Linamaks » 25 мар 2006, 02:53
КЕНТАВР И ДРУГИЕ
Если бы меня спросили, везло ли мне когда-нибудь, то я бы ответила: да, однажды мне просто фантасти¬чески, непостижимо повезло. Я получила разрешение посещать занятия конноспортивной секции. Правда, нахо¬дилась она не в Москве, а в Подмосковье, в двух часах езды от моего дома. Но все-таки два раза в неделю я теперь могла открывать дверь конюшни, седлать лошадь и выезжать на ней в манеж. В моем положении это и было величайшим везением.
Манеж принадлежал Московскому международному аукциону, лошади — тоже, а секция открылась по просьбе работников Первого Московского конного завода, деву¬шек—конюхов, которые мечтали научиться ездить верхом. Руководил занятиями секции на общественных началах тренер аукциона Владимир Чупилов. С большим трудом упросила я главного зоотехника аукциона 'Николая Ми¬хайловича Шурыгина и старшего тренера Константина Филипповича Гриднева разрешить мне приезжать на занятия секции. Показала свои публикации на конно¬спортивную тему, рассказала, что пишу книгу. Шурыгин поколебался и сказал: «Только в виде исключения...» Радости моей не было предела. Разрешение, данное глав¬ным зоотехником, открывало передо мной большие воз¬можности. Я могла существенно пополнить свое «лошадиное» образование, собрать — не побоюсь этого слова — уникальный материал для книги. Потому я очень признательна и Н. М. Шурыгину, и К. Ф. Гридневу, и В. А. Чупилову.
В последний раз в Пониковицах мы с Кентавром расстались почти нежно. На следующий день после той трудной смены, после буйства и непослушания, рысак сделался тих. покорен и даже вял. На некоторых тре¬нировках мне приходилось брать в руки хлыст (речи не шло об ударах — для Кентавра было достаточно прикосновения хлыста к крупу), чтобы добиться от него полного сбора, энергичной работы на рыси. Шесть дней подряд, утром и вечером происходили наши встречи в большом открытом манеже около конюшни, однако меня не покидала мысль, что я занимаюсь самообманом: какой толк без конца ездить рысью, если галоп продолжает быть мне неведом, а без овладения этим аллюром один человек не может считать себя всадником.
Но что такое галоп?
Говоря словами учебника верховой езды, галоп наиболее быстрый и наиболее естественный для лошади ход, при котором различается трехтемповое опирание и подписание (то есть корпус лошади отделяется от земли). Если обратиться к образным выражениям, то можно сказать, что рысь и шаг — это проза и обыденная каждодневность верховой езды, а галоп — ее высокая поэзия. На рыси наездник испытывает бесконечную изнуряющую тряску. На галопе (если он, конечно, удерживается в седле) — мягкое покачивание и плюс к нему массу роман¬тических ощущений: ветер в лицо, развевающаяся грива, громкий и характерный перестук копыт, чувство полета (миг того самого подвисания, повторяющийся при каждом скачке лошади).
Наша художественная литература очень тонко уловила романтику галопа. Герои ее произведений (от времен Пушкина и Лермонтова до наших дней) передвигаются верхом исключительно галопом. Авторы при этом заме¬чают: «Вскочил в седло и поскакал...», «Ударил коня шпорами и полетел вперед...», «Припав к шее лошади, пустился вскачь...» и т. д. и т. п. Персонажи приключен¬ческих кино— и телефильмов, ныне наводнивших экран, тоже предпочитают галоп и карьер — галоп, при котором лошадь развивает свою предельную скорость. Сущность галопа отразилась даже в великом русском языке. Есть поговорка: «Галопом по Европам...», то есть быстро, с ходу познакомиться с чем—то, посмотреть что—либо.
Знаменитые атаки конницы на полях сражений в XVIII, XIX и XX веках включали в себя галоп в качестве главного элемента. Разработка, так сказать, теории такой атаки принадлежит Фридриху П, прусскому королю (1740-1786 гг.). Впервые по его предписаниям эскад¬роны кирасир и драгун, построившись в сомкнутый (ко¬лено о колено) развернутый строи, начинали движение в атаку шагом, затем переводили лошадей в рысь, а на расстоянии 80-100 метров от противника пускались галопом,, чтобы на всем скаку ворваться в боевые по¬рядки неприятельских войск и тем самым разрушить их, сломить сопротивление и победить.
Галоп занимает чрезвычайно важное место и в под¬готовке спортсмена—конника. Без обучения галопу нельзя, например, обучить и прыжкам. Только на галопе берут препятствия конкуристы. Галоп является основным аллю¬ром на соревнованиях по выездке и троеборью. От уме¬ния всадника управлять лошадью на галопе, правильно рассчитывать ее скорость, а также длину одного ее скачка зависит успех выступлений на полевых испытаниях и преодолении препятствий.
Возможно, имея в виду все это, Соколов еще во время моей первой встречи с Кентавром решил посмотреть, как у меня получится галоп. Эта попытка осталась в моей памяти как нечто пугающее, даже ужасное, требующее от наездника большого мастерства и невероятных усилий. Чтобы преодолеть этот психологический барьер и разо¬браться в своих ощущениях, подготовиться к освоению галопа, я вновь обратилась к моим верным испытанным друзьям — книгам — и почерпнула оттуда множество совершенно необходимых сведений.
Прежде всего я узнала, что галоп бывает с правой и с левой ноги. При галопе с правой ноги лошадь в пер¬вый темп опирается на левую заднюю ногу, переносит на нее всю тяжесть корпуса и отталкивается ею вверх и вперед. Во второй темп она подставляет одновременно левую переднюю и правую заднюю ногу (у конников это называется диагональю), а в третий темп принимает весь корпус на правую переднюю ногу. При галопе с левой ноги опирание ног происходит в следующей очередности:
правая задняя, правая диагональ, левая передняя. Потому-то во время галопа отчетливо слышно три сильных удара копыт: та-та-там!
По скорости движений различают обыкновенный рабочий галоп, прибавленный (удлиненный, широкий), сокращенный (собранный, короткий) и скаковой (карьер). Лошадь, двигаясь галопом, может проходить в зависи¬мости от ее класса, породы и тренированности один километр за время от 2 минут 30 секунд до 1 минуты" 30 секунд. Чистокровной, высококлассной лошади под силу преодолевать один километр за 57-58 секунд.
Наставления для всадников открыли мне следующую тайну: чтобы послать лошадь в галоп с правой ноги, надо натянуть правый повод и одновременно сильно прижать левый шенкель,, с левой ноги — натянуть левый повод, прижать правый шенкель. При этом рекомендова¬лось переносить тяжесть тела на ту сторону, где идет работа шенкелем, сильно упираться коленями в крылья седла и приподниматься над седлом, наклоняя корпус вперед (на полевом галопе, на манежном, наоборот, не отрываться от седла). Кроме того, инструкции упоминали о том, что на галопе для всадника важно держать баланс и иметь крепкий шлюсс, что особую роль играют колени («винт, как бы свинчивающий наездника с лошадью») и упор на стремена.
Но между теоретическими знаниями и практическими навыками в конном спорте лежит «дистанция огромного размера». Я никогда не смогла бы преодолеть ее, если бы не регулярные занятия в секции Первого конзавода. С большим терпением и душевным тактом проводил эти занятия тренер аукциона Владимир Чупилов, обучая нас, представительниц слабого пола, верховой езде. Те девуш¬ки, кто стремился настойчиво работать на тренировках, из¬живать ошибки и приобретать необходимые навыки, дей¬ствительно многому научились и остались благодарны своему наставнику.
Когда я пришла в секцию, девушки уже освоили облегченную и учебную рысь, крепко сидели в седле на рыси без стремян. Так что наша подготовка была примерно одинаковой. Владимир Чупилов посмотрел, как я езжу, и поставил в смену. Прошло два или три занятия, и мы приступили к галопу.
В этот день, как обычно, сначала мы ездили 15 минут облегченной рысью, потом шагом, и Чупилов перешел к объяснениям, подробным и очень понятным. Он сказал, что поднимать лошадь в галоп надо только с учебной рыси, описал, как действовать поводом и шенкелем и почему так, а не иначе, и закончил словами: «Сейчас вся смена идет шагом. По моей команде каждая, из вас по очереди начнет рысь, затем галоп, проедет этим аллю¬ром полкруга и переведет лошадь и рысь, затем в шаг. Ясно?» Мы хором ответили, что ясно.
