлежит их отпечатать и разослать.
Он приказал снять Горохового Пудинга со скачек на приз Линкольна.
Отцу не понравилось, что я принес ему маленькие бутылки Боллингера 1964
года, тогда как он предпочитает 1961-й.
- Значит, тебе лучше, - сказал я, как только мне удалось вставить слово в
его монолог.
- Что? Да, конечно. Ты слышал, что я тебе сказал? Горохового Пудинга надо
снять со скачек на приз Линкольна.
- Почему?
Он бросил на меня раздраженный взгляд.
- С чего ты взял, что его можно подготовить за такой короткий срок?
- Этти хорошо разбирается в лошадях. Она говорит, что Гороховый Пудинг
будет в форме.
- Я не позволю поставить Роули Лодж в смешное положение из-за того, что
конюшни заявили на скачки неподготовленных скакунов.
- Если Гороховый Пудинг себя не проявит, люди все равно не усомнятся в
том, что ты - хороший тренер.
- Дело не в этом, - сдержанно сказал он. Я открыл одну из маленьких
бутылок и налил золотистую жидкость в его любимый бокал эпохи короля
Якова, который специально захватил с собой. Шампанское не показалось бы
ему таким вкусным, налей я его в стаканчик для вставных зубов. Он сделал
глоток и явно пришел и выводу, что 1964 год вполне сносен, хоть и не
высказал этого вслух.
- А дело в том, - поучительно, как полному дебилу, пояснил он, - что, если
жеребец плохо выступит на скачках, это снизит его ценность как будущего
производителя.
- Да, я знаю.
- Не говори глупостей, откуда тебе знать? Ты вообще ничего не знаешь.
Я уселся в кресло для посетителей, откинулся на спинку, положил ногу на
ногу и начал говорить тоном рассудительным и авторитетным, которому
научился в деловых промышленных кругах и которым у меня почему-то до сих
пор не хватало ума разговаривать с собственным отцом.
- Роули Лодж, - сказал я, - ждут большие финансовые затруднения, и причина
тому - погоня за престижем. Ты боишься выставить Горохового Пудинга на
приз Линкольна, потому что являешься владельцем половинной доли, и если
жеребец пробежит плохо, ты пострадаешь в той же степени, что и леди Вектор.
Он выплеснул шампанское на простыню и не заметил этого.
- Мне известно, - продолжал я, - что тренеры часто бывают владельцами или
совладельцами тех лошадей, которых они тренируют. Однако в Роули Лодж ты
стал совладельцем слишком многих лошадей. Я думаю, ты сделал это
специально для того, чтобы другие конюшни не смогли перехватить рысаков,
которых ты считал перспективными, и, наверное, ты часто говорил владельцам
нечто вроде: "Если Архангел пойдет с аукциона за сорок тысяч и для вас это
слишком дорого, я готов войти в полную долю и заплатить двадцать тысяч". В
результате ты собрал в конюшнях лучших лошадей страны, и их потенциал как
производителей просто огромен.
Он тупо смотрел на меня, забыв про шампанское в бокале.
- Все это прекрасно, - продолжал я, - но только до тех пор, пока лошади
побеждают на скачках. И год за годом они тебя не подводили. Ты долгое
время проводил умеренную политику и постепенно богател. Но в этом году ты
слишком рассредоточил свои силы. Ты купил слишком много лошадей. Кроме
того, владельцы половинных долей оплачивают, естественно, лишь половину
стоимости тренинга, и твои расходы начали превышать поступления. Причем
значительно. В результате: счет в банке тает, как снег, до открытия сезона
осталось три недели, и цены на неудачно выступивших жеребцов как
производителей резко упадут. Это тяжелое положение усугубляется тем, что
ты сломал ногу, твой помощник находится в больнице и не приходит в
сознание, а конюшни загнивают в руках твоего сына, который не умеет
тренировать лошадей. Именно поэтому ты до дрожи в коленках боишься заявить
Горохового Пудинга на приз Линкольна.
В ожидании ответа я замолчал. Ответа не последовало. Отец был в шоке.
- В общем, можешь не беспокоиться, - сказал я и понял, что наши отношения
никогда уже не будут прежними. "Тридцать четыре года, - печально подумал
я. - Только в тридцать четыре года мне удалось поговорить с отцом на
равных". - Если хочешь, я продам твою долю еще до скачек.
Глаза отца постепенно ожили. Он моргнул, уставился на льющееся шампанское
и выпрямил бокал.
- Как.., как ты узнал? - В голосе отца звучало скорее негодование, чем
удивление.
- Посмотрел бухгалтерские книги.
- Нет.., кто тебе сказал?
- Никто. Просто последние шесть лет моя работа заключалась в чтении
бухгалтерских книг и простом сложении сумм.
Он окончательно пришел в себя и сделал несколько осторожных глотков.
- По крайней мере, теперь ты понимаешь, почему мы должны пригласить
опытного тренера, пока я не поправлюсь.
- В этом нет нужды, - неосмотрительно заявил я. - Вот уже три недели,
как...
- Ты считаешь, что можешь научиться тренингу за три недели? - спросил отец
с нескрываемым презрением.
- Если хочешь, да, - ответил я. - Могу. - И прежде чем он побагровел от
возмущения, быстро добавил:
- Ведь я воспитывался в конюшнях, ты же помнишь... Я там вырос. И к своему
удивлению, замечаю, что мне все дается так легко, как будто я был рожден,
чтобы стать скаковым тренером.
Мои слова его не успокоили, скорее он почувствовал в них угрозу своему
авторитету.
- Ты не останешься, когда я поправлюсь.
- Нет, что ты. - Я улыбнулся. - Ни в коем случае. - Он фыркнул. Некоторое
время отец колебался, но так ничего мне и не ответил, просто перевел
разговор на другую тему:
- Я не хочу продавать свою долю Горохового Пудинга.
- Тогда напиши список тех, кого ты можешь продать, - сказал я. - Для
начала кличек десять.
- Вот интересно, а кто их купит? Новые владельцы, знаешь ли, не растут на
деревьях. А половинную долю труднее продать.., владельцы любят, когда их
имена упоминаются в программе скачек и прессе.
- Я знаю многих бизнесменов, - ответил я, - которые рады будут приобрести
скаковую лошадь и при этом остаться в тени. Назови мне десять лошадей, а я
продам твои половинные доли.
проездить его на Пустоши лишь после того, как буду полностью уверен в
ваших способностях, особенно в вашей способности относиться к лошадям с
полной ответственностью. Доверю я вам Архангела или нет, зависит больше от
вас, чем от меня. Но учтите, я оказываю вам любезность, позволяя
участвовать в пробегах на скорость, пусть и не на самых известных рысаках.
По крайней мере, я даю вам шанс проверить себя и потягаться с
профессионалами. Вы должны знать свои силы, чтобы не ударить в грязь лицом
на призовых скачках в Ньюбери или Кемптоне.
Алессандро не отрывал от меня взгляда.
- Что же касается Индиго, - резко продолжил я, едва сдерживая свой гнев, -
может быть, старик и был для вас бесполезен, но если вы станете причиной
гибели других лошадей, это означает, что на них вы уже никогда не сможете
побеждать.
Он с большим трудом открыл рот.
- Я не был причиной.., гибели Индиго. Я вынул из кармана жестянку и
протянул ему. Он медленно снял крышку, поджал губы и прочитал записку.
- Я не хотел... Я не просил его убивать Индиго. - Самодовольная улыбка
исчезла. Алессандро все еще держался вызывающе, но уже начал
оправдываться. - Отец очень обозлился, когда узнал, что Движение сбросил
меня с седла.
- Значит, вы просили, чтобы он убил Движение?
- Нет, не просил, - страстно заявил он. - Вы же сами сказали: какой смысл
убивать скакуна, если на нем можно взять приз?
- Но убить старого беззащитного Индиго только потому, что вы свалились с
лошади, на которой сами настояли...
Впервые он опустил глаза и уставился на ковер. Пожалуй, где-то в глубине
души он не был горд своим поведением.
- Вы ему не сказали, - угадал я. - Вы не сказали, что сами настояли на
том, чтобы вам дали Движение.
- Мне приказала мисс Крэйг, - упрямо ответил он.
- Только не тогда, когда он вас сбросил. Алессандро посмотрел на меня, и я
готов был поклясться, что вид у него просто несчастный.
- Я не говорил отцу, что вылетел из седла.
- А кто ему сказал?
- Карло. Шофер.
- Вы могли объяснить, что я не хотел причинять вам вреда.
Несчастное выражение на его лице превратилось в отчаянное.
- Вы видели моего отца, - сказал он. - Иногда ему ничего нельзя объяснить,
в особенности когда он сердится. Он сделает для меня все, что я попрошу,
но что-то ему объяснить я не могу.
Алессандро ушел, а я остался сидеть, не зная, что подумать.
Он не мог объясниться со своим отцом.
