НЕ конное. мое. рассказы и сказки.

[Резвая]

Игрушки, как правило, молчат... Или признаются в любви всем подряд. (с)

Зайчик молчал. Печальными темно-красными бусинами глаз уставился он куда-то в дальний угол комнаты, никак не реагируя на беготню и надавливание пальцев на его мягкое белое брюшко. Казалось, что ничто не сможет отвлечь его от какой-то одной ему тоскливой и понятной мысли, как минимум вселенского масштаба. Руки, наконец-то, прекратили свое ощупывание и убрались, но выражение взгляда игрушки не поменялось никак. Хотя, быть может виной тому, что никакого настоящего взгляда нет. А есть, а даже и были стеклянные бусины, пришитые к пушистой морде, есть примятая и как-то так лёгшая шерсть, что и кажется - тоскливый взгляд у зайца, тоскливее некуда. Воображение свойственно всем. Особенно же детям.
- Он действительно говорил, что любит меня! Говорил, а теперь молчит!
- Олежек, да невозможно это. Ну, нет в нем ничего, только одна вата. Ты придумал себе, - рука матери взъерошивает волосы, ласково и с легкой насмешкой, словно говоря: какой же ты у меня фантазер.
Мальчишка отстраняется, глядя угрюмо и мрачно, а мать, вздыхая, оставляет его одного, прикрывая дверь. Что делать с сыном, она уже не знала просто. Слишком сильно олицетворял он этого зайца, слишком сильно видел его живым, но где проблема воспитания – тут она терялась и уже честно подумывала, чтобы пойти и обсудить все с подругами. Конечно, преподаватели, узнав о данной проблеме, искренне посоветовали пойти к психологу. И получили искренний недоуменный взгляд. – О чем вы? Мой сын не болен.
Но оставим мать с ее мыслями и размышлениями. Вернемся снова в комнату. Олежек, как называет его мама, стоял на коленях перед диваном с мокрыми дорожками от слез под глазами. Что-то отчаянно и горячо он шептал, глядя с надеждой в темно-красные стеклянные бусины.
- Прости меня, ну прости! Я больше никогда не буду играть с другими игрушками, прости же меня! Ведь ты любишь меня, правда, любишь?
Но игрушка не отвечала. Не ответила она в течение целого часа, не ответила вечером, молчала же и ночь. Утром, разбуженный в школу, раздраженный и сонный, Олежек, оставшись ненадолго в комнате один, вскочил, схватил грубо игрушку и затряс, крича шепотом:
- Да ведь я люблю тебя, прости меня! Почему ты молчишь теперь, ты всегда говорил со мной!
Игрушка не ответила. Только на долю секунды мелькнули алые искорки в бусинах и пропали. Но это были, вероятно, отблески настольной лампы, тускло освещающей комнату, так толком и не забирая ее из власти мрака.
Этот вечер был так же проведен в мольбах заговорить игрушку, и был таким же безуспешным.
Мама Олежки не знала, что делать. Все игрушки были сброшены в ящик и больше не трогались, заяц продолжал восседать на целом диване в гордом одиночестве, а сын становился все молчаливей, угрюмей. Уже пару раз случалось, что он позволял себе грубо огрызнуться на нее, чего прежде никогда не было! Все зло видела она в белом игрушечном зайце, а пытаясь вспомнить, откуда он у них, как-то теряла все мысли. Или быть может проблемы в тяжелой адаптации к классу и школе? Ей рассказали, что чего только не бывает у детей при тяжелом переживании…
- Поговори со мной, поговори со мной, поговори со мной, - отчаянно, сжав руками голову и раскачиваясь перед диваном, шептал Олежек. – Поговори со мной.
- Нет, - вдруг ответил заяц. – Я не люблю тебя.
Олежек замер, не зная, что и делать. Заяц заговорил, но… да как же так! В отчаянии он схватил игрушку, уставившись в бусины. Заяц молчал.
- Ну и все! – закричал он. – Ты мне больше не нужен!
Он схватил огромные ножницы, забытые мамой, когда она кроила в его комнате что-то из вещей, и хотел уже начать крошить бедную игрушку на части, отрезая каждый раз по маленькому кусочку. Красные искорки блеснули в глазах зайца.
Мама прибежала на крик. А распахнув дверь, зашлась в безумном крике сама. В отражении алой лужи на весь пол она видела себя. Олежек лежал у окна. На диване, положив лапки на отрезанную голову с предсмертным оскалом, сидел красный мокрый заяц.
- Я тебя люблю, - нежно пропела игрушка, подняв взгляд. Глаза полыхали алым.