Картина, которую я увидела после этого, повторялась с некоторыми вариациями восемь раз — ровно столько, сколько девушек присутствовало тогда на занятии. Думаю, что и мой галоп мало чем отличался от их попыток, Выглядело это приблизительно так: лошадь пускается вскачь, всадница, вцепившись в повод и встав на прямых ногах на стременах, кричит: «Ой-ой-ой!» (или «Мама!») и предпринимает судорожные усилия, чтобы удержаться в седле. Стоит лошади круто повернуть или внезапно броситься в сторону, как наездница оказывается на земле. Чупилов ловит ее коня, мы удерживаем своих лошадей, на которых этот пример действует заразительно, и соби¬раемся с духом для нового реприза галопа.
Владимир разъясняет ошибки. Первое: надо корпус наклонять вперед и прогибать поясницу, а не торчать над лошадью, точно гвоздь. Второе: надо упираться коле¬нями в крылья седла, а не стоять на стременах на пря¬мых ногах. Третье: надо держать стремя на широкой части ступни, ближе к пальцам, а не под каблуком. Чет¬вертое: надо пятки опускать как можно ниже. Пятое: надо руки держать на холке лошади, а не поднимать вверх, как все мы это делаем.
— Ясно? — спрашивает тренер.
— Ясно! — отвечаем мы.
— Еще раз! — звучит команда.
Вновь кто-то с воплем несется на неуправляемой лошади вдоль длинной стены манежа. Вновь слышен голос Чупилова: «Корпус вперед! Колени! Пятки вниз! Руки к холке!» Четкие удары копыт «та-та-там, та-та-там, та-та-там!» переходят в перестук, характерный для рыси, и одна из нас с видом победительницы присоединяется к смене: все-таки удержалась!
Но в чем дело? Почему эти простые указания так трудно выполнить начинающему?
Я уже писала о чувствах новичка на галопе: кажется, что под тобой сжимается и разжимается пружина, а ты сидишь на самой верхней ее точке. При этом ошеломляет скорость, с которой летят навстречу стены манежа. Од¬нако к скорости современный человек, путешествующий на городском транспорте на работу и с работы, привы¬кает легко. Трудно привыкнуть к другому: к ощущению огромных напряженных мышц лошади, которые на галопе быстро, упруго и могуче двигаются под тобой. Такая страшная, ничем и никем не управляемая сила чувствуется в них, что невольно охватывает оторопь.
Дикая стихия природы, доселе не побежденная чело¬веком, а потому грозная и пугающая, проявляется в галопе во всей полноте и яркости. Именно это на первых порах подавляет всадника. Он становится не способным сознательно контролировать свои действия. Над ним властвуют почти первобытные инстинкты: сжаться в комок, оцепенеть, замереть, сосредоточив свои усилия на одном, ухватиться изо всех сил за повод.
Победить страх.. В этом заключается один из сек¬ретов подготовки спортсмена-конника. Это проще сделать у подростков и юношей, когда они еще смелы, по неве¬дению и не представляют себе всех последствий своих да и чужих поступков. В учебных пособиях по конному спорту рекомендуется принимать в секции ребят с 12 - 14 лет. Тренировки на хорошо выезженных лошадях, под наблюдением умелого тренера будут способствовать тому, что страх отступит и на смену ему придут на¬выки, умение управлять лошадью. У молодых они доста¬точно быстро вырабатываются в ходе регулярных за¬нятий.
Но едва ли когда-нибудь конный спорт сможет пере¬жить «омоложение», наблюдаемое сейчас в спортивной гимнастике, в плавании, в легкой атлетике. Юным легко первенствовать там, где успех приносят сила мышц, идеальное владение техническими приемами, но не более. Молодой конник (обычно в возрасте 15 - 18 лет) может хорошо выступать на лошади, которую для него кто-то тренировал. Но сам он в эти годы ни физически, ни психологически, ни умственно еще не способен выездить коня, подготовить его и себя к соревнованиям даже областного масштаба.
Лишь к 25-30 годам при упорной работе под руко¬водством опытного тренера ему удастся накопить запас знаний, навыков и умений, нужных спортсмену, выступа¬ющему на всесоюзных соревнованиях и международных турнирах. Очень многое зависит и от лошади. Найти ее, разглядеть в ней скрытые возможности, не испортить их во время тренинга и развить — такое по плечу не молодому, а зрелому человеку.
Победа над страхом в конном спорте — лишь начало пути. Блестящее освоение навыков и приемов — одно из условий успеха. Борьба за призовые места здесь выявляет не только силу, ловкость и выучку всадника, но и целый спектр качеств человеческой личности. Лавры чемпионов достаются тем, кто при всех этих условиях достигает совершенства и взаимопонимания в сложных отношениях со своим партнером — лошадью.
Да и мое повествование о галопе было бы, наверное, неполным и неинтересным, если бы я не рассказала о тех лошадях, с которыми мне приходилось работать в секции при Московском международном аукционе.
Начинающему коннику рекомендуется после приобре¬тения первых навыков ездить на разных лошадях. Есть и другой, так сказать, незыблемый постулат: хорошо выезженная, добронравная лошадь может быть учителем будущего всадника. Работая с ней, он разовьет необхо¬димые навыки, укрепит свое мастерство, обретет так называемое чувство лошади. Потому до сих пор уверена, что у Кентавра я прошла неплохую школу.
Пассаж
Первый, с кем мне пришлось познакомиться в конно¬спортивной секции, был Пассаж, темно—гнедой жеребец тракененской породы, 1976 года рождения, выращенный в Нямунском конном заводе. Он внешним видом напо¬минал Кентавра: рослый (164 см в холке), широкий (обхват в груди 192 см), большой. Характеры у них тоже совпадали: инертные. Я обратила внимание на глаза Пассажа. Они показались мне злыми и хитрыми. Однако первое занятие, второе и третье прошли без приключений. На рыси я подбадривала тракененца прикосновениями хлыста к крупу, и он пусть вяло, но работал. Чтобы послать Пассажа в галоп, требовался, помимо шенкеля и повода, хороший удар хлыстом.
На четвертое занятие я немного опоздала и вывела Пассажа в манеж, когда девушки уже заканчивали разминочный шаг. Только взобравшись на лошадь, я вспом¬нила, что оставила свой хлыст в раздевалке. Пассаж как будто тоже понял это. Раздалась команда Владимира Чупилова: «Облегченной рысью марш!», — я укоротила повод и сильно выслала жеребца вперед. Он сделал не¬сколько темпов рыси и перешел на шаг. Я опять сильно прижала шенкеля. Эффект получился тот же: несколько темпов рыси и переход на шаг. Так, мучаясь с ним, я еле-еле проехала один круг.
Тренер спросил меня, где хлыст, почему я не взяла его сегодня. Я ответила, что в спешке забыла. Тогда Чупилов достал из-за решетчатой ограды стены чей—то хлыст, спрятал его за спину и пошел ко мне. Но Пассаж уже догадался, что спрятано у тренера за спиной и попя¬тился от него прочь. Напрасно я сжимала бока коня шенкелями, напрасно натягивала повод. Жеребец упрямо не подпускал Владимира к себе и не давал мне возмож¬ности взять у него из рук хлыст.
— Ну-ка заведи его в угол! — распорядился Чупилов.
Я сделала поворот налево и направила Пассажа к углу манежа. Он подчинился. Чупилов шел за нами. Когда конь чуть ли не уперся головой в стену и остановился, Владимир оказался рядом и быстро протянул мне хлыст. Я схватила его. Жеребец обернулся, отпрянул в сторону, но было поздно. Ударом хлыста я вывела его из угла и заставила пойти вперед. Он больше не сопротивлялся и, заняв место в смене, двинулся вместе со всеми неширокой размеренной рысью. Началась наша обычная работа. Внешне все было очень хорошо, но мне не давало покоя чувство какой-то настороженности. Пассаж нет-нет да и выкидывал какой-нибудь номер: то закусывал удила и силь¬ным поворотом головы пытался вырвать у меня из рук по¬вод, то прижимался к стене, то внезапно останавливался.
После учебной рыси и шага подошло время галопа. Мы по-прежнему ездили галопом по очереди, но теперь по два -три круга. Первые страхи исчезли. Девушки уже старались не просто удержаться в седле, а сохранять правильную на полевом галопе посадку (корпус — вперед, колени — в крылья седла, пятки — вниз, руки — на холке) и управлять лошадью. Однако без «жертв» у нас пока не обходилось. Пожалуй, из всех учениц Владимира Чупилова я одна еще не побывала в этом вынужденном полете с коня на опилки манежа.
Вот дорожка у стены освободилась. Я услышала команду тренера, обращенную ко мне: «Галоп!», — и пустила. Пассажа сначала учебной рысью. Затем укоротила повод еще больше, наклонилась к шее жеребца и ударила его хлыстом. Он тотчас перешел в галоп. Знакомые ощу¬щения вновь захлестнули меня.