Энсо сделает для Алессандро все, что тот попросит.., сметет на его пути
любые препятствия, невзирая на трудности, и не остановится, пока
Алессандро не пресытится, но поговорить по душам они не в состоянии.
А я.., я лгал, изворачивался и шел по лезвию бритвы, чтобы спасти скаковые
конюшни моего отца. Но поговорить в ним? Нет, этого я тоже не мог.
Глава 8
- Вы знаете, - небрежно сказала Маргарет, поднимая взгляд от пишущей
машинки, - что Алессандро живет в придорожной гостинице "Форбэри Инн"?
Нет, не знаю, - ответил я. - Но это неудивительно, если учесть, что он
приезжает к нам на "Мерседесе" с личным шофером.
- Он живет один в двух комнатах, не считая ванной, и кушает меньше птички.
- Откуда вам это известно?
- Вчера к Сузи в гости пришла школьная подруга, а она дочь регистраторши в
"Форбэри Инн".
- Известны еще какие-нибудь интимные подробности?
Она улыбнулась.
- Алессандро каждое утро надевает костюм для верховой езды, куда-то
уезжает на своей машине. А когда возвращается, то сразу же принимает ванну
с очень приятным запахом.
- Сколько лет дочери регистраторши?
- Семь.
- Маленький сыщик.
- Все дети очень наблюдательны... А еще она сказала, что Алессандро не
желает ни с кем разговаривать, кроме своего шофера, и говорят они на
каком-то смешном языке...
- Итальянском, - пробормотал я.
- ..и что его никто не любит, потому что он очень груб, но шофера любят
еще меньше, потому что он еще грубее.
Я задумался.
- Как вам кажется, - спросил я, - можно ли узнать через вашу дочь..,
вернее, через ее подругу.., вернее, через маму ее подруги, какой домашний
адрес дал Алессандро, когда регистрировался?
- Почему бы вам просто не спросить его самого?
- Увы, - сказал я. - Наш Алессандро иногда бывает крайне тяжел в общении.
Разве вы не задавали ему этого вопроса, когда заполняли контракт?
- Он сказал, что у них нет постоянного места жительства, так как они все
время переезжают с места на место.
- Мм-м... - Я кивнул.
- Удивительно... Не понимаю, что здесь скрывать? Да, конечно, я спрошу у
подруги Сузи, сможет она узнать или нет.
- Прекрасно, - ответил я без особой надежды в голосе.
Джилли сказала, что хочет приехать ко мне в Роули Лодж и, хотя бы
ненадолго, там остаться.
Я нежно на нее посмотрел и поцеловал в нос. При других обстоятельствах ее
присутствие доставило бы мне огромное удовольствие.
- Нет, - сказал я, - только не сейчас.
- А когда?
- Летом.
Она понимающе посмотрела на меня и скорчила гримасу.
- Я знаю: когда ты сильно занят, тебя раздражает домашняя суета.
- Ты не суетлива. - Я улыбнулся и опять поцеловал ее. - К тому же я
приезжаю в Хэмпстед.
- Раз в неделю. И то только потому, что это недалеко от больницы.
- Я заезжаю в больницу только потому, что это по пути к тебе...
* * *
Невилл Ноллис Гриффон отказался мне помочь в развитии нового этапа
отношений между отцом и сыном.
Он сообщил, что, раз мне никак не удается найти хорошего тренера на его
место, он прекрасно сделает это сам при помощи телефона.
Отец сказал, что составил заявочные списки на последующие две недели
скачек и что Маргарет надлежит их отпечатать и разослать.
Он приказал снять Горохового Пудинга со скачек на приз Линкольна.
Отцу не понравилось, что я принес ему маленькие бутылки Боллингера 1964
года, тогда как он предпочитает 1961-й.
- Значит, тебе лучше, - сказал я, как только мне удалось вставить слово в
его монолог.
- Что? Да, конечно. Ты слышал, что я тебе сказал? Горохового Пудинга надо
снять со скачек на приз Линкольна.
- Почему?
Он бросил на меня раздраженный взгляд.
- С чего ты взял, что его можно подготовить за такой короткий срок?
- Этти хорошо разбирается в лошадях. Она говорит, что Гороховый Пудинг
будет в форме.
- Я не позволю поставить Роули Лодж в смешное положение из-за того, что
конюшни заявили на скачки неподготовленных скакунов.
- Если Гороховый Пудинг себя не проявит, люди все равно не усомнятся в
том, что ты - хороший тренер.
- Дело не в этом, - сдержанно сказал он. Я открыл одну из маленьких
бутылок и налил золотистую жидкость в его любимый бокал эпохи короля
Якова, который специально захватил с собой. Шампанское не показалось бы
ему таким вкусным, налей я его в стаканчик для вставных зубов. Он сделал
глоток и явно пришел и выводу, что 1964 год вполне сносен, хоть и не
высказал этого вслух.
- А дело в том, - поучительно, как полному дебилу, пояснил он, - что, если
жеребец плохо выступит на скачках, это снизит его ценность как будущего
производителя.
- Да, я знаю.
- Не говори глупостей, откуда тебе знать? Ты вообще ничего не знаешь.
Я уселся в кресло для посетителей, откинулся на спинку, положил ногу на
ногу и начал говорить тоном рассудительным и авторитетным, которому
научился в деловых промышленных кругах и которым у меня почему-то до сих
пор не хватало ума разговаривать с собственным отцом.
- Роули Лодж, - сказал я, - ждут большие финансовые затруднения, и причина
тому - погоня за престижем. Ты боишься выставить Горохового Пудинга на
приз Линкольна, потому что являешься владельцем половинной доли, и если
жеребец пробежит плохо, ты пострадаешь в той же степени, что и леди Вектор.
Он выплеснул шампанское на простыню и не заметил этого.
- Мне известно, - продолжал я, - что тренеры часто бывают владельцами или
совладельцами тех лошадей, которых они тренируют. Однако в Роули Лодж ты
стал совладельцем слишком многих лошадей. Я думаю, ты сделал это
специально для того, чтобы другие конюшни не смогли перехватить рысаков,
которых ты считал перспективными, и, наверное, ты часто говорил владельцам
нечто вроде: "Если Архангел пойдет с аукциона за сорок тысяч и для вас это
слишком дорого, я готов войти в полную долю и заплатить двадцать тысяч". В
результате ты собрал в конюшнях лучших лошадей страны, и их потенциал как
производителей просто огромен.
Он тупо смотрел на меня, забыв про шампанское в бокале.
- Все это прекрасно, - продолжал я, - но только до тех пор, пока лошади
побеждают на скачках. И год за годом они тебя не подводили. Ты долгое
время проводил умеренную политику и постепенно богател. Но в этом году ты
слишком рассредоточил свои силы. Ты купил слишком много лошадей. Кроме
того, владельцы половинных долей оплачивают, естественно, лишь половину
стоимости тренинга, и твои расходы начали превышать поступления. Причем
значительно. В результате: счет в банке тает, как снег, до открытия сезона
осталось три недели, и цены на неудачно выступивших жеребцов как
производителей резко упадут. Это тяжелое положение усугубляется тем, что
ты сломал ногу, твой помощник находится в больнице и не приходит в
сознание, а конюшни загнивают в руках твоего сына, который не умеет
тренировать лошадей. Именно поэтому ты до дрожи в коленках боишься заявить
Горохового Пудинга на приз Линкольна.
В ожидании ответа я замолчал. Ответа не последовало. Отец был в шоке.
- В общем, можешь не беспокоиться, - сказал я и понял, что наши отношения
никогда уже не будут прежними. "Тридцать четыре года, - печально подумал
я. - Только в тридцать четыре года мне удалось поговорить с отцом на
равных". - Если хочешь, я продам твою долю еще до скачек.
Глаза отца постепенно ожили. Он моргнул, уставился на льющееся шампанское
и выпрямил бокал.
- Как.., как ты узнал? - В голосе отца звучало скорее негодование, чем
удивление.
- Посмотрел бухгалтерские книги.
- Нет.., кто тебе сказал?
- Никто. Просто последние шесть лет моя работа заключалась в чтении
бухгалтерских книг и простом сложении сумм.
Он окончательно пришел в себя и сделал несколько осторожных глотков.
- По крайней мере, теперь ты понимаешь, почему мы должны пригласить
опытного тренера, пока я не поправлюсь.
- В этом нет нужды, - неосмотрительно заявил я. - Вот уже три недели,
как...
- Ты считаешь, что можешь научиться тренингу за три недели? - спросил отец
с нескрываемым презрением.
- Если хочешь, да, - ответил я. - Могу. - И прежде чем он побагровел от
возмущения, быстро добавил:
- Ведь я воспитывался в конюшнях, ты же помнишь... Я там вырос. И к своему
удивлению, замечаю, что мне все дается так легко, как будто я был рожден,
чтобы стать скаковым тренером.