[Резвая]

Ветер свистел в ушах, а земля, казалось, ревела внизу, раздираемая на клочья множеством копыт. Легкие разрывало от нехватки воздуха, но кипящий в крови азарт и свист хлыстов не прерывали безумия. Огненно-рыжий широкогрудый жеребец с белой полосой на морде шел ноздря в ноздрю со смоляным соперником, роняя с губ пену. Финишная черта уже была рядом, а остальные остались позади, пытаясь выцарапать друг у друга хотя бы третье место. Конец приближался, борьба становилась все жестче, но перед самым финишем рыжий вдруг резко вскинул морду кверху, сдерживая свой бешеный бег, принимая унизительные ошметки земли из под копыт ушедшего вперед вороного на грудь. Соньерро снова пришел вторым, отдав победу...
- Он безнадежен. На тренировках летит как ветер, но на забеге всегда, абсолютно всегда уступает первое место, не желая сделать один единственный рывок!
- Валентин отказался выезжать на нем снова, опять жокея искать.
Рыжий виновник всех этих разговоров даже и не думал, что сделал что-то не так. Мирно жуя овес в своем стойле, вычищенный до яркого блеска, жеребец думал, что снова, в который раз он побывал на чертовом ипподроме. Ноги неприятно ныли после бешеной гонки, да сердце порой, казалось, недовольно покалывало. Расслабившись, он думал, что было бы если именно он, Соньерро, пересек ту белоснежную черту, подставив себя под вспышку камеры, а не соперника. Наверняка было бы что-то, например... Что за например втемяшилось в огненно-рыжую голову с белой полосой на морде мы уже не узнаем, ибо конь тут же загоготал, взволнованно закрутившись у двери. Кобыла, которую проводили совсем рядом, даже ухом не повела, отчего рыжий обиженно взвизгнул, ударяя ногой в стену. Потом в конюшне погасили свет, и он потихоньку задремал.


- О нем вы говорили, да? Хорош вроде как, хорош, - пришедший человек сразу не понравился Соньерро, так что он поспешил отвести уши назад и топнуть, нервно переступив.
- Посмотрим, что с ним можно сделать, - человек ухмыляется, игнорируя все выходки рыжего. А когда владелица ушла, жеребец внезапно оказался грубо схвачен рукой за нежную кожу храпа. Тяжелая вонь перегара ударила в ноздри.
- Ты у меня, мразь, не просто полетишь, а понесешься так, словно за тобой сам Сатана несется, - просипел мерзкий голос. Соньерро поспешил вырваться, тяжело отфыркиваясь. Уши все так же оставались прижатыми, а взгляд гордого жеребца так и полыхал возмущением.


Земля гудела, а ветер свистел. Рыжий взглядом нашел самого сильного соперника, фаворита в этом безумном и бешеном табуне. Сам он старался держаться с краю, чтобы не оказаться зажатым со всех сторон. Тогда никуда не деться уже, беги как бежишь и все. Легко и стремительно мелькали в бешеном беге ноги, неся тело жеребца вперед. Остатки короткой гривы развеивались на ветру, а сам конь рвался к победе. Оторвался он от скачущего стада, вырываясь резко вперед, нагоняя белоснежного фаворита. Чуть придержал себя, когда вышел на поворот и резко прибавил, нагоняя серого, чтобы снова нестись ноздря в ноздрю, не выпуская вперед и не уходя туда же. Жокей никак не подгонял его, и Соньерро убедился, что действовал как всегда верно. Вот и знакомая финишная черта впереди виднеется, разрываются уже легкие, заходится сердце, белая пена хлопьями падает на землю. Рвут подковы копыт землю, отшвыривая назад клочья. Уже придерживает свой бег рыжий, не сколько выдохся, сколько неясный страх просыпается в душе. И засвистел хлыст, избивая и плечи, и круп, каждую чувствительную точку не обделяя яркой вспышкой боли. Вскрикнул Соньерро от неожиданности, делая рывок вперед, чтобы избежать позорной боли. Остался белый фаворит далеко, а хлыст все продолжал свистеть, крик трибун и ветра слились в единый рев, с каждым ударом мелькала вспышка перед глазами. Мчался широкогрудый рыжий жеребец впереди всех, оставив позади соперников, вот и перелетают копыта перед условную черту, вот и вспышка сбоку...
Ипподром пропал, пропали и рев трибун, и жокей, и боль. Неясно кольнуло сердце и умолкло. Соньерро мчался по залитому солнцем лугу, ласковая трава щекотала ноги. А позади бежали другие лошади. Тихо и кротко ржет кобыла, нежно теплеет на душа рыжего от материнского зова. Вот и отец несется рядом, держа голову прямо, рассекая мощной грудью воздух, подставляя гриву под ветер. Соньерро бежал и не хотел останавливаться. И недоумевал, почему же раньше он никогда не решался пересечь финишную черту?..
Санитары уже оттаскивали помятого жокея от упавшего коня. Ноги того продолжали судорожно дергаться, унося жеребца в его последнюю скачку. Окровавленные ноздри трепетали, пытаясь захватить все больше воздуха в измученные легкие. Еще билось сердце лошади, но пелена на глазах была ответом на все вопросы.
Кобыла-мать снова тихонько ржанула. С суровой гордостью в глазах взглянул на него отец. А Соньерро счастливо подумал, что победил. Впервые победил.