Теперь я немного привыкла к выталкивающим из седла, равномерным, как раскачивание качелей, рывкам, к могучим движениям лошадиных лопаток у моих колен, к вытянутой вперед шее коня. Однако самого главного я еще не постигла: на галопе у меня не было чувства устойчивости, чувства какой-то незримой опоры, которое давно появилось при езде рысью. Не исключено, что именно навыки, приобретенные на рыси, мешали мне сейчас овладеть быстрым аллюром. Я никак не могла привыкнуть наклоняться вперед, опускать кулаки с зажа¬тыми в них поводьями на шею Пассажа, упираться коле¬нями в крылья седла.
Умом-то я понимала, что со мной происходит. На галопе я плохо балансировала, то есть не могла совместить свой центр тяжести с центром тяжести моего коня. Мы с Пассажем двигались несогласованно, так как я не улавливала ритма его скачков. Можно даже сказать, что из-за этого я не держалась в седле как положено по правилам верховой езды, а просто находилась сверху. Я была целиком во власти лошади, и такой хитрец, как Пассаж, конечно, чувствовал это. Ему не удавалось отде¬латься от меня на рыси, но сейчас, когда мои шенкеля ослабели и руки из-за провисшего повода почти потеряли контакт со ртом лошади, сейчас дело обстояло по—другому.
Мы с Пассажем благополучно промчались вдоль длин¬ной стены манежа (80 м), прошли один поворот, затем другой и очутились за спиной у тренера. Вот тут Пассаж и показал, на что он способен. Он мощно и внезапно рванулся в сторону. Я не успела среагировать на его рывок, почувствовала только, что опоры у меня больше нет, что я продолжаю двигаться куда-то, но уже без лошади, сама по себе. Перед глазами мелькнул темно—гнедой круп, копыта, хвост. Я упала на опилки боком и сразу же вскочила на ноги. Недалеко от меня был изумленный Чупилов: перед ним остановился Пассаж без седока, а ведь буквально несколько секунд назад тренер видел нас вместе!
Удивительно, что до сих пор никто из наших поэтов и прозаиков не воспел серые опилки манежа, без близкого знакомства с которыми не может завершиться обучение ни одного всадника в мире. Пушкин, будучи лицеистом, постигал основы верховой езды в манеже лейб-гвардии Гусарского полка. Лермонтов, учась в Школе гвардейских юнкеров и подпрапорщиков, получил в манеже травму ноги — его ударила молодая лошадь. Около года зани¬мался в манеже поэт Афанасий Фет, прежде чем удо¬стоился чина корнета кирасирского Военного Ордена полка. Хорошую кавалерийскую подготовку прошел и Лев Николаевич Толстой, когда служил артиллерийским офи¬цером. Из советских писателей прекрасным конником был Бабель. Он учился верховой езде в полевых манежах легендарной. Первой Конной армии.
Но если говорить серьезно, то ничего приятного или интересного в падении с лошади нет. Толстый слой дре¬весных опилок, покрывающий пол манежа, предохраняет всадников от более или менее тяжелых травм. Однако удар, особенно на галопе, получается весьма чувстви¬тельный, да и состояние духа вовсе не радостное: только что ты был на коне (недаром словосочетание «быть на коне» означает владеть ситуацией, командовать), а теперь встаешь на ноги, отряхиваешь опилки, смотришь вслед ускакавшей от тебя лошади и испытываешь все неприят¬ные ощущения побежденного. «Высадила!» — говорят в таких случаях конники, имея в виду действия лошади.
Да, ничего приятного в падении нет. Но к нему нельзя относиться как к какому-то из ряда вон выходящему, перечеркивающему твои труды событию. Наоборот, паде¬ние с коня занимает свое, кстати говоря, очень важное место в воспитании и обучении всадника. Часто именно после падения, которое, безусловно, является сильной психологической встряской, приходит понимание собст¬венной ошибки, становится ясен путь ее устранения. У многих начинающих наездников после первого падения исчезает страх перед падением, сковывавший их силы до него, мешавший принимать правильные решения в не¬предвиденных ситуациях.
Таким образом, первое, что нужно сделать после падения с лошади, это удостовериться в своем добром здравии, второе — поймать лошадь, снова сесть в седло и продолжать тренировку. В тот момент моя лошадь находилась у Чупилова, и он ждал, пока я подойду к нему, чтобы передать мне Пассажа для дальнейших упраж¬нений.
— Все в порядке? — спросил меня тренер.
Я кивнула головой и взялась за поводья, собираясь взобраться на жеребца. (Это я делала при помощи левого путлища, сначала удлиняя его, а затем укорачивая). Но Пассаж, видимо, считал нашу с ним совместную работу после данного инцидента законченной.
Едва я подошла к нему, как он шарахнулся от меня и попробовал встать на «свечку». Но я крепко держала в руках повод и тотчас дернула его вниз. При таком рывке лошадь чувствует достаточно сильную боль на беззубом краю челюсти, где лежат трензельные удила, и это всегда действует на нее отрезвляюще. Пассаж успокоился и оста¬новился. Я снова подошла к нему, похлопала по шее и понемногу набрала повод, заставив жеребца опустить голову. Стоило мне, однако, взяться рукой за стремя, как жеребец резко повернулся на передних ногах, отвел круп в сторону и лягнул задними ногами. Этот удар был направлен в воздух и носил характер, так сказать, демонстрации силы. Но вообще-то он может быть и смер¬тельным. Потому категорически запрещается при работе с лошадью (чистке, седловке) обходить ее сзади. Могу добавить, что на свободе лошади такими ударами успешно отбиваются от нападений волков...
Видя все это, Чупилов решил вмешаться в наши слож¬ные взаимоотношения.
— Да ты, дядя, не на шутку расходился! — сказал он коню и взял у меня повод. — Ну-ка попробуй железного шенкеля...
Тренер сел в седло, не касаясь стремян, укоротил повод и выслал Пассажа вперед. Тот попытался было встать на «свечу», потом попятился назад, потом бросился вбок, но вскоре, усмиренный умелой рукой, пошел, как примерная лошадь, широкой размашистой рысью вдоль стены. Через круг Владимир перевел коня в галоп. Красиво сидя на галопе без стремян, Чупилов объяснил нам, где нужно держать руки с поводом, чтобы постоянно чувство¬вать упор лошади на него.
Но Пассаж приготовил сюрприз и нашему тренеру. На третьем круге собранного, укороченного галопа мы уви¬дели, что конь выходит на очередной поворот, все силь¬нее и сильнее налегая на левый, внутренний повод. В сле¬дующий миг уже самого поворота Пассаж на всем скаку повалился на левый бок тяжело и замедленно, как шкаф, до отказа набитый вещами. Владимир успел опередить его на какие-то доли секунды и скатился с седла в сто¬рону. Жеребец рухнул, взметнув ногами целые тучи опилок. Я боялась, что эта выходка вызовет в смене большое смятение. Но девушки были настороже и удер¬жали своих лошадей. Чупилов, вскочив, схватил коня под уздцы. Пассаж же не собирался никуда убегать и, похоже, совершенно обалдел от собственного падения. Широко расставив ноги, он шумно дышал, отфыркивался и поводил одичалыми глазами.
Тренер подогнал стремена по своему росту, взял у меня хлыст и прыгнул в седло. «Стенку!» — услышали девушки его команду (это означает, что надо освободить дорожку у стены, где будут двигаться более быстрым аллюром) и выстроили круг посредине манежа. Владимир Чупилов сначала пустил Пассажа шагом, затем перевел в рысь, затем в галоп. Мы видели, что сейчас он сурово и жестко работает с жеребцом. Пассаж беспрекословно подчинялся. Вскоре от него повалил пар, круп и бока покрылись пеной. Тренер спрыгнул на землю, отдал повод мне со словами: «Двадцать минут шагом!» Я села в седло. Пассаж еле двигался. Мне пришлось понукать его, чтобы заставить ходить шагом.
Потом жеребца не раз брали для занятий нашей сек¬ции. Он по-прежнему отчаянно ленился, но больше не бунтовал. На ближайшем аукционе Пассажа купил за четыре с половиной тысячи долларов бизнесмен из Фин¬ляндии. Не знаю, какое поприще было там уготовано моему знакомцу: занятия спортом или, может быть, только прогулки под седлом какого-нибудь богача — любителя верховой езды,,. но думаю, что тамошние жокеи—профессионалы легко сделали из него добронравную, хорошо выезженную лошадь.
Гусар
В XIX веке была у донских казаков в ходу песня «Душа добрый конь». Был и у меня такой «душа добрый конь», о котором я буду помнить всегда.