Мои слова его не успокоили, скорее он почувствовал в них угрозу своему
авторитету.
- Ты не останешься, когда я поправлюсь.
- Нет, что ты. - Я улыбнулся. - Ни в коем случае. - Он фыркнул. Некоторое
время отец колебался, но так ничего мне и не ответил, просто перевел
разговор на другую тему:
- Я не хочу продавать свою долю Горохового Пудинга.
- Тогда напиши список тех, кого ты можешь продать, - сказал я. - Для
начала кличек десять.
- Вот интересно, а кто их купит? Новые владельцы, знаешь ли, не растут на
деревьях. А половинную долю труднее продать.., владельцы любят, когда их
имена упоминаются в программе скачек и прессе.
- Я знаю многих бизнесменов, - ответил я, - которые рады будут приобрести
скаковую лошадь и при этом остаться в тени. Назови мне десять лошадей, а я
продам твои половинные доли.
Жизнь-игра, задумана хреново, но графика обалденная!
- Молния
- Games moder
- Сообщения: 5098
- Зарегистрирован: 27 апр 2005, 14:42
- Откуда: Н.Новгород
Молния » 30 мар 2006, 14:59
Он ничего мне не ответил, но тут же принялся за работу. Я пробежал глазами
по списку и решил не согласиться лишь в одном случае.
- Не продавай Ланкета, - сказал я. Отец вспыхнул.
- Я знаю, что делаю.
- Этот жеребец-трехлетка выиграет не один приз, - сказал я. - Из его
карточки видно, что он никак не проявил себя в прошлом году, так что если
продать его сейчас, не выручить даже того, что заплачено. Поверь мне,
Ланкет выглядит совсем неплохо.
- Ерунда. Ты не знаешь, о чем говоришь.
- Хорошо.., сколько ты хочешь за свою долю? Отец в задумчивости поджал
губы.
- Четыре тысячи. С его родословной это недорого. Годовалым он стоил нам
двенадцать тысяч.
- Лучше проставь цены против каждой лошади, - предложил я. - Если не
возражаешь.
Он не возражал.
Я сложил список, положил его в карман, взял составленные им заявки и
приготовился уходить. Отец протянул мне пустой бокал из-под шампанского.
- Выпей.., мне слишком много.
Я взял бокал, наполнил его до краев и отпил глоток. Пузыри лопались на
зубах. Отец внимательно наблюдал за мной. Его лицо все еще оставалось
таким же суровым, однако он дважды кивнул головой. Не столь выразительный
жест, как трубка мира, но все же своего рода признание.
* * *
В понедельник утром, не отрывая взгляда от пишущей машинки, Маргарет
сказала:
- Мама подруги Сузи говорит, что случайно видела паспорт Алессандро.
- Который, - сухо ответил я, - совершенно случайно был надежно спрятан в
спальне Алессандро.
- Давайте не будем смотреть дареному коню в зубы.
- Давайте не будем, - согласился я.
- Мама подруги Сузи говорит, что адрес в паспорте не итальянский, а
швейцарский.
- Я надеюсь, что маму подруги Сузи не выгонят с работы.
- Сомневаюсь, - сказала Маргарет. - Ее слишком любит управляющий.
- Откуда вы знаете? Глаза Маргарет смеялись.
- Мне сказала об этом подруга Сузи.
Я позвонил импортеру фототоваров, которому когда-то оказал услугу, и
спросил, нет ли у него связей в городе Бастаньола.
- Лично у меня нет. Но если надо, могу узнать.
- Мне необходимо выяснить все, что только возможно, об Энсо Ривера. Чем
больше, тем лучше. Он записал имя и прочитал мне его по буквам.
- Посмотрим, что можно сделать, - пообещал он.
* * *
Ответный телефонный звонок раздался через два дня. Голос абонента звучал
довольно подавленно:
- Я пришлю вам астрономический счет за переговоры с Европой.
- Само собой разумеется.
- Слишком много людей умолкали при одном упоминании имени Энсо Ривера.
Было очень трудно.
- Он что, мафиози? - спросил я.
- Нет. Мафия не смогла найти с ним общего языка. Они иногда сталкиваются
лбами, но, насколько я понял, сейчас заключили нечто вроде перемирия. -
Абонент умолк.
- Продолжайте, - попросил я.
- Видите ли.., мне сказали.., но я не могу быть твердо уверен.., он -
скупщик краденого. В основном скупает валюту, но не гнушается золотом,
серебром и драгоценными камнями, вынутыми из переплавленных оправ. Я
слышал.., правда, из третьих уст, от одного высокопоставленного чиновника
полиции... Ривера скупает краденое, продает или обменивает его, берет за
это огромные комиссионные, а оставшиеся суммы кладет в швейцарские банки
на различные счета, которые открывает на имена своих людей. Они могут
забрать деньги в любое время.., к тому же говорят, что у него связи по
всему миру. А проделывает Ривера свои махинации под вполне легальной
вывеской торговца часами. Полиции ни разу не удалось поймать его с
поличным и привлечь к суду. Им просто не найти свидетелей, готовых давать
показания.
- Вы просто волшебник, - сказал я.
- Еще одна деталь. - Он откашлялся. - У него есть сын, с которым никто не
хочет связываться. Известны случаи, когда Ривера разорял людей, которые
мешкали с выполнением прихотей его отпрыска. У Энсо один-единственный
ребенок. Говорят, он бросил жену.., впрочем, так поступают многие
итальянцы...
- Значит, он итальянец?
- По рождению. Он живет в Швейцарии уже около пятнадцати лет. Послушайте,
я не знаю, собираетесь ли вы иметь с ним какие-нибудь дела, но несколько
моих добрых знакомых очень серьезно предупредили меня держаться подальше
от этого человека. Они говорят, что он опасен. Они говорят, что, если ему
не понравится какой-то человек, этот человек может заснуть и не
проснуться. Либо.., я, конечно, понимаю, что вы будете смеяться, но
существует поверье... Если Ривера на тебя посмотрит, ты сломаешь ногу.
Я не засмеялся. Даже не улыбнулся.
* * *
Не успел я повесить трубку, телефон опять зазвонил. Это был Дейнси.
- Передо мной лежат рентгеновские снимки, - сказал он. - Боюсь, они
недоказательны. Похоже на самый обычный перелом. Очень много продольных
трещин, но так часто бывает при переломах берцовых костей.
- Если задаться целью сломать себе ногу, - спросил я, - как проще всего
это сделать?
- Вывернуть ее, - не мешкая ни секунды, ответил Дейнси. - При этом кость
оказывается под повышенной нагрузкой. Кость в неестественном положении
ломается от легкого удара. Спросите у любого футболиста или конькобежца.
- Да, на рентгене этого не увидишь.
- Боюсь, что так. Не могу подтвердить вашего предположения - не могу и
опровергнуть. Жаль.
- Ничего не поделаешь.
- Но зато анализ крови... - сказал Дейнси. - Мне передали результаты, и
тут вы попали в точку.
- Наркоз?
- Да. Одна из разновидностей промазина. Скорее всего - спария.
- Это ни о чем мне не говорит, - ответил я. - Каким образом можно дать его
лошади?
- Инъекция, - тут же ответил Дейнси. - Самая простая внутримышечная
инъекция - ничего сложного. Можно ткнуть иглой практически куда угодно.
Лекарство часто используется в психиатрических клиниках при лечении
маниакальных психозов, когда больные впадают в буйство. После укола
маньяки спят как убитые в течение нескольких часов.
Разговор о промазине вызвал во мне смутные неприятные воспоминания.
- Скажите, а как быстро он действует? - спросил я.
- Если ввести внутривенно - практически в ту же секунду. Но
внутримышечно.., наверное, тоже недолго. У человека - минут
десять-пятнадцать, у лошади - точно не знаю.
- А можно сделать укол через одежду?
- Ну, естественно. Я ведь уже говорил, что лекарство используется в
психиатрии. Маньяк не будет спокойно сидеть и ждать, пока ему закатают
рукав рубашки.
Глава 9
В течение примерно трех недель в Роули Лодж сохранялся относительный
порядок.
Я здорово подправил заявочные списки отца, отослал их и продал шесть
половинных совладельческих долей отцовских лошадей различным своим
знакомым, придержал только за Ланкета.
Маргарп перешла на зеленую тушь для ресниц, а подруга Сузи доложила, что
Алессандро не носит пиджак мы и что он заказал телефонный разговор со
Швейцарией. И еще: за все услуги оплатит шофер, потому что у Алессандро
нет своих денег.
С приближением сезона скачек Этти начала заметно нервничать; на лбу ее
часто появлялись глубокие морщины. Слишком многие решения я оставил на ее
личное усмотрение, и от этого она чувствовала себя крайне неуверенно. Этти
уже не скрывала, что с нетерпением ждет того дня, когда вернется мой отец.
