Диалог Льва Толстого с его лошадью

[Николь]

ДИАЛОГ ЛЬВА ТОЛСТОГО С ЕГО ЛОШАДЬЮ

Лев Николаевич никак не мог полностью насладиться своим восторгом, раствориться всем существом в безмятежности природы, почувствовать ровную зеленую поляну и горизонт, куда был направлен его взор... Какая-то точка мозга, небольшой очаг его был так сильно возбужден, что тормозил весь мозг, мешал работе мысли. Было особенно досадно, что этот взбудораженный очаг такой незначительный, крохотный, а самое неприятное - причиной возбуждения послужила маленькая бытовая неурядица. А поскольку у Льва Николаевича были возвышенные и благородные мысли, над которыми постоянно витал дух божий и ощущалось присутствие бога, то эта житейская передряга воспринималась как инородное тело, как нечто чуждое, что давило и мешало целому. Иное дело - простые смертные. Вся их жизнь состоит из таких осязаемых неприятностей, и эта неполадка была бы для них лишь одним звеном в цепи постоянных житейских невзгод и быстро забылась бы.
Итак, Лев Николаевич смотрел на сине-зеленый горизонт и постепенно проникался присутствием бога, стараясь при этом погасить маленький очажок в мозгу. Он восторгался природой и чувствовал ту великую истину, что бог - это разум, что добро, истина, вечность и бог - это одно и то же. И он даже забыл, что сидит на лошади.
Лошадь тоже смотрела на горизонт, и, странное дело, она глядела в ту же самую точку, что и Лев Николаевич.
- Хорошо, правда? - сказала Лошадь.
- Прекрасно!.. И величественно... Настолько величественно, что, можно сказать, естественно, то есть истинно... а истина - это ведь добро, - сразу откликнулся Лев Николаевич, не совсем сознавая, кто задал ему вопрос. Это было так нормально, настолько связано с природой, с этой местностью, погодой, с этой минутой, с этим точным ощущением духа божьего, что великий писатель воспринял вопрос как нечто само собой разумеющееся. То был, возможно, и голос мысли самого Толстого.
- Вы чувствуете связь горизонта с лесом? - вновь заговорила Лошадь.
- Еще бы, - тихо прошептал Писатель.
- Вы чувствуете, как лес переходит в долину? В долине нет только деревьев, а в остальном все то же. И воздуха там больше... Он в долине удивительно вкусный - кисловатый, приятно щекочущий легкие.
Лев Николаевич, ощущавший это собственными легкими, в ответ лишь мягко улыбнулся, как улыбаются после долгого сладкого сна.
- Видите, долина переходит в ущелье, ведь ущелье - та же долина, только в другой форме, продолжение единого тела, - сказала Лошадь.
- Да, - задумчиво произнес Писатель, в то же время чувствуя, что осадок от утреннего разговора с Софьей Андреевной не позволяет ему до конца раствориться в этой умиротворенности.
- А с ущелья начинается холм, - говорила шепотом Лошадь. - На холмике много мягкой мелкой травы, и, когда ложишься на нее, ощущаешь тело земли.
«Хорошо сказано - тело Земли», - подумал Писатель.
- Я очень люблю тело земли, - продолжала Лошадь. - Мне бы хотелось прильнуть к нему, почувствовать его формы, впитать его запах, целовать его ноги, лоб, его руки, губы...
Льву Николаевичу тоже захотелось почувствовать тело земли, почувствовать, а не осмыслить, и, представив его в виде человеческого тела, он как будто понял.
- Наши тела - это продолжение тела земли, - произнесла Лошадь, словно угадав мысли всадника.
Толстому передалось ее благородное вдохновение.
- И все они чувствуют друг друга, - сказал он, не сознавая, что давно уже вступил в беседу со своим конем.
- Все это чувствуют и понимают... Только бы они оставались такими, какими их создал бог.
- И понимали бы то, что чувствуют.
- Они это понимают... Важно только не потерять своей индивидуальности.
«Индивидуальность?» - подумал Писатель.
- Своей личности, своего «я», - поправилась Лошадь.
- Природа - единый разум, - сказал Писатель, - а разум - это бог. - И, инстинктивно подстегнув себя неприятным воспоминанием, сказал: - Человек должен быть умным, и он обретет бога... Разум ведет к богу, разум ведет к истине и. добру!.. Будьте же, будьте же умны! Это ведь вам же на пользу.
В словах Толстого слышалась усталость от бытовых мелочей, от несовместимых взглядов его близких, от досадных мыслей и недобрых порывов, рождающихся внутри его существа, от всего того, что противно великому разуму. И снова всплыл в памяти давешний тягостный разговор с Софьей Андреевной.
Прохлада скользнула по зеленой долине, и легкая дрожь пробрала его до костей. Толстой натянул поводья, чтобы повернуть коня - пора было возвращаться. Но Лошадь не повернула головы. Она была недвижима и вся устремлена вперед. Лошадь была очарована картиной природы - вечерняя прохлада освежила ее усталое тело, а постепенно сгущающийся на горизонте темно-зеленый цвет был приятен глазу, напоминал детство и мать, которая в это время дня особенно нежно ласкала ее.
Толстой вновь натянул поводья. Лошадь не могла оторваться от картины и не в силах была побороть себя.
- Пошли, - сказал Толстой.
«Не хочу», - подумала Лошадь, но не посмела сказать этого вслух, потому что существовали давно установившиеся отношения между конем и всадником, и они ничего общего не имели с их диалогом.
Толстой уже начал немного нервничать. Прекрасный наездник, он бывал даже польщен, когда на многочисленных фотографиях его изображали сидящим на коне. В его посадке ощущалось достоинство опытного ездока, и на ипподроме многие позавидовали бы его осанке.
«Постоим еще немного, - подумала про себя Лошадь. - Через минуту лес воспроизведет удивительный аромат, который присущ ему только в этот час; Это минуты его вдохновения перед тем, как погрузиться в сон, его последний выдох... Мы с матерью с раскрытыми легкими ждали выдоха леса... Это мгновение, когда деревья и кусты, насекомые и травы, корни растений, поры земли и шипы - все вместе и едины... Это час слияния, час тела земли... Подождем же еще немного...»
Но эти слова Лошадь произнесла только про себя, и Толстой не услышал их... Он совсем озяб и снова, на этот раз сильнее, натянул поводья. Удила вошли коню под язык, он даже сложился вдвое, но Лошадь опять не повернула головы.
Толстой вынужденно вонзил каблуки коню в бока. Лошадь почувствовала сильную боль и очнулась.
И, довольный тем, что даже в этом возрасте сохраняет великолепную осанку, Толстой направился к своей усадьбе.
Лев Толстой и Лошадь возвратились домой.

[Teri]

О, об этом я даже не слышала