Гусар — так звали этого коня. Как и Пассаж, он был взращен на лугах Прибалтики: в совхозе «Буртниеки». Гнедой мерин латвийской породы 1978 года рождения, рослый (167 см в холке), но при своем росте не очень широкий (обхват в груди 187 см), Гусар сразу показался мне вполне добродушным, общительным и энергичным. Наша первая встреча прошла в обстановке сердечного взаимопонимания. Выяснилось, что Гусар, в отличие от Пассажа, не приученного брать сахар, хорошо знает вкус этого продукта и прямо-таки обожает его. Этой маленькой слабостью Гусар напоминал моего друга Кентавра.
В тот день у меня в кармане было шесть кусков рафи¬нада. Я надевала на мерина уздечку — и давала сахар. Опускала ему на спину седло — и тоже давала сахар. Подтягивала подпруги — и опять давала сахар. После всего этого Гусар решил, что нам с ним не надо рас¬ставаться хотя бы в ближайшее время, и тотчас последо¬вал за мной, когда я пошла за хлыстом, оставленным в раздевалке. Мне пришлось чуть ли не силой заталкивать коня обратно в денник.
Впрочем, уже через десять минут занятий в манеже стало ясно, что хлыст Гусару не нужен: он умеет и любит работать. Правда, некоторые девушки жаловались Чупилову на лень и инертность Гусара. Но потом я поняла, в чем тут было дело. Конь не жаловал пассивных всад¬ников, которые относятся к лошади, как к трамваю: раз я сижу на тебе — значит, вези! Возить кого-либо Гусар действительно не желал. Но стоило на облегченной рыси, всякий раз опускаясь в седло, чуть-чуть прижимать шенкеля и как бы выталкивать мерина вперед, на повод, а повод в эту секунду слегка отдавать ему, как Гусар начинал хорошо и энергично двигаться. Он хотел работать только тогда, когда чувствовал, что и его наездник тоже работает, а не торчит в седле мертвым грузом.
Кроме того, Гусар имел от природы очень мягкий, размеренный ход. Потому тряска на облегченной рыси ощущалась мало, на учебной — не была такой изнуряющей. На рыси же без стремян на нем было легче удержи¬ваться и сохранять правильную посадку. Можно сказать, что Гусар очень помог мне в освоении галопа: он чутко улавливал нарушение баланса и сразу сам останавливался, чем не раз спасал меня от падений на опилки манежа.
В общем, после знакомства с Гусаром мое обучение быстро пошло в гору. Сейчас я могла бы припомнить немало чудесных вечеров, проведенных с ним в манеже. Была серьезная целенаправленная работа, было удивитель¬ное чувство взаимопонимания с моим партнером — лошадью, была радость оттого, что мир, о котором я прежде только читала в книгах, теперь становится для меня явью, реальностью, «данной нам в ощущениях». Эту радость не омрачали, а скорее подчеркивали неболь¬шие приключения на занятиях нашей конноспортивной секции.
Так, однажды в конце смены, после нескольких реприз галопа, Чупилов, недовольный одной моей повторяющейся ошибкой, сказал:
— Опять не вижу нужного упора на колени. Ты что, не понимаешь? Колени!
— Понимаю, но сделать ничего не могу.
— На рыси без стремян у тебя колени лежат пра¬вильно. Давай-ка галоп без стремян.
— Упаду! — твердо ответила я.
— Ничего. Брось стремена. Учебная рысь, затем — галоп с левой ноги. Начинай!
Честно говоря, я надеялась, что Гусар не поднимется в галоп, так как без стремян у меня не будет нажатия шенкелем должной силы. Но умница Гусар все понял и без применения силы. Мыс ним сделали несколько темпов учебной рыси, я наклонилась к шее коня, укоротила левый повод, прижала, насколько могла, правый шенкель, и… Гусар перешел в галоп! Жаль только, что из этого особой радости для меня не вышло. На втором скачке я потеряла баланс, на третьем — судорожно попыталась удержаться коленями и шенкелями, но повалилась с седла вниз, под ноги лошади. Гусар в то же мгновение остановился и замер надо мной, как вкопанный.
Я медленно поднялась, начала отряхивать опилки с рубашки и брюк. Конь, опустив голову, смотрел на меня. Никогда не забуду этого удивленного взгляда его лиловых глаз. В них как будто читался вопрос: «Почему ты упала? Разве я сделал что-нибудь плохое?» Я обняла его, ласково похлопала по шее:
— Нет, дружок, ты не виноват. Виновата я. Но, ка¬жется, теперь мне ясно, как быть с коленями. Едем дальше!
Чупилов, несколько смущенный столь быстрым под¬тверждением моих опасений («Упаду!»), подкинул меня; в седло. Он разрешил ездить сейчас так, как я захочу: со стременами или без них, шагом, рысью, галопом.
Сперва, чтобы успокоиться самой и успокоить лошадь, я проехала несколько кругов шагом и, конечно, со стре¬менами, после этого перевела Гусара в рысь. Он, как обычно, идеально слушался повода и шенкелей. Я все прибавляла' и' прибавляла ход на рыси, перешла на учеб¬ную, наклонилась к шее коня, укоротила повод, начала прижимать шенкель, а Гусар упорно не поднимался в галоп. Широкой, прибавленной рысью, равной по скорости укороченному галопу, мы круг за кругом носились вдоль стен манежа, а галопа не получалось. Конь оставался глух к моим настойчивым указаниям. Тренер обратил внимание на наше затянувшееся упражнение и скоман¬довал:
— Шагом! — потом добавил, усмехнувшись: — Сегод¬ня он галопом больше не пойдет...
Минут двадцать я ездила по манежу шагом и раз¬мышляла над этим происшествием. Не странно ли, что добронравная, послушная лошадь, с которой у меня давно найден контакт, заупрямилась ни с того ни с сего? Однако есть и другой вопрос: а действительно ли я хотела после падения повторять реприз галопа? Ведь в глубине души я боялась самого быстрого аллюра. Боялась, хотя и рас¬считывала побороть свой страх. Но лошадь не обманешь. Она чувствует все: волнение всадника, его неуверенность, страх, неумение или нежелание работать.
Вы можете сколько угодно бодриться и на глазах неискушенных зрителей разыгрывать бывалого наездника, вы можете повторять себе, что все идет прекрасно и причин для беспокойства нет, но вот вы в седле, в прямом, непосредственном соприкосновении с вашей лошадью, и она, точно необыкновенный прибор с тысячью датчиков, тотчас зафиксирует и расшифрует все: и ваши резкие, Заторопленные движения, и оцепенение прежде эластич¬ных, подвижных мышц, и нарушенный — баланс, и ослаб¬ленный шлюсс.
В регулярных тренировках прошли зима и весна. Затем я уехала в отпуск и не видела Гусара около месяца, а когда вошла в его денник вновь, то сразу почувствовала, что он как-то изменился и меня «не узнает». Я не верю в привязанность спортивной лошади к своему наезднику. Еще Джеймс Филлис писал, что лошадь знает не привя¬занность, а привычку. Так вот. Гусар от меня отвык. Хотя, если быть точной, он отвык не только от меня, но и вообще от работы под седлом. В связи с периодом летних отпусков наша конноспортивная секция почти прекратила занятия. Гусара лишь брали гонять на корде, а последнюю неделю он стоял даже без этой ежедневной разминки.
Безусловно, мне следовало сосредоточиться: под моим седлом находилась застоявшаяся лошадь, я знала, чем это чревато. Но настроение у меня было радужное, состоя¬ние расслабленное. После долгого перерыва я снова уви¬дела свою любимую конюшню, вдохнула ее воздух, насто¬янный на запахе сена и свежих опилок, выехала верхом в огромный, залитый светом заходящего солнца манеж. На шагу Гусар вел себя спокойно, и я сочла ситуацию вполне безопасной.
Когда поехала рысью, то меня стало удивлять отсут¬ствие привычного контакта с лошадью, ощущение какого—то невзаимодействия с ней, непонимания. То стремена казались длинными или короткими, то колени лежали на крыльях седла как-то неправильно, то провисал повод. Короче, я никак не могла, по выражению конников, присидеться. Но не я одна. В тот день вместе со мной тренировалась Милена. Самая юная и неопытная из учениц Владимира Чупилова. У нее тоже не ладилась работа с ее конем — рыжим, невысоким мерином донской породы по кличке Грамматик.
На третьем или четвертом кругу Гусару, видимо, надоело ходить рысью. Он решил немного пошалить, развлечься. Играя, конь слегка поддал задом. Я почув¬ствовала мягкий толчок и свободно вылетела из седла вперед, через плечо лошади. Падая, я на мгновение уви¬дела морду мерина с вытаращенными глазами, а затем поднявшееся надо мной копыто. «Растопчет!»— мелькнуло
в голове, но это были нелепые опасения. Лошадь никогда не наступит на лежащего перед ней человека.