Лошади постепенно набирали форму. Никаких неприятностей в конюшнях больше
не произошло, если не считать небольшого шума в сердце, обнаруженного у
кобылы-трехлетки; и насколько я мог судить, наблюдая за тренировками в
остальных сорока пяти конюшнях, Роули Лодж был подготовлен не хуже других.
Алессандро появлялся каждый день и молчаливо выполнял распоряжения Этти,
хотя всем своим видом выражал протест по поводу такого положения вещей. Он
больше не сказал ни слова о своем нежелании подчиняться женщине и, видимо,
понял, что Этти действительно готовит будущих победителей на скачках. Она
тоже перестала жаловаться на его поведение и начала судить об Алессандро
куда более объективно: не вызывало сомнений, что за месяц упорных
тренировок он превзошел остальных наших учеников.
К тому же Алессандро заметно похудел и выглядел теперь просто плохо.
Несмотря на то что у него была узкая кость, его намерение весить шесть
стонов семь фунтов было просто безумием при росте пять футов четыре дюйма
"Фут = 12 дюймов = 30, 48 см.".
Фанатизм Алессандро был фактором непредвиденным. Если прежде я втайне
надеялся, что создание крайне тяжелых условий (на какие я мог осмелиться)
заставит его отказаться от глупого каприза и оставить нас в покое, то я
глубоко ошибался. Это не было глупым капризом. Желание стать жокеем
слишком ясно проявлялось в поглощающем его честолюбии, настолько сильном,
что он голодал, подчинялся женщине и проявлял чудеса самоконтроля, -
видимо, первый раз в своей жизни.
Наперекор мнению Этти, однажды утром я посадил Алессандро на Архангела.
- Рано, - запротестовала она, узнав о моем намерении.
- В конюшнях нет другого ученика, который отнесся бы к лошади с большей
ответственностью, - сказал я.
- Но у него совсем нет опыта.
- Вы не правы. Архангел просто дороже стоит, но ездить на нем верхом
ничуть не труднее, чем на остальных.
Когда Алессандро услышал эту новость, на лице его не появилось радостного
выражения. Весь его вид говорил: "Наконец-то!" - но на губах промелькнула
презрительная улыбка.
Мы отправились на поле Уотерхолла, подальше от посторонних глаз, и там
Архангел проскакал кентером шесть фарлонгов и выглядел после этого так,
как будто только что вышел из своего денника.
- Алессандро прекрасно держит равновесие, - сказал я. - Ни разу не ошибся.
- Да, - ворчливо согласилась Этти. - Жаль, что он такой несносный.
На сей раз на лице Алессандро отразилось: "Я же вам говорил!" - но это
выражение быстро исчезло, когда я велел ему пересесть завтра на Ланкета.
- Почему? - в бешенстве выкрикнул он. - Я очень хорошо скакал на Архангеле.
- Неплохо, - согласился я. - И через день-другой я снова разрешу вам его
проездить. Но в среду мы решили провести испытания, и я хочу, чтобы вы
привыкли к Ланкету. После испытаний скажете мне свое мнение о лошади и ее
возможностях. И именно продуманное мнение, а не дурацкие ернические
комментарии. Для жокея почти так же важно уметь анализировать, на что
способна лошадь, как и вести скачки. Успех тренера во многом зависит от
того, что скажет ему жокей. Поэтому вы расскажете мне о Ланкете, а я вас
выслушаю.
Алессандро посмотрел на меня долгим пытливым взглядом, в котором не было
обычного высокомерия.
- Хорошо, - сказал он. - Сделаю.
Мы провели испытания в среду на специально отведенном поле за Известковыми
Холмами, недалеко от Ньюмаркета. Я приурочил время испытаний к началу
чемпионата по скачкам с препятствиями в Челтенхэме, и Этти была ужасно
раздосадована, что ей не придется посмотреть их по телевизору. Но моя
стратегия была верна. Мы добились практически невозможного: провели
испытания, точное подобие скачек, которых не видел ни один журналист или
"жучок".
Мы взяли с собой четырех лошадей: Горохового Пудинга, Ланкета, Архангела и
одного из многократных победителей прошлого года жеребца-четырехлетку
Быстрого, излюбленной дистанцией которого была одна миля. Томми Хойлэйк
приехал из своего дома в Беркшире, чтобы испытать Горохового Пудинга, Энди
мы посадили на Архангела, а одного из наших лучших учеников на Быстрого.
- Не переусердствуйте, - сказал я перед стартом. - Если почувствуете, что
лошадь устала, не гоните.
Четыре кивка. Четыре нетерпеливо переступающих с ноги на ногу жеребца,
лощеных, рвущихся в бой.
по списку и решил не согласиться лишь в одном случае.
- Не продавай Ланкета, - сказал я. Отец вспыхнул.
- Я знаю, что делаю.
- Этот жеребец-трехлетка выиграет не один приз, - сказал я. - Из его
карточки видно, что он никак не проявил себя в прошлом году, так что если
продать его сейчас, не выручить даже того, что заплачено. Поверь мне,
Ланкет выглядит совсем неплохо.
- Ерунда. Ты не знаешь, о чем говоришь.
- Хорошо.., сколько ты хочешь за свою долю? Отец в задумчивости поджал
губы.
- Четыре тысячи. С его родословной это недорого. Годовалым он стоил нам
двенадцать тысяч.
- Лучше проставь цены против каждой лошади, - предложил я. - Если не
возражаешь.
Он не возражал.
Я сложил список, положил его в карман, взял составленные им заявки и
приготовился уходить. Отец протянул мне пустой бокал из-под шампанского.
- Выпей.., мне слишком много.
Я взял бокал, наполнил его до краев и отпил глоток. Пузыри лопались на
зубах. Отец внимательно наблюдал за мной. Его лицо все еще оставалось
таким же суровым, однако он дважды кивнул головой. Не столь выразительный
жест, как трубка мира, но все же своего рода признание.
* * *
В понедельник утром, не отрывая взгляда от пишущей машинки, Маргарет
сказала:
- Мама подруги Сузи говорит, что случайно видела паспорт Алессандро.
- Который, - сухо ответил я, - совершенно случайно был надежно спрятан в
спальне Алессандро.
- Давайте не будем смотреть дареному коню в зубы.
- Давайте не будем, - согласился я.
- Мама подруги Сузи говорит, что адрес в паспорте не итальянский, а
швейцарский.
- Я надеюсь, что маму подруги Сузи не выгонят с работы.
- Сомневаюсь, - сказала Маргарет. - Ее слишком любит управляющий.
- Откуда вы знаете? Глаза Маргарет смеялись.
- Мне сказала об этом подруга Сузи.
Я позвонил импортеру фототоваров, которому когда-то оказал услугу, и
спросил, нет ли у него связей в городе Бастаньола.
- Лично у меня нет. Но если надо, могу узнать.
- Мне необходимо выяснить все, что только возможно, об Энсо Ривера. Чем
больше, тем лучше. Он записал имя и прочитал мне его по буквам.
- Посмотрим, что можно сделать, - пообещал он.
* * *
Ответный телефонный звонок раздался через два дня. Голос абонента звучал
довольно подавленно:
- Я пришлю вам астрономический счет за переговоры с Европой.
- Само собой разумеется.
- Слишком много людей умолкали при одном упоминании имени Энсо Ривера.
Было очень трудно.
- Он что, мафиози? - спросил я.
- Нет. Мафия не смогла найти с ним общего языка. Они иногда сталкиваются
лбами, но, насколько я понял, сейчас заключили нечто вроде перемирия. -
Абонент умолк.
- Продолжайте, - попросил я.
- Видите ли.., мне сказали.., но я не могу быть твердо уверен.., он -
скупщик краденого. В основном скупает валюту, но не гнушается золотом,
серебром и драгоценными камнями, вынутыми из переплавленных оправ. Я
слышал.., правда, из третьих уст, от одного высокопоставленного чиновника
полиции... Ривера скупает краденое, продает или обменивает его, берет за
это огромные комиссионные, а оставшиеся суммы кладет в швейцарские банки
на различные счета, которые открывает на имена своих людей. Они могут
забрать деньги в любое время.., к тому же говорят, что у него связи по
всему миру. А проделывает Ривера свои махинации под вполне легальной
вывеской торговца часами. Полиции ни разу не удалось поймать его с
поличным и привлечь к суду. Им просто не найти свидетелей, готовых давать
показания.
- Вы просто волшебник, - сказал я.
- Еще одна деталь. - Он откашлялся. - У него есть сын, с которым никто не
хочет связываться. Известны случаи, когда Ривера разорял людей, которые
мешкали с выполнением прихотей его отпрыска. У Энсо один-единственный
ребенок. Говорят, он бросил жену.., впрочем, так поступают многие
итальянцы...
- Значит, он итальянец?
- По рождению. Он живет в Швейцарии уже около пятнадцати лет. Послушайте,
я не знаю, собираетесь ли вы иметь с ним какие-нибудь дела, но несколько
моих добрых знакомых очень серьезно предупредили меня держаться подальше
от этого человека. Они говорят, что он опасен. Они говорят, что, если ему
не понравится какой-то человек, этот человек может заснуть и не
проснуться. Либо.., я, конечно, понимаю, что вы будете смеяться, но
существует поверье... Если Ривера на тебя посмотрит, ты сломаешь ногу.
Я не засмеялся. Даже не улыбнулся.
* * *
Не успел я повесить трубку, телефон опять зазвонил. Это был Дейнси.
- Передо мной лежат рентгеновские снимки, - сказал он. - Боюсь, они
недоказательны. Похоже на самый обычный перелом. Очень много продольных
трещин, но так часто бывает при переломах берцовых костей.
- Если задаться целью сломать себе ногу, - спросил я, - как проще всего
это сделать?
- Вывернуть ее, - не мешкая ни секунды, ответил Дейнси. - При этом кость
оказывается под повышенной нагрузкой. Кость в неестественном положении
ломается от легкого удара. Спросите у любого футболиста или конькобежца.
- Да, на рентгене этого не увидишь.
- Боюсь, что так. Не могу подтвердить вашего предположения - не могу и
опровергнуть. Жаль.
- Ничего не поделаешь.
- Но зато анализ крови... - сказал Дейнси. - Мне передали результаты, и
тут вы попали в точку.
- Наркоз?
- Да. Одна из разновидностей промазина. Скорее всего - спария.
- Это ни о чем мне не говорит, - ответил я. - Каким образом можно дать его
лошади?
- Инъекция, - тут же ответил Дейнси. - Самая простая внутримышечная
инъекция - ничего сложного. Можно ткнуть иглой практически куда угодно.
Лекарство часто используется в психиатрических клиниках при лечении
маниакальных психозов, когда больные впадают в буйство. После укола
маньяки спят как убитые в течение нескольких часов.
Разговор о промазине вызвал во мне смутные неприятные воспоминания.
- Скажите, а как быстро он действует? - спросил я.
- Если ввести внутривенно - практически в ту же секунду. Но
внутримышечно.., наверное, тоже недолго. У человека - минут
десять-пятнадцать, у лошади - точно не знаю.
- А можно сделать укол через одежду?
- Ну, естественно. Я ведь уже говорил, что лекарство используется в
психиатрии. Маньяк не будет спокойно сидеть и ждать, пока ему закатают
рукав рубашки.
Глава 9
В течение примерно трех недель в Роули Лодж сохранялся относительный
порядок.
Я здорово подправил заявочные списки отца, отослал их и продал шесть
половинных совладельческих долей отцовских лошадей различным своим
знакомым, придержал только за Ланкета.
Маргарп перешла на зеленую тушь для ресниц, а подруга Сузи доложила, что
Алессандро не носит пиджак мы и что он заказал телефонный разговор со
Швейцарией. И еще: за все услуги оплатит шофер, потому что у Алессандро
нет своих денег.
С приближением сезона скачек Этти начала заметно нервничать; на лбу ее
часто появлялись глубокие морщины. Слишком многие решения я оставил на ее
личное усмотрение, и от этого она чувствовала себя крайне неуверенно. Этти
уже не скрывала, что с нетерпением ждет того дня, когда вернется мой отец.
Лошади постепенно набирали форму. Никаких неприятностей в конюшнях больше
не произошло, если не считать небольшого шума в сердце, обнаруженного у
кобылы-трехлетки; и насколько я мог судить, наблюдая за тренировками в
остальных сорока пяти конюшнях, Роули Лодж был подготовлен не хуже других.
Алессандро появлялся каждый день и молчаливо выполнял распоряжения Этти,
хотя всем своим видом выражал протест по поводу такого положения вещей. Он
больше не сказал ни слова о своем нежелании подчиняться женщине и, видимо,
понял, что Этти действительно готовит будущих победителей на скачках. Она
тоже перестала жаловаться на его поведение и начала судить об Алессандро
куда более объективно: не вызывало сомнений, что за месяц упорных
тренировок он превзошел остальных наших учеников.
К тому же Алессандро заметно похудел и выглядел теперь просто плохо.
Несмотря на то что у него была узкая кость, его намерение весить шесть
стонов семь фунтов было просто безумием при росте пять футов четыре дюйма
"Фут = 12 дюймов = 30, 48 см.".
Фанатизм Алессандро был фактором непредвиденным. Если прежде я втайне
надеялся, что создание крайне тяжелых условий (на какие я мог осмелиться)
заставит его отказаться от глупого каприза и оставить нас в покое, то я
глубоко ошибался. Это не было глупым капризом. Желание стать жокеем
слишком ясно проявлялось в поглощающем его честолюбии, настолько сильном,
что он голодал, подчинялся женщине и проявлял чудеса самоконтроля, -
видимо, первый раз в своей жизни.
Наперекор мнению Этти, однажды утром я посадил Алессандро на Архангела.
- Рано, - запротестовала она, узнав о моем намерении.
- В конюшнях нет другого ученика, который отнесся бы к лошади с большей
ответственностью, - сказал я.
- Но у него совсем нет опыта.
- Вы не правы. Архангел просто дороже стоит, но ездить на нем верхом
ничуть не труднее, чем на остальных.
Когда Алессандро услышал эту новость, на лице его не появилось радостного
выражения. Весь его вид говорил: "Наконец-то!" - но на губах промелькнула
презрительная улыбка.
Мы отправились на поле Уотерхолла, подальше от посторонних глаз, и там
Архангел проскакал кентером шесть фарлонгов и выглядел после этого так,
как будто только что вышел из своего денника.
- Алессандро прекрасно держит равновесие, - сказал я. - Ни разу не ошибся.
- Да, - ворчливо согласилась Этти. - Жаль, что он такой несносный.
На сей раз на лице Алессандро отразилось: "Я же вам говорил!" - но это
выражение быстро исчезло, когда я велел ему пересесть завтра на Ланкета.
- Почему? - в бешенстве выкрикнул он. - Я очень хорошо скакал на Архангеле.
- Неплохо, - согласился я. - И через день-другой я снова разрешу вам его
проездить. Но в среду мы решили провести испытания, и я хочу, чтобы вы
привыкли к Ланкету. После испытаний скажете мне свое мнение о лошади и ее
возможностях. И именно продуманное мнение, а не дурацкие ернические
комментарии. Для жокея почти так же важно уметь анализировать, на что
способна лошадь, как и вести скачки. Успех тренера во многом зависит от
того, что скажет ему жокей. Поэтому вы расскажете мне о Ланкете, а я вас
выслушаю.
Алессандро посмотрел на меня долгим пытливым взглядом, в котором не было
обычного высокомерия.
- Хорошо, - сказал он. - Сделаю.
Мы провели испытания в среду на специально отведенном поле за Известковыми
Холмами, недалеко от Ньюмаркета. Я приурочил время испытаний к началу
чемпионата по скачкам с препятствиями в Челтенхэме, и Этти была ужасно
раздосадована, что ей не придется посмотреть их по телевизору. Но моя
стратегия была верна. Мы добились практически невозможного: провели
испытания, точное подобие скачек, которых не видел ни один журналист или
"жучок".
Мы взяли с собой четырех лошадей: Горохового Пудинга, Ланкета, Архангела и
одного из многократных победителей прошлого года жеребца-четырехлетку
Быстрого, излюбленной дистанцией которого была одна миля. Томми Хойлэйк
приехал из своего дома в Беркшире, чтобы испытать Горохового Пудинга, Энди
мы посадили на Архангела, а одного из наших лучших учеников на Быстрого.
- Не переусердствуйте, - сказал я перед стартом. - Если почувствуете, что
лошадь устала, не гоните.
Четыре кивка. Четыре нетерпеливо переступающих с ноги на ногу жеребца,
лощеных, рвущихся в бой.
Жизнь-игра, задумана хреново, но графика обалденная!
- Молния
- Games moder
- Сообщения: 5098
- Зарегистрирован: 27 апр 2005, 14:42
- Откуда: Н.Новгород
Молния » 30 мар 2006, 14:59
Мы с Этти отъехали на сотню ярдов, заняли удобную позицию для наблюдения,
и Этти взмахнула над головой белым платком. Стартовав, лошади, набирая
скорость, помчались в нашем направлении; всадники пригнулись к холкам,
опустили головы, держа поводья накоротке, прижав ноги к плечам.
Лошади проскакали мимо нас, не замедляя бега, и остановились немного в
отдалении. Архангел и Гороховый Пудинг бежали голова к голове, Ланкет
пропустил старт, отстав на десять корпусов, нагнал восемь и вновь потерял
два, но продолжал двигаться очень легко. Быстрый в самом начале опередил
Ланкета, потом отстал и поравнялся с ним на финише.
Глубоко обеспокоенная Этти повернулась ко мне.