Пока я поднималась с опилок, Гусар отбежал в сто¬рону, оглянулся на меня и лягнул задними ногами воздух: мол, раз ты не удержалась в седле, я тебя презираю! Это получилось у него так забавно и так выразительно, что я невольно громко засмеялась. Мой добрый конь поставил уши торчком, подпрыгнул на месте и пустился скакать по манежу.
Чупилов, убедившись, что я не плачу, а смеюсь, спокойно занялся его поимкой.
Но событие имело свое продолжение. Как я и думала, выходка Гусара произвела сильное впечатление на Грам¬матика, неуравновешенного и легковозбудимого коня. Он округлил глаза, закусил удила и резко прибавил ход на рыси. Милена испугалась. Она тотчас забыла все настав¬ления тренера, оцепенела и схватилась за повод, будто бы в нем заключалось все ее спасение. Достаточно было бросить взгляд на лошадь и наездницу, чтобы предугадать дальнейшее. Грамматик перешел в галоп, Милена сделала безуспешную попытку его остановить, закричала: «Ой-ой!» — и свалилась на опилки манежа. Дончак, освободив¬шись от всадницы, поскакал следом за Гусаром, и они вдвоем, задрав хвосты, начали носиться от одной стены манежа до другой.
Набегавшись всласть, оба коня дались нам в руки. Я подошла к Гусару, похлопала его по шее. Он, как обычно, повернул голову ко мне, подождал, пока я забе¬русь в седло, и чинно двинулся шагом. Через два круга я перевела его в рысь. Он работал отлично и собранно, шел четкой рысью, будто ничего похожего на непослу¬шание сейчас и не происходило. Иначе вел себя Грам¬матик. Он пытался «тащить», не повиновался поводу и шенкелям. Милена совсем растерялась. Тренер, опасаясь, что она вновь не справится с лошадью и упадет, велел нам поменяться конями. Один раз я уже ездила на Грам¬матике и знала его характер. Из всех определений, на мой взгляд, к нему лучше всего подходило слово «психо¬пат». Дончак имел неприятные для всадника привычки: на шагу частил и в такт шагам мотал головой, от, при¬косновения шенкеля, которое иногда казалось ему слиш¬ком сильным, дергался всем телом, при движении прямо мог неожиданно свернуть в сторону или остановиться, а при команде остановиться — наоборот, продолжать дви¬гаться.
Когда я села в седло вместо Милены, он и меня взду¬мал «тащить». Что ж, в случае такого неповиновения лошади у конника есть разные способы воздействия на нее. Один из способов заключается и усиленной работе поводом. Не рекомендуется грубо и жестко передергивать повод, но вот мягко перевести его можно. Лошадь сразу почувствует, кто хозяин положения. Действие повода я подкрепила плавным, но сильным нажатием шенкелей. Дончак мало-помалу успокоился, понял, что придется ему повиноваться всаднику и работать.
Так мы и ездили всю смену. Миленa — на гнедом красавце Гусаре, который, почувствовав неопытность девушки, начал валять дурака и лениться. Я — на рыжем Грамматике, из-за своего роста и пропорций немного похожем на ишака и пытавшемся изредка выкинуть. какую-нибудь штуку. Мне и в голову прийти не могло, что это — мое прощание с Гусаром, наша последняя тренировка.
Снова я его увидела лишь через месяц, в день Мос¬ковского международного аукциона. Я сидела на трибуне, до отказа забитой зрителями. Он, ведомый на корде жокеем в нарядном красном рединготе, то прыгал через препятствия, то скакал по кругу галопом, то замирал перед покупателями из ФРГ, Финляндии, Австрии, Ита¬лии, Франции, США, чтобы они могли оценить его пре¬восходный экстерьер.
Впрочем, эта сторона жизни международного аукциона хорошо всем знакома по телепередачам, кинофильмам, газетным и журнальным публикациям. Но мало кто знает, что этому яркому праздничному дню предшествуют один или даже несколько дней, более прозаичных, более будничных. Но вопрос о покупках решается именно тогда.
Покупателям из разных стран предоставляется воз¬можность самым тщательным образом осмотреть лошадей в денниках, понаблюдать за их поведением, ощупать мышцы и сухожилия, проверить зубы и копыта. Наши гости могут убедиться в том, что им предлагается доброт¬ный, хороший товар по весьма доступным (в сравнении с мировым рынком) ценам. Но в Советский Союз на международные аукционы, ставшие традиционными, при¬езжают не только бескорыстные любители лошадей, со¬держатели скаковых конюшен, но и профессионалы посредники (в русском языке есть такое слово — «барыш¬ник»). Они покупают лошадей для последующей перепродажи и на аукционе часто ведут свою политику, всеми правдами и неправдами стараясь сбивать цены.
Такая история как раз и произошла с Гусаром. Пер¬воначальная цена на него была объявлена четыре с поло¬виной тысячи долларов. Честное слово, он стоил больше. Каково же было мое удивление и возмущение, когда господа с долларами стали называть цены: четыре ты¬сячи... три восемьсот, три пятьсот... за отличную верховую лошадь, которая где-нибудь в Англии или в США могла стоить уже шесть тысяч долларов. Аукционер принял в такой ситуации единственно верное решение: Гусар был снят с торгов. Его продали потом, много позже, за его настоящую цену. Кажется, его купил бизнесмен из Феде¬ративной Республики Германии.
Доброхот.
По странной иронии судьбы этого коня звали Добро¬хот, хотя ничего доброго людям (во всяком случае, ученицам Владимира Чупилова) он никогда не хотел. Доброхот — пристяжная из тройки — был маленькой (рост — 153 см в холке), довольно изящной и пропор¬ционально сложенной лошадью терской породы, серой в яблоках, с белой гривой и хвостом. По первому взгляду, он показался мне тупым и упрямым. Водилась за ним одна особенность. Он, как говорили на аукционе, «под¬хватывал», то есть носил. Помнили случай, когда Добро¬хот, будучи на корде, протащил упавшего жокея по опил¬кам через весь манеж. Однако потом он вроде бы успо¬коился, образумился и перевоспитался. Его стали брать для занятий нашей секции. Он проявил себя неплохо: слушался повода и шенкелей, легко переходил из аллюра в аллюр.
Я отъездила на Доброхоте несколько смен, прежде чем произошло событие, о котором меня давно предупреж¬дали здравомыслящие люди. Началась та памятная тре¬нировка с плохого знака: едва я вывела Доброхота в манеж, как он, прежде тихий и спокойный, вдруг бро¬сился в сторону, вырвал повод у меня из рук и поскакал вдоль длинной стены манежа.
Не без труда Владимиру Чупилову удалось поймать его. Я села в седло и первую половину занятий была настороже. Но Доброхот — коварное существо — работал просто идеально, точно желал искупить вину за свою выходку. Тренировка шла по привычному плану: пять минут шагом — десять минут облегченной рыси — пять минут шагом—десять минут учебной рыси—десять минут шагом — пять минут галопа с правой ноги.
Галоп давно не доставлял мне таких трудностей, как в первые дни. Благодаря урокам Гусара я научилась сохранять баланс, правильно держать руки, колени, пятки. Пришло и ощущение устойчивости, опоры. Особенно хорошо это получалось с Доброхотом, потому что он был невелик, узок в груди и я могла лучше обхватывать его ногами. Последний реприз галопа оставил у меня впечат¬ление полного взаимопонимания с лошадью, согласия и контакта. Я перевела Доброхота в рысь, затем в шаг. Он медленно исполнял все команды. После пяти минут шага я решила сделать реприз галопа с левой ноги.
Конь послушно пошел рысью и поднялся в галоп. Но если раньше мне приходилось на каждом повороте усиливать нажатие шенкеля, чтобы заставить Доброхота двигаться данным аллюром, то сейчас он сам внезапно прибавил скорости. Я попыталась при помощи повода укротить его. Ответом Доброхота был переход в прибав¬ленный, широкий галоп. Так мы и поскакали вдоль стен манежа. Чупилов в это время сидел на трибуне и смотрел на нас сверху.
— Понес!.. — крикнула я ему, пролетая мимо.
Он никак не реагировал на мои слова.
Позже тренер объяснил, что не видел опасности в этой скачке Доброхота. Я сидела на нем правильно и устой¬чиво, мои руки через натянутый повод сохраняли контакт со ртом лошади, колени упирались в крылья седла, шен¬келя имели соприкосновение с боками коня, пятки были опущены вниз. На поворотах я хорошо балансировала. Владимир посчитал, что в манеже конь никуда не денется и я могу спокойно скакать на нем до тех пор, пока он не успокоится, не устанет и сам не остановится.