- Горохового Пудинга нельзя выставлять на приз Линкольна, раз Ланкет
финишировал почти одновременно с ним. По правде говоря, бег Ланкета
доказывает, что Архангел и Быстрый подготовлены значительно хуже, чем я
думала.
- Успокойтесь, Этти, - сказал я. - Не волнуйтесь. Расслабьтесь. Попробуйте
посмотреть на испытания с другой стороны.
Она нахмурилась.
- Я вас не понимаю. Мистер Гриффон будет очень расстроен, когда узнает...
- Этти, - перебил я, - видели вы своими собственными глазами или нет, что
Гороховый Пудинг скачет быстро и легко?
- Да, наверное, - ответила она с сомнением в голосе.
- Тогда вполне возможно, что это Ланкет оказался лучше, чем вы думали, а
не наоборот.
Она посмотрела на меня с тревогой и нерешительностью.
- Но Алекс только ученик, а Ланкет был полностью непригоден в прошлом году.
- Что значит непригоден?
- Э-э-э.., неуклюж. Никакой резвости.
- Я бы не назвал его сегодня неуклюжим, - заметил я.
- Да, - медленно призналась она. - Вы правы. Наездники подошли к нам,
держа лошадей в поводу, и мы с Этти тоже спешились, чтобы внимательно их
выслушать. Томми Хойлэйк, с фигурой двенадцатилетнего мальчика и лицом
мужчины сорока трех лет, сказал со своим приятным беркширским
произношением, что он был доволен Гороховым Пудингом, пока не увидел рядом
Ланкета. Томми довольно много выступал на Ланкете в прошлом году и был о
нем невысокого мнения.
Энди сказал, что Архангел в изумительной форме, в особенности если учесть,
что до скачек на приз в две тысячи гиней осталось еще шесть недель, а
Фадди высоким интеллигентным голосом сообщил, что, по его мнению. Быстрый
в прошлом году не уступал Гороховому Пудингу и сейчас, если бы захотел,
тоже мог обогнать его. Томми и Энди покачали головами. Если бы они
захотели, то проскакали бы дистанцию значительно быстрее.
- Алессандро? - спросил я. Он заколебался.
- Я.., замешкался на старте, потому что не думал.., не предполагал, что
они начнут так резво. Но я.., уговорил Ланкета сделать бросок и мог
финишировать вплотную к Архангелу.., только мне показалось, что он устал,
а вы сказали... - Он умолк в полной растерянности, не находя нужных слов.
- Хорошо, - сказал я. - Вы поступили правильно. - Я не ожидал от
Алессандро такой откровенности. Впервые за время своего пребывания в
конюшнях он высказал объективное суждение о своей езде, но моя похвала,
произнесенная слегка покровительственным тоном, мгновенно вызвала на его
лице презрительную усмешку. Этти посмотрела на него, не скрывая неприязни,
но Алессандро всем своим видом показал, что ему на это наплевать.
- Вряд ли мне стоит напоминать вам, - сказал я, стараясь не обращать
внимания на эту бурю страстей, - что о результате сегодняшних испытаний
никто не должен знать. Томми, можете рассчитывать на Горохового Пудинга и
Архангела на призы Линкольна и в две тысячи гиней соответственно, и, если
вы вернетесь со мной в контору, мы обсудим ваше возможное участие в других
скачках.
Презрительная улыбка Алессандро превратилась в раздраженную, и он бросил
на Томми взгляд, достойный Ривера: таким взглядом можно было убить. На мое
мнение о том, что за последние дни Алессандро стал хоть немного более
покладистым, сейчас можно было положиться так же, как на надежность
зыбучих песков. Я сразу вспомнил недвусмысленный намек Энсо и пистолет,
нацеленный в мою грудь: если человек нежелателен, то нет ничего проще чем
убить его. Я подверг жизнь Томми Хойлэйка опасности, а значит, обязан был
защитить его.
Я отослал всех и велел Алессандро задержаться на минуту. Когда Этти с
наездниками отъехали достаточно далеко и не могли нас услышать, я
обратился к нему:
- Вам придется смириться, что Томми Хойлэйк будет выступать на скачках
первым номером.
Он одарил меня целым набором своих взглядов, не предвещавших ничего
хорошего. Я почти физически ощущал ненависть, которая выплескивалась из
Алессандро горячими волнами в холодный мартовский воздух.
- Если только Томми Хойлэйк сломает ногу, - сказал я, - я сломаю вашу.
Это его потрясло, хотя он изо всех сил старался казаться бесстрастным.
- К тому же выводить Томми Хойлэйка из строя совершенно бессмысленно,
потому что тогда я возьму другого жокея. Не вас. Ясно? Алессандро не
ответил.
- Если вы хотите стать ведущим жокеем, добивайтесь результатов
самостоятельно. Для этого нельзя прибегать к посторонней помощи. Для этого
нельзя ждать, пока ваш отец уничтожит тех, кто стоит на вашем пути. Если
вы талантливей других, вам не страшны соперники, а если нет, уничтожение
соперников не поможет вам стать лучше, чем вы есть на самом деле.
В ответ я не услышал ни звука. От него исходила только ярость.
- Если с Томми Хойлэйком случится хоть какая-нибудь беда, - серьезно
сказал я, - вам никогда не удастся принять участия в скачках. Я об этом
позабочусь, невзирая ни на какие последствия.
Алессандро перестал на меня смотреть и обвел взглядом открытое ветрам поле.
- Я привык... - надменно начал он и осекся.
- Я знаю, к чему вы привыкли, - ответил я. - Что все ваши желания
исполняются, чего бы это ни стоило. Ваши желания приносят людям страдания,
боль и страх. Что ж.., лучше вам пожелать того, за что можно заплатить
наличными. Ничья смерть и ничье банкротство не купят вам способностей.
- Я хотел лишь участвовать в дерби на Архангеле.
- Только и всего? Обычный каприз?
- Началось с этого, - еле слышно проговорил он и, не оборачиваясь, зашагал
по направлению к Ньюмаркету.
* * *
На следующее утро он пришел на тренировку как обычно. Последующие дни тоже
не принесли никаких изменений. Слухи о том, что мы провели испытания,
просочились повсюду: я слышал, как люди говорили, что мы специально
приурочили испытания к чемпионату по скачкам, чтобы скрыть плохую
подготовленность Горохового Пудинга. Ставки на него резко упали, и, когда
достигли двадцати к одному, я поставил сто фунтов стерлингов.
Мой отец в ярости потряс перед моим носом газетой "Спортивная жизнь" и
потребовал, чтобы я снял лошадь со скачек.
- Лучше поставь на него немного, - посоветовал я. - Возьми с меня пример.
- Ты не знаешь, что делаешь!
- Нет, знаю.
- Они пишут... - Он даже начал заикаться от расстройства, что не может
встать с постели и удушить меня собственными руками. - Они пишут, что если
испытания прошли неудовлетворительно, то ждать вообще больше нечего, пока
я не вернусь!
- Я читал статью, - признался я. - Но они гадают на кофейной гуще. И если
хочешь знать, испытания никак нельзя назвать неудовлетворительными. Скорее
наоборот, обнадеживающими.
- Ты сошел с ума, - громко сказал отец. - Ты ведешь конюшни к гибели! Я
этого не потерплю! Ты слышишь, не потерплю!
Вместо обычного своего, холодного взгляда он уставился на меня горящими
карими глазами. Все-таки разнообразие.
- Я пришлю к тебе Томми Хойлэйка, - сказал я. - Пусть он выскажет свое
мнение.
* * *
За три дня до начала скакового сезона я зашел в контору, чтобы узнать у
Маргарет, пока она не ушла за детьми, не надо ли подписать каких-либо
писем, и увидел Алессандро, сидящего на краешке ее стола. На нем был
темно-синий спортивный костюм и туфли для бега, а черные кудрявые волосы
слиплись от пота.
Маргарет смотрела на Алессандро с явным удовольствием, слегка
разрумянившись, как будто наконец-то нашла объект, ради которого могла
хоть немного отвлечься от работы.
Она увидела меня раньше, чем Алессандро, который сидел спиной к двери, и
тут же смущенно отвернулась, а он оглянулся, чтобы посмотреть, кто их
обеспокоил.
На его худом изможденном лице была улыбка. Настоящая улыбка, теплая и
незатейливая, от которой морщинки собрались в углах глаз, а верхняя губа
обнажила великолепные зубы. В течение двух секунд я видел в Алессандро
нечто такое, о чем даже не подозревал, а затем озарявший его внутренний
свет погас, и мускулы лица постепенно приняли столь знакомое выражение
настороженности и недовольства.
Алессандро легко соскользнул на пол и вытер тыльной стороной ладони пот,
стекавший крупными каплями по лбу и щекам.
- Я хочу знать, на каких лошадях буду участвовать в скачках на этой неделе
в Донкастере, - заявил он.
- Сезон уже начался.
Маргарет посмотрела на него с изумлением, никак не ожидая такого тона.