В общем, это было правильное решение, рекомен¬дуемое, кстати говоря, во многих учебниках верховой езды. Если лошадь не реагирует на команды и продол¬жает нести, то надо только направить ее по дороге, кото¬рая вам известна, чтобы неожиданно не очутиться перед стеной или оврагом. В поле или в манеже можно также, натянув один повод, поставить лошадь на вольт, и она рано или поздно, но остановится, ее физические возмож¬ности далеко не безграничны,
К сожалению, эти мудрые наставления вылетели у меня из головы, едва я поняла, что Доброхот совершенно мне не повинуется. Только что конь слушался легкого прикосновения шенкелей, а теперь неуправляемый несется во весь опор — это обстоятельство так поразило и ошело¬мило меня, что я повела себя в высшей степени глупо. Я решила на всем скаку прыгнуть с лошади на опилки манежа. Когда-то Александр Николаевич Соколов расска¬зывал мне о технике такого прыжка: надо сгруппироваться и оттолкнуться от стремян двумя ногами сразу.
Этот совет я и постаралась выполнить. Может быть, прыжок и удался бы, но в тот миг, когда я отталкивалась от стремян, Доброхот, видимо, испугался и рванулся в сторону. Его толчок помешал мне хорошо сгруппиро¬ваться. Я упала на опилки плашмя и спиной. Резкая боль в пояснице пронзила, словно удар тока. Я попыта¬лась сама встать на ноги и не смогла. Встревоженный Чупилов помог мне подняться. Я сделала шаг, другой. Все как будто было в порядке, лишь опилки набились под рубашку и в сапоги. Я отправилась в туалетную комнату и там поняла, что при падении получила очень сильный ушиб: боль в позвоночнике ощущалась при ма¬лейшем движении.
Тренер ждал меня в пустом манеже (в тот день я зани¬малась одна). Он ездил шагом на успокоившемся Добро¬хоте. Но снова сесть в седло мне оказалось уже не под силу. Домой я тоже ехала в электричке стоя, потому что сидеть не давала боль в пояснице.
Итак, первая травма... Каждый конник может расска¬зать подобную историю из своей жизни и нередко — с куда более печальным концом: перелом кости, крово¬излияние, сотрясение мозга, длительное пребывание в больнице. Есть на этот счет и медицинская статистика. Западноевропейские ученые подсчитали, что большинство травмированных составляют всадницы, что более часты травмы у молодых 10-19—летних всадников, треть кото¬рых только-только знакомится с правилами верховой езды. Однако от травм не застрахованы и опытные спорт¬смены в возрасте 30-40 лет. Две трети травм происходят во время верховой езды, одна треть — при уходе за лошадью.
Медики отмечают также, что травмы у всадников бывают более серьезными, чем у других спортсменов. Это отчасти объясняется значительными ускорениями, развиваемыми в конном спорте. Например, падение с гало¬пирующей лошади приравнивается к свободному падению с трехметровой высоты со скоростью соударения 60 км/ч.
Почему происходят травмы? Люди могут недооцени¬вать опасность, возникающую при уходе за лошадью, не понимать ее поведение, могут проявлять легкомыслие и пе¬реоценивать свои собственные навыки и возможности, могут неправильно ориентироваться в неожиданных ситуациях.
Вот это и произошло со мной, когда я решила пры¬гать с лошади. Если говорить объективно, то у меня были все шансы выйти из поединка с Доброхотом с честью. Выработанные рефлексы и навыки уже позволяли мне удержаться в седле и постепенно подчинить себе коня. Требовалось собрать в кулак не физические силы, а волю, дух, чтобы перенести своеобразную психическую атаку Доброхота. Мне же пришла в голову глупая фантазия с ним расстаться, уйти от него прочь, раз он меня не слушается. Вероятно, в других областях жизни подобное решение и может принести в критической ситуации успех, но вовсе не в верховой езде. Здесь «ключ от тайны» лежит, пожалуй, в соблюдении правил партнерства, в сохранении взаимодействия двух особей: человека и лошади — до последнего предела.
Но для этого нужно иметь крепкие нервы и бесстрашие. Без них в конном спорте не сделаешь ни шагу. Последнее, но весьма существенное и немаловажное качество — вера в себя, в собственные силы и возможности. Только это помогает подчинить своему влиянию лошадь, заставить ее повиноваться. Я же была наказана именно за недостаток этой самой веры, и наказана, как говорится, по заслугам.
На этом мое знакомство с Доброхотом закончилось. Но я никогда не забуду урок, преподанный мне этой упрямой и непослушной лошадью.
Фугас
Через десять дней все последствия ушиба прошли, и я отправилась на конюшню. Владимир Чупилов рас¬спросил меня о самочувствии, о планах на сегодняшнюю тренировку. Я ответила, что цель у меня одна: восста¬новить уверенность на галопе, и единственная просьба на сегодня — это спокойная, уравновешенная лошадь. Тренер кивнул головой и повел меня к деннику Фугаса.
Фугас был караковый жеребец 1979 года рождения, латвийской породы, выращенный в совхозе «Приекуле». Толстый и широкий (160 см в холке и 185 см обхват в груди). Фугас своей медлительностью и спокойствием напоминал слона. Без хлыста он вообще никогда не работал. Я много раз наблюдала за ним на тренировках, когда он шел под седлом какой-нибудь из учениц Чупилова. Сдвинуть жеребца с места стоило немалого труда, но тем не менее я с опаской зашла к нему в денник. Лени¬вец даже не обратил на меня никакого внимания и не поше¬велился. Став слева от лошади, я начала надевать ей на го¬лову уздечку, положила на спину седло, затянула подпруги.
Я старалась все делать так, как делала раньше, но чувствовала, что волнуюсь с каждой минутой все сильнее. Уже на негнущихся ногах я повела Фугаса в манеж. Он вяло и не спеша шагал за мной. Я не доверяла его спокойствию и крепко держала повод.
В манеже я сразу подогнала оба стремени по руке (длина стремени, необходимая для всадника, определя¬ется по его вытянутой руке: пальцы должны касаться замка (шнеллера), где крепится путлище, а само стре¬мя — доходить до подмышки) и попросила Владимира Чупилова подкинуть меня в седло. Он согласился. Так я в один миг очутилась на Фугасе: опять далеко от земли, опять на мохнатой живой горе, опять перед уходящей вверх шеей, закрытой прядями густой гривы.
Все, как в первый день в первый раз. Только тогда, в конюшне у Соколова, у меня была уверенность, было огромное желание овладеть искусством верховой езды, открыть для себя мир, который со стороны казался кра¬сивым, простым, полным романтики. А сейчас меня ско¬вывало и мучило ожидание чего-то плохого, чего-то не¬предвиденного в поведении лошади, такого, на что я не смогу ответить быстро и правильно. Лишь по привычке я зажала повод между мизинцами и средними пальцами обеих рук, по привычке уперлась ногами в стремена и легонько выслала Фугаса вперед. Конь и ухом не повел. Я беспомощно оглянулась на тренера. Он пожал плечами:
— Палочка ему нужна. Только палочка.
Воспользоваться хлыстом я побоялась и довольно долго колотила жеребца пятками по крутым бокам, преж¬де чем он соблаговолил, наконец, сделать первый шаг, а за ним — второй, третий...
Под любопытными взорами девушек мы с Фугасом поехали сначала шагом, затем облегченной рысью. Я чув¬ствовала себя в седле так, будто бы в моей жизни еще не было встреч с Кентавром, уроков Соколова, регулярной работы у Чупилова. На рыси мне пришлось, как новичку-неумехе, схватиться за гриву коня, чтобы обрести хоть какое—то подобие опоры, баланса. Тренер не делал мне замечаний. Я сама ловила себя на том, что все полу¬чается не так, как прежде: пятки не опущены вниз, колени плохо упираются в крылья седла, поясница закрепощена и не прогнута вперед, спина сгорблена, руки с поводом непроизвольно лезут вверх. Я не находили никакого кон¬такта с лошадью, я не ощущала ее. В этой ситуации о галопе и речи быть не могло. Я смотрела, как ездят другие наиболее быстрым аллюром. После занятия я спро¬сила у Чупилова, как моя езда выглядела. Он ответил: казалось, что я не присиделась, не нашла той глубокой точки седла, где должен находиться всадник.
На следующем занятии моей лошадью был старый знакомый Грамматик, а я, как некогда Милена, пугалась каждого его внезапного поворота, разрешала ему останав¬ливаться или «тащить».
— Это не езда, — сказал мне Чупилов. — Поставь лошадь. И если ты так боишься, то больше не приходи.
Теперь я думаю, что это были единственно нужные для меня слова, но тогда, в манеже, держа в поводу Грамматика, я чуть не заплакала от жестокой обиды, хотя в глубине души понимала, что тренер прав.
Так передо мною встала дилемма.