- На скачках в Донкастере мы подали всего одну заявку: Гороховый Пудинг на
приз Линкольна в субботу, и выступать на нем будет Томми Хойлэйк. А
причина, по которой мы подали всего одну заявку, - продолжал я, увидев,
как лицо его исказилось гневом при мысли, что я специально решил помешать
ему участвовать в скачках, - заключается в том, что мой отец попал в
автомобильную катастрофу на той неделе, когда необходимо было подавать
заявки, и мы просто не успели их разослать.
- А-а, - невыразительно протянул он.
- Тем не менее, - сказал я, - вам было бы совсем неплохо каждый день
ходить на ипподром, чтобы разобраться что к чему и на следующей неделе не
ударить лицом в грязь.
Я не добавил, что намереваюсь не пропустить ни одних скачек по той же
самой причине. Никогда нельзя показывать противнику свои слабые стороны.
- Вы можете начать на Пуллитцере в среду, - сказал я. - В Кэттерике. А
дальше - все зависит от вас. Черные глаза Алессандро угрожающе сверкнули.
- Нет, - резко бросил он. - От моего отца. - Он быстро повернулся на одной
ноге и, не оглядываясь, вышел из конторы в манеж, свернул налево и трусцой
побежал по дороге в направлении Бэри Роуд. Мы наблюдали за ним в окно;
Маргарет с улыбкой, в которой чувствовалось некоторое удивление, а я - с
тревогой, значительно большей, чем мне того хотелось.
- Он пробежал, не останавливаясь, до могилы мальчика и обратно, - сказала
она. - Говорит, что весил шесть стонов двенадцать фунтов до пробежки, а с
тех пор, как начал ездить верхом, скинул двадцать два фунта. Это ведь
очень много, правда? Двадцать два фунта для такого малыша, как он?
- Прилично, - согласился я, кивнув головой.
- Но он сильный. Мускулы как стальные.
- Он вам нравится, - сказал я полувопросительным тоном.
Маргарет бросила на меня быстрый взгляд.
- С ним интересно.
Я расположился в вертящемся кресле и стал читать письма, которые Маргарет
дала мне на подпись. Ни одного лишнего слова, прекрасный язык;
великолепно, без единой ошибки, отпечатано.
- Если мы выиграем приз Линкольна, - сказал я, - вы получите прибавку к
жалованью.
- Большое спасибо. - В ее голосе прозвучала ирония. - "Спортивная жизнь"
расценивает мои шансы не слишком высоко.
Я подписал три письма и принялся за четвертое.
- Алессандро часто сюда заходит? - спросил я как бы между прочим.
- Сегодня - первый раз.
- Что ему было надо?
- Да ничего особенного. Сказал, что проходил мимо и решил заглянуть.
- И о чем вы говорили?
Она явно удивилась, услышав мой вопрос, но ответила не задумываясь:
- Я спросила, нравится ли ему в "Форбэри Инн", и он ответил, что там куда
удобнее, чем в доме, который его отец снял в пригороде Кембриджа. Он
сказал, что все равно отец сейчас там не живет, потому что уехал по делам.
- Маргарет замолчала, стараясь припомнить разговор, и на губах у нее вновь
появилась улыбка, а я подумал, что дом в Кембридже, должно быть, тот
самый, куда меня отвезли типы в резиновых масках. Впрочем, сейчас это не
имело значения. - Я спросила, всегда ли он любил ездить верхом, и он
сказал, что да, а потом я спросила, есть ли у него мечта, и он ответил,
что хочет выиграть скачки в дерби и стать чемпионом, а я сказала, что еще
не родился такой ученик, который не мечтал бы об этом.
- Он сказал, что хочет стать чемпионом?
- Да.
Я мрачно уставился на свои ботинки. Стычка превратилась в драку, драка
грозила превратиться в войну, а война, похоже, могла длиться не один
месяц. Эскалация нарастала быстрыми темпами.
и Этти взмахнула над головой белым платком. Стартовав, лошади, набирая
скорость, помчались в нашем направлении; всадники пригнулись к холкам,
опустили головы, держа поводья накоротке, прижав ноги к плечам.
Лошади проскакали мимо нас, не замедляя бега, и остановились немного в
отдалении. Архангел и Гороховый Пудинг бежали голова к голове, Ланкет
пропустил старт, отстав на десять корпусов, нагнал восемь и вновь потерял
два, но продолжал двигаться очень легко. Быстрый в самом начале опередил
Ланкета, потом отстал и поравнялся с ним на финише.
Глубоко обеспокоенная Этти повернулась ко мне.
- Горохового Пудинга нельзя выставлять на приз Линкольна, раз Ланкет
финишировал почти одновременно с ним. По правде говоря, бег Ланкета
доказывает, что Архангел и Быстрый подготовлены значительно хуже, чем я
думала.
- Успокойтесь, Этти, - сказал я. - Не волнуйтесь. Расслабьтесь. Попробуйте
посмотреть на испытания с другой стороны.
Она нахмурилась.
- Я вас не понимаю. Мистер Гриффон будет очень расстроен, когда узнает...
- Этти, - перебил я, - видели вы своими собственными глазами или нет, что
Гороховый Пудинг скачет быстро и легко?
- Да, наверное, - ответила она с сомнением в голосе.
- Тогда вполне возможно, что это Ланкет оказался лучше, чем вы думали, а
не наоборот.
Она посмотрела на меня с тревогой и нерешительностью.
- Но Алекс только ученик, а Ланкет был полностью непригоден в прошлом году.
- Что значит непригоден?
- Э-э-э.., неуклюж. Никакой резвости.
- Я бы не назвал его сегодня неуклюжим, - заметил я.
- Да, - медленно призналась она. - Вы правы. Наездники подошли к нам,
держа лошадей в поводу, и мы с Этти тоже спешились, чтобы внимательно их
выслушать. Томми Хойлэйк, с фигурой двенадцатилетнего мальчика и лицом
мужчины сорока трех лет, сказал со своим приятным беркширским
произношением, что он был доволен Гороховым Пудингом, пока не увидел рядом
Ланкета. Томми довольно много выступал на Ланкете в прошлом году и был о
нем невысокого мнения.
Энди сказал, что Архангел в изумительной форме, в особенности если учесть,
что до скачек на приз в две тысячи гиней осталось еще шесть недель, а
Фадди высоким интеллигентным голосом сообщил, что, по его мнению. Быстрый
в прошлом году не уступал Гороховому Пудингу и сейчас, если бы захотел,
тоже мог обогнать его. Томми и Энди покачали головами. Если бы они
захотели, то проскакали бы дистанцию значительно быстрее.
- Алессандро? - спросил я. Он заколебался.
- Я.., замешкался на старте, потому что не думал.., не предполагал, что
они начнут так резво. Но я.., уговорил Ланкета сделать бросок и мог
финишировать вплотную к Архангелу.., только мне показалось, что он устал,
а вы сказали... - Он умолк в полной растерянности, не находя нужных слов.
- Хорошо, - сказал я. - Вы поступили правильно. - Я не ожидал от
Алессандро такой откровенности. Впервые за время своего пребывания в
конюшнях он высказал объективное суждение о своей езде, но моя похвала,
произнесенная слегка покровительственным тоном, мгновенно вызвала на его
лице презрительную усмешку. Этти посмотрела на него, не скрывая неприязни,
но Алессандро всем своим видом показал, что ему на это наплевать.
- Вряд ли мне стоит напоминать вам, - сказал я, стараясь не обращать
внимания на эту бурю страстей, - что о результате сегодняшних испытаний
никто не должен знать. Томми, можете рассчитывать на Горохового Пудинга и
Архангела на призы Линкольна и в две тысячи гиней соответственно, и, если
вы вернетесь со мной в контору, мы обсудим ваше возможное участие в других
скачках.
Презрительная улыбка Алессандро превратилась в раздраженную, и он бросил
на Томми взгляд, достойный Ривера: таким взглядом можно было убить. На мое
мнение о том, что за последние дни Алессандро стал хоть немного более
покладистым, сейчас можно было положиться так же, как на надежность
зыбучих песков. Я сразу вспомнил недвусмысленный намек Энсо и пистолет,
нацеленный в мою грудь: если человек нежелателен, то нет ничего проще чем
убить его. Я подверг жизнь Томми Хойлэйка опасности, а значит, обязан был
защитить его.
Я отослал всех и велел Алессандро задержаться на минуту. Когда Этти с
наездниками отъехали достаточно далеко и не могли нас услышать, я
обратился к нему:
- Вам придется смириться, что Томми Хойлэйк будет выступать на скачках
первым номером.
Он одарил меня целым набором своих взглядов, не предвещавших ничего
хорошего. Я почти физически ощущал ненависть, которая выплескивалась из
Алессандро горячими волнами в холодный мартовский воздух.
- Если только Томми Хойлэйк сломает ногу, - сказал я, - я сломаю вашу.