Надо было либо, пересилив испуг, продолжать занятия верховой ездой, либо, навсегда расставшись с конюшней и лошадьми, любить их только издали и восторженно вздыхать: «Ах, лошадки!». Но ведь именно с этого я когда-то и начинала. Стоило ли совершать этот путь, узнавать столько нового, переживать столько удивительных ощуще¬ний и теперь опустить руки перед незримым препятствием, которое находится не где-нибудь, а во мне самой? Нет, слишком дорогой ценой достались мне мои открытия, познания, размышления, чтобы я отступила без борьбы.
Я решила поехать на конюшню еще раз и еще раз попытаться. «Спокойно!» — говорила я себе, взнуздывая Фугаса, седлая его и выводя в манеж. Владимир Чупилов помог мне сесть на лошадь. Я разобрала поводья, прове¬рила, как лежат колени и шенкеля, как опущены пятки, постаралась усесться в седло плотнее, ощутить его седа¬лищными костями. Затем тронула повод и прижала шен¬келя. Жеребец, конечно, остался стоять на месте.
«Нет, голубчик, — подумала я. — Лениться мы больше не будем. Мы будем работать! А ну-ка попробуй палочки...»
От прикосновения хлыста Фугас вздрогнул, точно удивился моей смелости, и резво пошел вперед. Мы сде¬лали два круга прибавленным шагом. Конь беспрекословно подчинялся. Это придало мне уверенности. Я, укоротив повод, ударила его хлыстом посильнее. Фугас тотчас перешел на рысь и бодро побежал по кругу, демонстри¬руя «усиленный сбор». Его движения приобрели четкость и точность, ход стал более ритмичным. Я почувствовала, что с каждой секундой все легче улавливаю этот ритм.
— Хорошо! — крикнул тренер. — Пять минут рысью и пробуй галоп!
«Галоп!» При этом слове у меня внутри словно что-то оборвалось. «Сейчас или никогда!» — решила я, укоротила повод, наклонилась к шее коня и ударила его хлыстом. Он пошел широкой, прибавленной рысью.
— Палку! — гаркнул Чупилов на весь манеж.
Я что есть силы огрела Фугаса хлыстом по толстому крупу и тотчас ощутила его мощный прыжок вперед. Он под¬нялся в галоп и поскакал вдоль длинной стены манежа...
Чудеса на этой земле происходят с нами по—разному. Одно сваливается внезапно, как снег на голову. Другое ждешь чуть ли не всю жизнь и готовишь, можно сказать, собственными руками. Но думаю, смысл события от этого не меняется. Чудо есть чудо, и, право, скучно было бы жить на свете без надежды и веры в чудеса, хотя и рукотворные.
В ту минуту, когда я, упершись коленями в крылья седла, приподнялась над широкой спиной Фугаса и он начал тяжело и неуклюже свою скачку, я нисколь¬ко не сомневалась в том, что произошло чудо. Навыки и рефлексы, как будто бы утерянные мною после не¬удачного прыжка с Доброхота, вернулись! Но, пожалуй, теперь я с небывалой остротой и яркостью почувст¬вовала, как это замечательно, восхитительно, прекрас¬но — мчаться верхом на лошади. Эти впечатления нельзя сравнить ни с чем. Когда мне было лет 20, я водила мотоцикл (занималась в мотосекции при клубе ДОСААФ) и автомобиль. Двигатели внутреннего сгорания — это надежно, просто, удобно. Но вот чувст¬во полета, живой, осязаемой мощи и силы, подчиняю¬щейся тебе, — только в седле, только на коне!
Надо ли говорить о том, как я была благодарна толстому и ленивому Фугасу за это освобождение от страха, за возвращение к верховой езде. Однако во время следующих тренировок стало ясно, что мне он не подходит: очень велик, тяжел, флегматичен. Я тра¬тила слишком много сил, чтобы заставить его работать.
Я знаю, многим начинающим конникам нравятся именно такие, чрезмерно спокойные лошади, которые без действия хлыста и с места не двинутся. Начинаю¬щие утверждают, будто на этих лошадях они уверен¬нее чувствуют себя в седле. Может быть, это и так. Но нельзя забывать, что постоянная езда на малопод¬вижном и инертном коне не только не способствует дальнейшему обучению, а даже замедляет его, мешает доводить до совершенства навыки и рефлексы, необ¬ходимые всаднику.
Потому я не жалела о расставании с Фугасом. Тем более что, мне предстояла встреча с лошадью, которую я давно знала и которая мне очень нравилась.
Навык
Рыжий мерин шести лет от роду по кличке Навык принадлежал к знаменитостям Московского между¬народного аукциона. Он и три его товарища — три таких же рьгжих лошади будем невской породы — составляли запряжку — четверик. Такие запряжки широко применялись в гражданскую войну для пуле¬метных тачанок в Первой Конной армии. Действия тачанок на поле боя были очень эффективными, недаром о них сложили песню: «Пулеметная тачанка, наша гордость и краса...»
В наше время почти не осталось конников, умею¬щих подобрать по росту, масти и темпераменту четы¬рех лошадей, «съездить» их, то есть приучить друг к другу и к совместной работе в такой запряжке. Отличный четверик, удивляющий гостей Московского международного аукциона своей статью и выездкой, подобрал и «съездил» ныне покойный тренер Илькин, бывший кавалерийский офицер.
Я впервые увидела Навыка и его «братьев» на вы¬водке. Под бравурную музыку открылись ворота, и из коридора в манеж выехала тачанка, запряженная четырь¬мя рыжими лошадьми. Ездовой в черной бурке и армей¬ской фуражке пустил их сначала рысью, потом коротким галопом. «Буденновцы» на том и на другом аллюре шли как-то по-особому слаженно и красиво. Сделав несколько кругов по манежу, четверик развернулся и направился к выходу. Я стояла как раз у этих, вторых ворот, и помог¬ла шире распахнуть их створки. Ворота были узковаты, четверику, можно сказать, впритык.
Меня удивила реакция лошадей. Они, конечно, знали об этих воротах и потому, приложив уши и округлив глаза, тесно-тесно прижались друг к другу. Так тесно, что стали казаться каким-то сказочным существом с одним телом, но о четырех головах. Шумно дыша и часто стуча копытами, они проско¬чили в ворота и остановились, упершись в стену. Буквально в полушаге от меня прошла правая при¬стяжная. Я не удержалась и провела ладонью по горя¬чему боку лошади. Пристяжная повернула голову ко мне. Сверкнул лиловый глаз, свесилась вниз рыжая грива. Это и был Навык...
Он долго болел, его не разрешали брать для занятий нашей секции. Но вот пришел день, когда Навык под седлом одной из учениц Владимира Чупилова наконец появился в манеже. Один он выглядел ничуть не хуже, чем вместе с «братьями». Небольшого роста (157 см в холке), пропорционального телосложения, очень энергичный и живой. Навык показался мне вполне симпатичным коньком. Однако не прошло и двад¬цати минут, как юная всадница заявила Чупилову, что мерин совершенно ее не слушается, «тащит» и все время близко подходит к другим лошадям.
Владимир посоветовал ей помягче держать повод и больше работать шенкелями. Не знаю, воспользо¬валась ли девушка этим советом, но Навык продолжал делать свое: упорно старался двигаться рядом с каким-нибудь Берестом или Баллом (что совсем не нра¬вилось ни Бересту, ни Баллу и могло привести к неприятным последствиям: например, Берест лягнул бы Навыка). Во избежание этих последствий тренер велел нам поменяться лошадьми: я села на Навыка, девушка — на Фугаса.
Контраст для меня был разительный: неповоротливый, равнодушный ко всему Фугас и подвижный, чутко реаги¬рующий на команды Навык. Через несколько кругов учеб¬ной рыси я поняла, почему конь проявлял неповиновение. Как многие упряжные лошади, под седлом он плохо переносил жесткие действия всадника поводом. «Меньше повода, больше шенкеля!» — говорил в таких случаях Александр Николаевич Соколов и еще: «Не груби поводом! Мягче повод!»
Нередко начинающим бывает очень трудно выполнить этот приказ. Они инстинктивно хватаются за повод изо всех сил и, держась за него, пытаются сохранять равно¬весие в седле. Лошадь при этом ощущает болезненное и неприятное для нее давление на углы рта. Но я сразу дала Навыку понять, что не буду мучить его жестким поводом.
Сделать это было просто. Мы ехали облегченной рысью. Каждый раз, опускаясь в седло, я «отдавала» повод, как бы предоставляя коню больше свободы. При этом важно было лишь уловить момент и не перейти ту грань, за которой нормальный, необходимый на рыси упор лошади в повод нарушался бы и терялся контакт руки всадника с ее ртом. Здесь секрет (заключается в особой чуткости пальцев конника, которая вырабатывается на постоянных тренировках.
Навык, привыкший к жесткому поводу и «цуканью» (грубым рывкам повода назад), расценил сначала мой прием как некоторую слабость всадника и прибавил было скорости. Я решила применить полуодержку. При помощи полуодержки лошадь можно перевести на низший аллюр или сократить темп аллюра, на ходу улучшить или вос¬становить её осанку и ритм движения.
Не укорачивая повода, я наклонила корпус немного назад (что всегда связано с напряжением поясницы и, следовательно, с увеличением давления на спину лошади) и постаралась как можно больше опустить пятки вниз. Глубокое опускание пяток обычно увеличивает воздейст¬вие шенкелей, которые в этом случае должны прилегать к бокам животного достаточно мягко.
Если бы Навык не понял моей команды, то я бы применила полную одержку, то есть при отклонении верхней части тела назад и плавном нажатии шенкелей — укоротила бы и повод. Но Навык все, же был выез¬женной и чувствительной, точнее говоря, чутко реаги¬рующей на действия всадника лошадью, хотя и немного нервной. Он выполнил приказ и уменьшил ход. Я немед¬ленно поощрила его, похлопав по шее и «смягчив» повод.
Так, от одного круга рыси к другому и устанавливалось наше с Навыком взаимопонимание и взаимодействие. Постепенно он успокоился, перестал упрямиться и злиться и лишь порой немного «подтаскивал» при переходе на низший аллюр. Я была рада, что не ошиблась в своих представлениях о возможностях этого коня.
Конечно, приходилось бороться со стремлением Навы¬ка близко подходить к другим лошадям и потому быть более внимательной. Эта привычка быть рядом с другими являлась следствием, так сказать, «основной профессии» мерина — пристяжной в четверике, — и искоренять ее вовсе не требовалось. Когда Навык пытался близко подойти к какой-нибудь лошади, я не останавливала его, а наоборот, энергично высылала вперед и таким образом избегала опасного соседства. Навык двигался легко и охотно. За всю тренировку с ним я даже ни разу не воспользовалась хлыстом.
Когда раздалась команда тренера: «Смена, стой! На¬право! Слезай!», я спрыгнула с лошади на землю и, отпу¬стив подпруги, решила угостить Навыка сахаром. Он мгно¬венно учуял запах этого продукта и заволновался. Оказы¬вается, Навык был страшным сладкоежкой, и те три ку¬сочка рафинада, что мерин взял с моей ладони, послужили своеобразным залогом нашей недолгой дружбы.
— Вы, по-моему, друг другу понравились, — сказал Владимир Чупилов, увидев, что из денника, куда я отвела Навыка после тренировки, конь хочет идти за мной и не дает закрыть дверь.
Пожалуй, только при работе с Навыком я увидела нечто вроде привязанности лошади к всаднику. Прошло всего несколько смен, как Навык стал отличать мой голос, узнавать меня, когда я появлялась в коридоре и подходила к его деннику. Ведь я никогда не приезжала к нему с пустыми руками. Навык ел все: шоколадные конфеты, зефир, мармелад, ванильные сухари, вафли, яблоки, виноград. Что было у меня дома в день трени¬ровки, тем я и угощала его. Но, конечно, особенно ему нравился пиленый сахар, да и мне с сахаром было удобнее: его можно положить в карман, давать во время езды и после.
Иногда я не могла отказать себе в маленьком удо¬вольствии и, придя на конюшню, стоя еще в начале кори¬дора, где конь не мог меня видеть, громким шепотом окликала его: «Навык!» Радостно было наблюдать, как, поставив уши торчком, он начинал прислушиваться, оглядываться, подходил к дверям денника и в ожидании смотрел на коридор. Переодевшись в тренерской комнате, я приходила к своему коню. Навык уже стоял у дверей денника, быстро поедал дары, потом обнюхивал и трогал губами мои руки, карманы брюк и рубашки.
После такой теплой встречи начинались обычные действия. Я приносила уздечку и седло, взнуздывала ло¬шадь, седлала, выводила в манеж, где час—полтора про¬должалось наше «вечное движение»: шаг — рысь облег¬ченная — шаг — рысь учебная — шаг — рысь без стре¬мян — шаг — галоп. С Навыком работалось легко. Правда, иногда он бывал не в духе и тогда капризничал и упрямился.
Помню, однажды утром была выводка. Навык, запря¬женный в тачанку, вместе со своими «братьями» бегал в манеже. Вечером пришла я. Навык приветствовал меня у денника и с удовольствием съел привычное угощение. Но вот когда я появилась снова, держа и руках седло, настроение у него сразу испортилось. Он ушел в угол денника и повернулся ко мне задом, долго не давал надеть на себя уздечку, положить на спину седло, затянуть подпруги. «Буденновцу» не хотелось второй раз идти в манеж. Видимо, он полагал, что выходить в манеж два раза за один день — слишком большая нагрузка. Все-таки я подседлала его и выехала на тренировку вместе с другими девушками. Трудно описать, что вытворял там Навык. Он вдруг превратился в «дурноезжую» лошадь, и мне понадобилось все мое уменье, чтобы удерживать мерина, когда он принимался «тащить», сидеть в седле, когда он «козлил», внезапно останавливался, бросался в стороны и т. д.
Однако незначительные инциденты, подобные этому, не влияли на мою привязанность к. Навыку. Мне по-прежнему нравилось ездить на нем, и вот почему: во-первых, небольшое и пропорциональное телосложение мерина позволяло мне при моем небольшом росте лучше обхватывать лошадь ногами и вообще — лучше «чувство¬вать» ее; во-вторых. Навык, точно так же, как и Гусар, имел очень мягкий, размеренный ход. Вследствие этого я хорошо сидела в седле на рыси без стремян и еще лучше — на манежном галопе. Именно благодаря Навыку я быстро освоила езду на этом аллюре.
При манежном галопе (в некоторых учебных пособиях его называют средним, а полевой галоп — прибавленным или резвым) лошадь также скачет следующими один за другим махами, ее ноги передвигаются в три такта, голова немного дальше вытянута вперед, но всадник находится не над седлом, упираясь коленями в его крылья, а наобо¬рот, сидит в седле, стараясь делать так, чтобы его седалище не отделялось от подушек седла.
Надо заметить, что освоение манежного галопа прошло в нашей конноспортивной секции без тех трудностей, с которыми мы начинали езду на полевом галопе. Никто не падал с лошади, не носился по манежу на неуправляемом животном с криком «Мама!», не повторял от реприза к репризу одинаковых ошибок. Да, все было иначе, и, наверное, прежде всего потому, что другими стали мы сами, ученицы Владимира Чупилова. Семь месяцев работы не прошли бесследно. Некоторые девушки, не справившись с нагрузками, перестали посещать заня¬тия, но зато те, кто остался, как говорят конники, «уселись в седла» довольно крепко.
Теперь мы уже разбирались в кое-каких тонкостях и по команде тренера: «Смена, манежным галопом...» сами проводили подготовку лошадей к движению быстрым аллюром (например, с левой ноги): укорачивали левый повод, как бы переносили тяжесть тела на правую сторону, правый шенкель (посылающий) располагали у подпруги, левый (выдерживающий) — за подпругой. Звучало корот¬кое и решительное: «Марш!», и наши кони, подчиняясь нашим командам, переходили на галоп.
Учебник тут говорит о гибком следовании всадника движениям лошади, но эта гибкость дается не сразу и не легко. Нужно, чтобы очень хорошо пружинили колен¬ные и голеностопные суставы, чтобы «мягкая», эластичная поясница как бы продвигала вперед корпус при каждом скачке лошади. Только в этом случае коннику удастся не отрываться от седла. Потому, когда мы галопировали вокруг Чупилова, он покрикивал на нас: «Мягче, мягче поясницу' Больший упор на колена! Пятки вниз! Кто это там опять «гвозди дергает»?!»
«Дергать гвозди» (или точнее «задом дергать гвоз¬ди») — специфическое выражение конников и кавалери¬стов, которое определяет характерную ошибку начинаю¬щего всадника на манежном галопе. Если его поясница не поспевает за скачками лошади, если он больше упи¬рается на стремена, чем на колени, и его коленные и голеностопные суставы неподвижны, то возникает это самое «дерганье гвоздей». Седалище наездника хлопает по седлу, что мешает работе спинных мышц лошади, вызывает у нее беспокойство.
Над искоренением «гвоздодерства» мы с Навыком работали прилежно. Он отмахивал своим четким и равно¬мерным галопом круги по манежу, я сидела в седле, привыкая к новым ощущением, закрепляя новые рефлек¬сы. Часто в эти смены мне вспоминались слова Франс