Это его потрясло, хотя он изо всех сил старался казаться бесстрастным.
- К тому же выводить Томми Хойлэйка из строя совершенно бессмысленно,
потому что тогда я возьму другого жокея. Не вас. Ясно? Алессандро не
ответил.
- Если вы хотите стать ведущим жокеем, добивайтесь результатов
самостоятельно. Для этого нельзя прибегать к посторонней помощи. Для этого
нельзя ждать, пока ваш отец уничтожит тех, кто стоит на вашем пути. Если
вы талантливей других, вам не страшны соперники, а если нет, уничтожение
соперников не поможет вам стать лучше, чем вы есть на самом деле.
В ответ я не услышал ни звука. От него исходила только ярость.
- Если с Томми Хойлэйком случится хоть какая-нибудь беда, - серьезно
сказал я, - вам никогда не удастся принять участия в скачках. Я об этом
позабочусь, невзирая ни на какие последствия.
Алессандро перестал на меня смотреть и обвел взглядом открытое ветрам поле.
- Я привык... - надменно начал он и осекся.
- Я знаю, к чему вы привыкли, - ответил я. - Что все ваши желания
исполняются, чего бы это ни стоило. Ваши желания приносят людям страдания,
боль и страх. Что ж.., лучше вам пожелать того, за что можно заплатить
наличными. Ничья смерть и ничье банкротство не купят вам способностей.
- Я хотел лишь участвовать в дерби на Архангеле.
- Только и всего? Обычный каприз?
- Началось с этого, - еле слышно проговорил он и, не оборачиваясь, зашагал
по направлению к Ньюмаркету.
* * *
На следующее утро он пришел на тренировку как обычно. Последующие дни тоже
не принесли никаких изменений. Слухи о том, что мы провели испытания,
просочились повсюду: я слышал, как люди говорили, что мы специально
приурочили испытания к чемпионату по скачкам, чтобы скрыть плохую
подготовленность Горохового Пудинга. Ставки на него резко упали, и, когда
достигли двадцати к одному, я поставил сто фунтов стерлингов.
Мой отец в ярости потряс перед моим носом газетой "Спортивная жизнь" и
потребовал, чтобы я снял лошадь со скачек.
- Лучше поставь на него немного, - посоветовал я. - Возьми с меня пример.
- Ты не знаешь, что делаешь!
- Нет, знаю.
- Они пишут... - Он даже начал заикаться от расстройства, что не может
встать с постели и удушить меня собственными руками. - Они пишут, что если
испытания прошли неудовлетворительно, то ждать вообще больше нечего, пока
я не вернусь!
- Я читал статью, - признался я. - Но они гадают на кофейной гуще. И если
хочешь знать, испытания никак нельзя назвать неудовлетворительными. Скорее
наоборот, обнадеживающими.
- Ты сошел с ума, - громко сказал отец. - Ты ведешь конюшни к гибели! Я
этого не потерплю! Ты слышишь, не потерплю!
Вместо обычного своего, холодного взгляда он уставился на меня горящими
карими глазами. Все-таки разнообразие.
- Я пришлю к тебе Томми Хойлэйка, - сказал я. - Пусть он выскажет свое
мнение.
* * *
За три дня до начала скакового сезона я зашел в контору, чтобы узнать у
Маргарет, пока она не ушла за детьми, не надо ли подписать каких-либо
писем, и увидел Алессандро, сидящего на краешке ее стола. На нем был
темно-синий спортивный костюм и туфли для бега, а черные кудрявые волосы
слиплись от пота.
Маргарет смотрела на Алессандро с явным удовольствием, слегка
разрумянившись, как будто наконец-то нашла объект, ради которого могла
хоть немного отвлечься от работы.
Она увидела меня раньше, чем Алессандро, который сидел спиной к двери, и
тут же смущенно отвернулась, а он оглянулся, чтобы посмотреть, кто их
обеспокоил.
На его худом изможденном лице была улыбка. Настоящая улыбка, теплая и
незатейливая, от которой морщинки собрались в углах глаз, а верхняя губа
обнажила великолепные зубы. В течение двух секунд я видел в Алессандро
нечто такое, о чем даже не подозревал, а затем озарявший его внутренний
свет погас, и мускулы лица постепенно приняли столь знакомое выражение
настороженности и недовольства.
Алессандро легко соскользнул на пол и вытер тыльной стороной ладони пот,
стекавший крупными каплями по лбу и щекам.
- Я хочу знать, на каких лошадях буду участвовать в скачках на этой неделе
в Донкастере, - заявил он.
- Сезон уже начался.
Маргарет посмотрела на него с изумлением, никак не ожидая такого тона.
- На скачках в Донкастере мы подали всего одну заявку: Гороховый Пудинг на
приз Линкольна в субботу, и выступать на нем будет Томми Хойлэйк. А
причина, по которой мы подали всего одну заявку, - продолжал я, увидев,
как лицо его исказилось гневом при мысли, что я специально решил помешать
ему участвовать в скачках, - заключается в том, что мой отец попал в
автомобильную катастрофу на той неделе, когда необходимо было подавать
заявки, и мы просто не успели их разослать.
- А-а, - невыразительно протянул он.
- Тем не менее, - сказал я, - вам было бы совсем неплохо каждый день
ходить на ипподром, чтобы разобраться что к чему и на следующей неделе не
ударить лицом в грязь.
Я не добавил, что намереваюсь не пропустить ни одних скачек по той же
самой причине. Никогда нельзя показывать противнику свои слабые стороны.
- Вы можете начать на Пуллитцере в среду, - сказал я. - В Кэттерике. А
дальше - все зависит от вас. Черные глаза Алессандро угрожающе сверкнули.
- Нет, - резко бросил он. - От моего отца. - Он быстро повернулся на одной
ноге и, не оглядываясь, вышел из конторы в манеж, свернул налево и трусцой
побежал по дороге в направлении Бэри Роуд. Мы наблюдали за ним в окно;
Маргарет с улыбкой, в которой чувствовалось некоторое удивление, а я - с
тревогой, значительно большей, чем мне того хотелось.
- Он пробежал, не останавливаясь, до могилы мальчика и обратно, - сказала
она. - Говорит, что весил шесть стонов двенадцать фунтов до пробежки, а с
тех пор, как начал ездить верхом, скинул двадцать два фунта. Это ведь
очень много, правда? Двадцать два фунта для такого малыша, как он?
- Прилично, - согласился я, кивнув головой.
- Но он сильный. Мускулы как стальные.
- Он вам нравится, - сказал я полувопросительным тоном.
Маргарет бросила на меня быстрый взгляд.
- С ним интересно.
Я расположился в вертящемся кресле и стал читать письма, которые Маргарет
дала мне на подпись. Ни одного лишнего слова, прекрасный язык;
великолепно, без единой ошибки, отпечатано.
- Если мы выиграем приз Линкольна, - сказал я, - вы получите прибавку к
жалованью.
- Большое спасибо. - В ее голосе прозвучала ирония. - "Спортивная жизнь"
расценивает мои шансы не слишком высоко.
Я подписал три письма и принялся за четвертое.
- Алессандро часто сюда заходит? - спросил я как бы между прочим.
- Сегодня - первый раз.
- Что ему было надо?
- Да ничего особенного. Сказал, что проходил мимо и решил заглянуть.
- И о чем вы говорили?
Она явно удивилась, услышав мой вопрос, но ответила не задумываясь:
- Я спросила, нравится ли ему в "Форбэри Инн", и он ответил, что там куда
удобнее, чем в доме, который его отец снял в пригороде Кембриджа. Он
сказал, что все равно отец сейчас там не живет, потому что уехал по делам.
- Маргарет замолчала, стараясь припомнить разговор, и на губах у нее вновь
появилась улыбка, а я подумал, что дом в Кембридже, должно быть, тот
самый, куда меня отвезли типы в резиновых масках. Впрочем, сейчас это не
имело значения. - Я спросила, всегда ли он любил ездить верхом, и он
сказал, что да, а потом я спросила, есть ли у него мечта, и он ответил,
что хочет выиграть скачки в дерби и стать чемпионом, а я сказала, что еще
не родился такой ученик, который не мечтал бы об этом.
- Он сказал, что хочет стать чемпионом?
- Да.
Я мрачно уставился на свои ботинки. Стычка превратилась в драку, драка
грозила превратиться в войну, а война, похоже, могла длиться не один
месяц. Эскалация нарастала быстрыми темпами.
Жизнь-игра, задумана хреново, но графика обалденная!
- Молния
- Games moder
- Сообщения: 5098
- Зарегистрирован: 27 апр 2005, 14:42
- Откуда: Н.Новгород
Сообщений: 27
• Страница 1 из 2 • 1, 2
Кто сейчас на конференции
Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 8
Информация
Наша команда • Часовой пояс: UTC + 4 часа
Powered by phpBB © 2000, 2002, 2005, 2007 phpBB Group